2.2.4 Мистерия и карнавал

«Всякая мифология преодолевает, подчиняет и формирует силы природы в воображении и при помощи воображения» [1а, 737]. Выше, в частности в разделе о храме, мы останавливались на особенностях полуплоскостной и плоскостной передачи сюжетов мифов. Надо сказать, что традиционная манера передачи мифологических сюжетов легенд, притч была сохранена и позднейшими религиозными системами. Более того, одна из наиболее распространенных мировых религий Юго-Восточной Азии – буддизм – использует эту традицию и сейчас: на современной росписи, украшающей стены галерей, ведущих к основному помещению храма, постоянно можно встретить композиции на сюжет какой-либо из 550 джатак.

Кроме рассказывания мифов в магических целях, а также плоскостного изображения их сюжетов в арсенале священнослужителей всех религий имеются такие мощные средства идеологического воздействия на паству, как мистерии.

Мистерии противостоит карнавал. В истории культуры обе эти формы театрализованного действа всегда связываются, хотя сравнительное рассмотрение их, насколько нам известно, не проводилось. Каждому из них в отдельности посвящены буквально сотни работ, книг, статей, заметок. Интерес к этим явлениям все ширится еще и потому, что в наши дни и мистерия, и кар; навал переживают как бы новое рождение. Существуют различные определения этих явлений. Так, наиболее распространенным определением мистерии можно считать представление о ней как о драматизированном культовом действе на житийный сюжет, т. е. инсценированном показе «жития святых» (церковное драматизированное представление на сюжеты эпизодов, содержащихся в «Священном писании»).

Говоря о странах Восточной и Юго-Восточной Азии, исследователи часто сближают мистерию с карнавалом. Карнавал обычно представляют как веселое народное празднество с участием ряженых. Но веселье карнавала всегда целенаправленно: оно обязательно сатирично либо полностью, либо в синхронно выполняемых его частях или в их серии. В программу карнавала обязательно входят шествия, песенные состязания, исполнение песен, танец (чаще всего гротескный) и исполнение серии сцен-пародий, настолько тщательно подготовленных, что мимика, жесты, позы либо портретны, либо традиционны и понятны зрителям даже издали. Гротеску соответствует и двуплановый язык сцен карнавала, особенно если они включают диалог [см., например, 135а].

Противопоставляя мистерию карнавалу, а порой выдавая его за огрубленный вариант мистерии, утверждая, что в мистерии сюжеты карнавала получают облагороженное звучание, духовенство прибегает к мерам принудительного воздействия на паству, жесточайшим гонениям на полупрофессиональных исполнителей карнавальных сцен и т. д. Рассмотрение карнавала как пародии на мистерию тем самым предопределяет ответ на вопрос о том, что же предшествует мистерии в ее современном виде (и что действительно было предметом пародий в ходе карнавального празднества). Попытаемся проследить истоки мистерии.

Мистерия и на Западе, и на Востоке восходит к храмовым таинствам, т. е. эзотерическим представлениям типа литий: чаще всего это были проводы тела усопшего из храма к месту окончательного или временного захоронения, сопровождаемые эсотерической обрядностью. Но в основе мистерии лежали проводы тела усопшего божества к постоянному месту обитания, возможно, пережиточно сохраняемые обряды проводов тотема-предка к тотемному центру. Эта изначальная форма церковного драматизированного действа не замечена и оставлена без внимания исследователями-теологами и др. Большее внимание привлекли ставшие уже экзотерическими театрализованные официи (дословно служба, моления и исполнение театрализованных композиций; в христианстве – это пасхальные «Страсти господни» и рождественско-новогодние литургические представления). Они проводились в общей части храма, чтобы быть доступными для всех прихожан, или даже в передней части храма, но в «черте круга святости» (т. е. включая предхрамовую площадь).

На Востоке, в том числе в Юго-Восточной Азии, особенно на островах, официям соответствуют не только театрализованные сцены перед храмом, например моления на нумшане, но и у открытого храма при доме качинских дува [73а], а также и культовые театрализованные представления на рыночной или общественной обрядовой площади под сенью священного дерева. Выход действия из храма означал на Западе начало нового этапа и появление двух различных типов литургического театрализованного представления.

