Дэвидсон Р.М. «Тибетский ренессанс: тантрический буддизм и возрождение тибетской культуры»
<< К оглавлению |
Следующий раздел >> |
В конце концов, в одиннадцатом столетии тибетцев охватила настоящая одержимость всеми формами знаний, что оказало значительное влияние как на старую школу, так и на новые традиции. Ведь переводчики делали свою работу не ради саморекламы и собственного возвеличивания, хотя это и было важным фактором для некоторых эзотерических наставников. Скорее, с установлением политического порядка и появлением возможности усмирять деструктивные элементы основным мотивом активности переводчиков стало их понимание того, какую огромную социальную значимость для всех тибетцев имеют эти новые знания. С конца десятого и по двенадцатое столетие тибетцы поглощали все познаваемое этого огромного мира так жадно и в таких масштабах, как будто их интеллектуальный голод предшествующей эпохи потребовал незамедлительного насыщения. Подобно колоссальному дракону, внезапно проснувшемуся от голода после долгой спячки, они хватали без разбора все формы знаний, импортируя разнообразных экспертов по всевозможным направлениям, которых только смогли найти на территориях Индии и Центральной Азии. Начиная с одиннадцатого столетия «четыре рога» Тибета казалось были наводнены наставниками, помогавшими переводить тексты по литературе, искусству, медицине, иппологии, государственному устройству, стихосложению, астрологии и множеству других дисциплин. Следует признать их очевидный успех в этом начинании, поскольку до 1959 года Тибет повсеместно считался центром эзотерических знаний, и тибетцы добились невероятного успеха, представляя себя во всех странах Азии в качестве единственных хранителей мистических таинств.
Эзотерические исследования находились на передовой этого процесса, и были главным (хотя порой и трудно перевариваемым) блюдом в меню изголодавшихся по знаниям тибетцев. Это объясняется тем, что недавно переведенные эзотерические писания несли в себе всеобъемлющую категорию мистического знания, обозначаемую когнитивным термином «джняна» (jnana), причем обладание им подразумевало не только особые духовные достижения, но и высокий культурный уровень. В составе Канона присутствует двадцать священных текстов, названия которых включает в себя слово «джняна», причем, что самое удивительное, большинство из них было переведено в течение нескольких десятилетий в середине одиннадцатого столетия. Если не принимать во внимание один краткий текст эзотерических заклинаний (To. 522 Jnanolkadharni), три версии текста, посвященного Амитаюсу (To. 674-76), и три сутры махаяны с «джняной» в названии, но переведенные в более ранний период (To. 100, 122, 131), то все остальные произведения были переведены наставниками, работавшими в начале-середине одиннадцатого столетия116(кроме «Манджушринамасамгити», относящейся к другому периоду117). Все это говорит об определенной избирательности данного процесса.
Здесь также уместно напомнить о высказывании Ронгзома Чозанга середины одиннадцатого столетия (обсуждается в Главе 6), согласно которому индийцы сочиняли свои тексты, ориентируясь на текущую популярность тематики. А подтверждением его слов, возможно, является тот факт, что шесть коротких тантр, имеющих в своем названии слово «джняна», были переведены Дрокми, который, безусловно, мог сделать это ради своей выгоды. Все это могло бы свидетельствовать (подтверждая фактами) о непреодолимом интересе тибетцев к теме знания. Однако, в данном вопросе пока еще нет полной ясности, поскольку мы располагаем свидетельством того, что в период сармы другие короткие тантры с подобными заголовками так и остались непереведенными. Недавняя публикация священного текста «Возникновение мистического знания» (Jnanodaya-tantra) говорит нам о том, что перечень таких работ отнюдь не исчерпан. Конечно, в данном случае мы должны предполагать, что данная работа была создана в Индии или Непале, поскольку по мнению редакторов издания она не переводилась на тибетский язык118. Таким образом, вполне вероятно, что различные работы, посвященные мистическому знанию и вызвавшие особый интерес переводчиков того времени, по факту были отобраны ими из более крупного архива текстов этой же тематики, и не использовались с подобным рвением ни в более ранний, ни в последующие периоды.
