8.1 Вступление

Дэвидсон Р.М. «Тибетский ренессанс: тантрический буддизм и возрождение тибетской культуры»

Духовное и интеллектуальное наследие буддистских движений одиннадцатого века подготовило почву для дальнейшего развития тибетского буддизма в двенадцатом столетии, в течение которого он окончательно превратился в местную тибетскую религию. Хотя в Тибет продолжали импортироваться новые эзотерические и экзотерические системы, и осуществлялись новые переводы, тибетцы двенадцатого столетия уже в достаточной степени осознавали себя подлинными буддистами, чтобы самостоятельно поддерживать и сопровождать любые инновации. Таким образом, этот век стал свидетелем обретения зрелости тибетской сармой, с ее новыми формулировками тибетских идей как в эпистемологии, так и в новом йогическом пути позднего эзотерического буддизма. Следуя тем же путем, что в одиннадцатом столетии прошли нетантрические традиции кадампа и Восточная виная, а также тантрические системы ньингмы, тантрические линии кагьюпы и сакьяпы в двенадцатом столетии эволюционировали из небольших локальных центров в обширные региональные школы с многочисленными религиозными институтами и отчетливо выраженным чувством собственной идентичности. К концу столетия поведение монашеских учреждений Восточной винаи стало довольно вызывающим и появилось ощущение, что успехи, которых они добиваются, порождают общую нестабильность, а их древняя буддистская модель монашеской преемственности, основанная исключительно на заслугах, совершенно не подходит для новой тибетской культуры. Вследствие этого, усилиями как мирян, так и монашеских линий со временем была разработана и стала продвигаться новая модель монашеской преемственности, в которой монахи передавали контроль над монастырями членам своих семей, в результате чего самые стабильные аристократические кланы стали опорными структурами буддистских институций.

В У и Цанге различные линии сармы со временем приобретали статус отдельных традиций данного движения. Однако, задолго до этого по большей части Центрального Тибета уже распространились линии передачи ньингмы. И хотя именно ньингма заложила основы данного процесса, принципы выделения традиций сармы заметно отличался от тех, что использовались ньингмой. Из всех традиций сармы главной движущей силой в У стали кадампа и кагьюпа, в то время как сакьяпа и менее стабильные линии нашли свое пристанище в Цанге. На протяжении большей части двенадцатого столетия в тибетской религиозности доминировали религиозные традиции У, при этом отдельные значимые фигуры Цанга выделялись своей несколько большей консервативностью. Поэтому неудивительно, что Сакья Пандита – великий неформальный глава неоконсерваторов тринадцатого столетия – представлял неоконсерватизм именно Цанга, а сами сакьяпинцы поддерживали эту ортодоксальность вплоть до двадцатого века. В двенадцатом столетии также наблюдался больший приток ярких молодых талантов из восточного Тибета (Кхама), вследствие чего впервые в тибетской истории кхампинские монахи и ученые-миряне смогли стать одними из самых значимых религиозных лидеров Центрального Тибета. Даже те, кто подобно первому Кармапе предпочел вернуться и остаться в Восточном Тибете, со временем все равно оказывались втянутыми в динамизм У. К середине столетия репутация центрально-тибетских монастырей настолько возросла, что сюда стало приезжать множество ученых из-за пределов Тибета, особенно тангутов, родственных тибетцам в лингвистическом и этническом отношении. Все они устремлялись в Тибет с целью получения знаний как от тибетцев, так и от все возрастающего числа индийцев, искавших в Тибете надежное убежище. Эти ученые являлись беженцами, спасавшимися от исламских вторжений и прибывшими сюда из ставших небезопасными монастырей Северной Индии, и именно они первыми начали говорить о неминуемой гибели, которая в конце концов постигнет всю Южную Азию.

Эта глава посвящена событиям первой половины двенадцатого столетия, когда системы сармы начали продвигать свои нововведения, которые в определенной степени были предвосхищены учеными ньингмы еще в предыдущие десятилетия. Однако, доктринальные разработки ньингмы – будь то идеи Великого совершенства, локализованная ученость или откровения терма – всегда оставались на заднем плане, являясь лишь соблазнительным напоминанием о возможности повсеместного утверждения местной духовности. Мы также рассмотрим развитие учености кадампы, в особенности новые материалы, привнесенные Па-цап-лоцавой, а также эпистемологические нововведения Чапы Чокьи Сенге. Кроме того, я привожу здесь доказательства широкого распространения в течение двенадцатого столетия комплексных практик Калачакры. Далее мы исследуем то, как усилиями Гампопы Кагьюпа превратилась в институцию, опирающуюся на монастырскую систему, а также толкование им доктрин Великой печати. Однако, большая часть главы посвящена жизни и обучению Сачена Кунги Ньингпо, считающегося первым из великих учителей сакьяпы и продолжателем линии монастыря Сакья. Сачен объединил два потока ламдре: тантрической практики и толкования, которые в свое время были умышленно разделены Дрокми. Помимо прочего, в данной главе утверждается, что для успешного функционирования монашеского учреждения У-Цанга двенадцатого столетия требовалось наличие у него серьезного интеллектуального компонента, сильной духовной практики, возвышенных харизматических личностей, а также реликвий прошлого – и все это в рамках ассоциации с каким-либо конкретным кланом.

Перед тем, как продолжить этот обзор, следует сделать небольшое замечание. Поскольку двенадцатое столетие было очень динамичным, в нем продолжало осуществляться многое из того, что имело место в одиннадцатом столетии. Однако, эта деятельность была менее заметной в сравнении с активностью харизматических личностей и новыми разработками современников. Конечно, по-прежнему продолжали выполняться новые переводы, однако, уже не столь часто, да и их появление теперь уже не производило того эффекта. Возникали новые духовные линии передачи с тайными руководствами, которые священные дакини по каким-то причинам не стали открывать предыдущим наставникам. В первую очередь это относится к практикам Шангпа-кагьюпы Кхьюнгпо Нелджора, новым йогическим учениям Типупы, представленным учеником Милы Репы Речунгпой, а так же ко многим другим новым созерцательным традициям, пришедшим из индийских центров². Мастера терма продолжали открывать новые тексты, и конец столетия был ознаменован окончательной победой культа Падмасамбхавы К сожалению, мы затронем лишь некоторые из этих событий, оставив все прочие на рассмотрение другим историкам. Главная же особенность данного периода заключалась в том, что к началу двенадцатого столетия тибетцы наконец стали осознавать насколько почетно то место, которое они занимают среди всего этого богатства идей, ритуалов, медитаций и текстов. Также они прониклись пониманием того, что все эти новые материалы являются лишь вариациями на темы, появившиеся в конце десятого столетия, а вовсе не какими-то новыми идеями. Вследствие этого, они взялись за инвентаризацию своих активов и составление каталогов (чего не делали со времен падения династии), а так же начали активно представлять отдельных персон в качестве реинкарнаций знаменитых индийских наставников и стали рассматривать Тибет как поле просветленной деятельности будд и бодхисатв. Теперь Тибет выглядел в их глазах (и все чаще в глазах других азиатов) новой духовной территорией практически равной самой Индией. Возникновению таких представлений в значительной степени способствовали катастрофические события, произошедшие в Индии на рубеже тринадцатого столетия, вследствие которых Тибет стал общепризнанной заменой родины буддизма для иностранных монахов, жаждавших познать подлинную Дхарму.