Первый из них – настоящие мистерии – представления на сюжеты из культовых классических канонов. Целью их организаторов было привлечение к церкви внимания масс, жаждущих не только поучений, но и зрелищ, а вместе с тем и привлечение новых верующих путем пропаганды канонов. Достигалась и еще одна цель – своеобразная апробация канонов, утверждение их в чине «богодухновенной истины», тем более что в большинстве случаев трудный для понимания, а иногда и совершенно чуждый простым людям язык церковной службы заменялся всем доступным и понятным лицедейством. Второй тип культовых представлений – миракли (от латинского miraculum – чудо) – многоактное театрализованное действо, показ чудес, творимых божеством, святыми или связанных со святынями. По своей сути это действо было менее значимым для церкви. Но именно миракли оказывали особое эмоциональное воздействие на чувства колеблющихся в вере в силу своей яркости и кажущейся убедительности. Из-за большей популярности именно миракли именуются мистерией, и они как бы вытесняют в представлениях верующих подлинную мистерию.

На Востоке эти две группы культовых театрализованных представлений разграничены не так четко. В литургическом действе, причудливо переплетаясь, компонуются элементы и мистерии, и миракля, так же как буддийские джатаки переплетены с фольклорными включениями. И в этот сплав, дополняя или вытесняя его чисто литературные эпизоды, внедряются близкие и понятные зрителям сцены на сюжет мифов о рождении страны, о героях, о предках и т. п.

Таким образом, предметом литургических представлений на Востоке в большей мере, чем на Западе, становились сюжеты мифологии и верований далеких времен, но близкие зрителям. Краткий мимический пересказ этиологического мифа, который сам по себе к религии прямого отношения не имеет, вкрапливается при этом в серию сцен типа «явления божества народу», что и создает у зрителей и участников культового действа ощущение личного присутствия и соучастия божества, персонифицированного в традиционном конкретном образе в общем обряде моления. В этом сложном комплексе, если литургическое действо принимает форму шествия, основной составной частью становится процессия с ношением различных святынь (хоругвей, икон, условных изображений божеств или реалистично выполненных скульптурных изображений), что смыкается по форме с карнавальным шествием.

Истоки карнавала на Западе прослеживаются слабо, на Востоке они ощутимы гораздо явственнее. Эти истоки я вижу в показе традиционных приемов трудовой деятельности, выливающемся в обряд. Поскольку обряд, по существу, является тренингом, то он, как это ни парадоксально звучит, остается безрелигиозным.

Таков, например, обряд военных сборов мужчин племени. Отголосок такого сбора у древних китайцев (или предков китайцев) мы обнаруживаем в «Шань-хай цзине»: во время празднества в честь Медведь-горы исполняют танец с оружием, чтобы был урожай. На голову надевают убор из драгоценных (звонких) камней цю и под звук их танцуют [219, 84]. О горах Бо говорится: «Первая гора – демон. Ей приносят в жертву клейкий рис, черное жертвенное животное, утварь по ритуалу Великих жертв. Брагу из сока пьянящих корней [пьют] и 1000 участников обряда танцуют, в возбуждении бьют в барабаны» [219, 68]. Во втором случае речь идет о празднестве завершения военного или охотничьего сбора, хорошо знакомом нам и по современным «охотничьим» сборам у нага и ва Бирмы.

В этом случае карнавал выполняет еще одну – коммуникативную – функцию. По сведениям наших информаторов (1957 г.) и по данным бирманских ученых [225, 9], нага живут столь разобщенно, что нарушается языковое единство этой народности. Каждый род занимает свое горное ущелье. Только у хэминага (одного из трех подразделений саннага – одной из четырех основных субгрупп нага) – 49 таких родов. Понятно, какую важную роль играют их весенние и осенние общеплеменные сборы. Это и военно-охотничий тренинг мужчин, это и знакомство с соплеменниками, это и празднество для всех членов племени, способных принять участие во встрече, карнавальном шествии, обрядовой трапезе.

Подобные сборы – тренировки, завершающиеся карнавалом, отмечены и у горных народов Лаоса и Северного Вьетнама.

Более сложным оказывается карнавальное представление, связанное по пластическому рисунку с примитивным земледелием. Так же как у древних янгэ, сцены земледельческого производства разыгрываются после сбора урожая у очень многих народов Юго-Восточной Азии. Эти представления состоят из серии мимических сцен, показывающих весь процесс, связанный с выращиванием риса: расчистку поля (и пожог), подъем почвы или заделывание зерен в лунки, оберегание колосьев риса от птиц, диких свиней и обезьян, жатву риса (обмолот включают немногие народы, например тхай на северо-западе Вьетнама) и, наконец, проводы самой «хозяйки риса» к амбару.