Названия работ, конечно, не всегда отражают их сущность, и иногда связь между наименованием эзотерических текстов и их реальным содержанием в лучшем случае минимальна. Тем не менее, мы должны понимать, что такие заголовки представляют собой лишь верхушку айсберга, поскольку упоминания мистического знания, осознанности и других разновидностей знания часто встречаются и в других эзотерических работах. На самом деле, порой целые разделы тантр посвящены теме мистического знания (jnana) или иногда «врожденного» мистического знания (sahajajnana), что является очевидным фактом, в особенности, для читателей йогини-тантр119. В Индии взаимоотношения между этим новым классом литературы и интуитивными представлениями о мистическом постижении/знании привлекали к себе особое внимание, поэтому Ратнакарашанти, Адваяваджра и другие деятели отдельно выделяли эту тему в своих комментариях и трактатах, посвященных данному жанру. В конце концов, это направление привело к созданию отдельной главы в последнем великом священном писании эзотерического буддизма Индии: «Калачакра-тантре», которая, однако, не имела большого влияния на тибетских тантрических интеллектуалов вплоть до начала двенадцатого столетия.
Ограниченный объем моей работы не позволяет вдаваться в подробные обсуждения, поэтому лишь вкратце отметим, что буддийский термин «мистическое знание» (jnana) имеет атрибуты, которые отличают его от другого великого буддийского когнитивного термина «мудрость прозрения» (prajna). Мудрость прозрения, наиболее явно воплощенная в писаниях «совершенства мудрости» (prajnaparamita), не могла удовлетворить потребности в знании, поскольку основной направленностью этих священных работ являлась деконструкция позитивных ассоциаций с абсолютом, направленная на то, чтобы все элементы реальности понимались как пустые по своей природе. Это направление, возможно, было очень востребованным во времена стабильной гегемонии Гуптов и Вакатаков в Южной Азии, когда знания о большом мире, казалось, хлынули рекой сквозь очень проницаемые границы Индии. Но к одиннадцатому столетию в Тибете эти тексты уже напрямую ассоциировались с посмертными практиками: чтение писаний «совершенства мудрости» или изготовление копий соответствующих текстов были одними из самых популярных буддистских посмертных ритуалов. Более того, казалось, что содержание писаний «совершенства мудрости» ничего не рассказывает о захватывающем мире в целом, а просто указывает тибетцами на без того известный им факт: их непонимание истиной природы реальности.
И наоборот, эзотерические тантры открыли ранее неизвестное измерение мира: языки, медицину, природу внутреннего тела, космологию, новые и таинственные письмена, загадочные слова, астрологические расчеты, ритуалы для обретения долголетия, политического господства и сексуальной потенции и т.д., и т.п. Причем на вид все это выглядело как полезный и практичный материал, изложенный захватывающим языком и продвигаемый самой развитой из всех доступных тибетцам цивилизацией: Индией. Более того, даже его заголовки несли в себе обещание обретения как предметного знания, так и окончательного спасение (jnana), поскольку данный термин в индийском буддизме ассоциировался с обоими этими понятиями. Теперь считалось, что бодхисатва накапливает знание (jnanasambhara) на ранних стадиях своего пути, а постижение им пяти форм джняны (pancajnana) преподносилось как ключ к освобождению, т.к. посредством этого он мог обрести знание обо всем и во всех измерениях (sarvakarajnata). В действительности джняна настолько тесно ассоциировалась с формами предметного знания, что в середине одиннадцатого столетия даже разгорелась дискуссия о том, существует ли джняна на уровне Будды и какие ее разновидности доступны в этом состоянии, или она ему все-таки попросту не нужна. Среди актуальных гносеологических вопросов, которые обсуждали писатели из Ронгзома, был и такой: может ли джняна/знание быть одновременно и средством, и целью религиозной жизни120. Во всех этих дискуссиях мало кто задается вопросом, почему тибетцы были так очарованы знанием как таковым. Причиной этого, по-видимому, является очевидность ответа: а что может вызвать большее восхищение у культуры, ощущающей, что она восстает из мрака разрухи, чем встреча с таким великим даром как знание?
<< К оглавлению |
Следующий раздел >> |