Сам карнавал рождается на пути сатирического осмысления события социально окрашенным осмеянием действительности и связан с классовым расслоением общества и развитием городов. В городах обычно сосредоточиваются ремесленники, различного происхождения деклассированные элементы. На определенном этапе правящие классы начинают понимать, что время от времени необходимо давать выход народному недовольству. Достаточно безопасной формой осмеяния правящей верхушки и церкви издавна считается карнавал.

В странах Юго-Восточной Азии, где города не были столь разносторонне организованны, как в приморской полосе Китая, официальными источниками не отмечено карнавальных периодов «полной анархии» (в китайских городах таким периодом бывали дни новогодних празднеств, длившихся в первую луну Нового года, т. е. с начала до 15-го числа первого лунного месяца). Но сравнительно широко были распространены шествия ряженых с бурными эскападами групп «неуспокаиваемой» молодежи, действующие при попустительстве властей и даже при самоустранении властей, что отмечается исследователями Таиланда, Бирмы, Лаоса, Северного Вьетнама. Большой интерес представляет комплекс карнавальных представлений, связанных с «вызыванием дождей». Этот обряд кажется бессмысленным в Юго-Восточной Азии, где дожди идут несколько месяцев подряд. Поэтому нам кажется правомерным считать, что этот обряд принесли предки основных групп современного населения стран Юго-Восточной Азии, происходящие из более засушливых северных районов.

Но сохранение «водного буйства», когда в весьма почтительных к старшим бирманских семьях малыш-внук беспощадно обливает престарелую бабушку холодной водой, когда льют воду на «бывшего колонизатора» – европейца (равно и американца, и англичанина), уже служит выражением карнавального разгула, средством проявления традиционного духа протеста против «дозволенных» норм жизни и поведения.

В небольшой, но очень интересной статье Маунг Ин Пве, опубликованной под несколько претенциозным названием «Прислушайтесь к Ози ударам звонким» [161а], мы находим красочное описание карнавала у шань, бирманцев и других народов Бирманского Союза.

«Как некогда царственная арфа, труба и ксилофон заняли почетное место при дворе и чаровали слух лишь немногих [избранных], барабан Ози был всегда тесно связан с народными массами. И самая простая в мире идея (в тексте вещь.- Г. С.) была: объединиться в хор Ози [ансамбль], который давал широкие возможности импровизации. Постепенно такие ансамбли распространились по всей стране…

Ози [как карнавал] – это смех. Это также обилие разнузданного [бесовского] юмора и едкой социальной сатиры. Эти элементы обнаруживаются только в Ози [из всех других зрелищ], который вышучивает и высмеивает всех и вся. Нет ничего слишком святого [для смеха]. Нет ничего запретного… так, например, хор может насмехаться над властью… Такие черты бирманского характера, как любовь к шутке, насмешке, патриотизм, философский взгляд на жизнь – все это находит отражение в [импровизированных композициях] Ози. Ансамбль Ози поэтому и предстает как истинно национальное действо, одинаково популярное и в деревне, и в городе. Поистине ни одно празднество благодарения (как и другие традиционные обряды.- Г. С.) не было бы полным без выступления хора Ози; и в наши дни ни один национальный праздник: ни День Союза (День единства народов страны, отмечаемый 12 февраля.- Г. С.), ни День крестьянина или День рабочего – не проводится без выступлений ансамбля Ози. Выступления Ози всегда связаны с участием в них множества людей. Всякий присутствующий может свободно присоединиться к танцующим, поющим песни потому, что размер (ритм музыкальной фразы.- Г. С), определяемый ударом барабана, привычен всем и везде однотипен» [161а, 18-19].

В литературе встречается упоминание и о близких к северо-индийским холли формах карнавальных действий: обливание окрашенной водой, грязью и т. д. При этом считается, что от того, как люди, которых обливают водой, воспринимают эти «шутки», зависят и появление дождя, и урожай. Существует прямая связь: выражение обиды или недовольства «может принести беду, неурожай, падеж скота» и т. д.

Рост классового самосознания, постепенное вовлечение широких крестьянских масс в национально-освободительную борьбу, наконец, великие крестьянские войны объясняют двойственный процесс изменения сюжетов и мистерии, и карнавала. В мистериях все чаще проявляются мессианские мотивы. В карнавальных действиях неуклонно нарастает осмеяние колониальных угнетателей и ширится призыв широких масс трудящихся к единению, антиколониальной борьбе.