Дэвидсон Р.М. «Тибетский ренессанс: тантрический буддизм и возрождение тибетской культуры»
<< К оглавлению |
Следующий раздел >> |
Период «позднего распространения» Дхармы был эпохой уникальных возможностей для распространения новых религиозных систем и йогических практик (а также перевода нового «слова Будды»). Однако, он также знаменовал собой наступление времен, преисполненных трудностей и неопределенностей. Это было время, когда жители Центрального Тибета возрождали древнее учение, освобождая свое сознание от пелены психологической (а то и физической) тьмы и заново знакомясь с миром, который, как им казалось, был в их полном распоряжении. Они могли бы отвергнуть остатки позднего индийского буддизма, заимствовав его китайские разновидности, приняв веру в Аллаха как единого бога, или же просто продолжив создавать какие-нибудь новые ритуальные системы, находясь на службе аристократии. Ведь на самом деле, жители ряда районов Афганистана и Центральной Азии исповедовали буддизм гораздо дольше, чем тибетцы, да и монголы поддерживали буддизм около 150 лет, но все они со временем сдались под напором призывов или принудительных действий других религий. Однако, жители Центрального Тибета пошли своим путем: поиском источников буддийского вдохновения и воссозданием собственного тибетского буддизма.
Произведения десятого и одиннадцатого столетий создают устойчивое впечатление, что основные усилия тибетцев в этот период были направлены как на укрепление персональных прав и реализацию новых возможностей, так и на поиски взаимопонимания. Отдельные индивиды и целые кланы стремились усилить свои позиции в хаотичном и потенциально враждебном мире, ища свою идентичность в сложных построениях микрокосмической йоги и макрокосмической мандалы. Преклонение перед ритуалами абхичары Рало, неварскими магическими формулами, йогическими системами и разнообразными мистическими силами – все это является свидетельством постоянной погони за ускользающей химерой власти. Для многих тибетцев описания разнообразных ритуалов лишения жизни в работах, полученных ими от своих индийских наставников, (а также письменные свидетельства об их использовании) были красноречивым подтверждением существования отдельной категории буддистов, не доверявших своему окружению и относившихся с подозрительностью к своим собратьям. Подобным образом, распространение практик сексуальной йоги, продвигаемых отдельными переводчиками, ускорило тенденцию отказа от монашеских норм безбрачия. А появившееся в результате этого потомство членов аристократических кланов (как, например, в случае с детьми Марпы) только укрепило тибетскую предрасположенность к объединению религиозных, социальных и политических наследственных линий, так что теперь религиозная харизма, права на территорию, политический авторитет и реальная власть рассматривались как элементы одного и того же континуума.
Однако в конце этого туннеля уже был виден свет. Признавая глубокое влияние, которое ученость оказала на его столетие, Боккаччо назвал высокообразованного ученого вторым Прометеем, принесшим цивилизации новый огонь вопреки воли богов121. Нет сомнений, что тибетские переводчики пользовались аналогичным уважением и почетом, даже если им иногда (как Прометею) приходилось страдать от последствий своей гордыни. Конечно, десятое и одиннадцатое столетия Центрального Тибета еще мало в чем соответствовали идеалам, воспетым в цветистом панегирике учености, с которого начинается «Истории Дхармы» Бутона (1322). Однако, мы можем себе представить, какое впечатление должны были производить изысканный интеллект и утонченный ум на тех, кто обладал лишь политической властью122. Собрание переводчиков и ученых в Толинге в 1076 году на самом деле казалось предвестником новой эпохи (по крайней мере, так его трактовали сами участники в своих более поздних описаниях)123, поскольку им удалось добиться того, в чем их предшественники потерпели неудачу. Они смогли сформировать устойчивые институты, существовавшие уже целое столетие и ежедневно завоевывавшие признание широких слоев населения; разработать средства, гарантирующие, что продвигаемые ими ценности будут воплощены в этих учреждениях; формализовать критику местного сочинительства – и все это ради того, чтобы истинная Дхарма Индии воцарилась на самом высоком уровне.
В процессе этого они попытались создать в У-Цанге новую текстовую культуру, опиравшуюся на литературные стандарты современной им Индии, которые стали для них эталоном святости, элегантности и организации перевода124. Индийские сочинения являлись текстуальной иконой того времени, поэтому тибетцы без колебаний заимствовали используемые в них подходы к построению вступительной части, комментированию, резюмированию и т.п. Однако в итоге в Тибете так и не сформировалось единого текстуального сообщества, поскольку все противостояло установлению единообразия текстовой культуры: и проникновение во все слои общества тибетских нарративов, и быстрое появление множества священных текстов местного происхождения, и разрозненность индийских линий передачи, и сильные позиции учебной программы восточной Винаи. По этой причине, тибетцы не смогли создать общей тантрической программы, так и оставась в неведении, что единый свод знаний является высшим достижением буддистского мира. В этом вопросе их поведение ничем не отличались от многих других буддистских культур, однако резко контрастировало с европейским опытом.
Возможно, что новый акцент на мистическое знание (jnana) и самоосознавание (rang gi rig pa) литературы периода с десятого по двенадцатое столетия является прямым следствием выбора именно такого пути. Казалось, что новое знание с его впечатляющим когнитивным потенциалом должно было оказать ни с чем не сравнимое воздействие, т.к. его возможности намного превосходили все, что было известно ранее, однако, тибетцы попросту не смогли отказаться от своего славного прошлого. Кроме того, погрузившись с головой в драматические события тех времен, тибетцы совершенно упустили из виду, что однажды взявшись за восстановление письменной культуры, необходимо все время ее развивать и поддерживать. При чтении агиографий переводчиков вновь и вновь поражаешься тому, что решение об институционализации изучения классического языка, оказавшее столь явное влияние на итальянское Возрождения и последующие этапы культурного развития, так и не было принято в Тибете. Подобно европейской цивилизации, впитавшей в себя наследие классических греческого и римского миров, возрождающаяся тибетская культура напрямую зависела от импорта религиозных и интеллектуальных моделей из Индии. Но при этом, вполне очевидно, что Тибет практически не предпринимал попыток институционализировать изучение санскрита. Тибетцы хранили санскритские тексты в монастырских библиотеках Самье, Нгора, Ретренга, Сакьи и пр., помимо этого в непосредственной близости от них в Непале находились большие архивы и анклавы ученых, изучающих санскритский буддизм. Однако, большинство тибетских священнослужителей предпочитали просто запоминать переводы, а не читать их сохранившиеся оригиналы или же снова окунуться в океан санскритской литературы. За исключением отдельных эксцентричных личностей, предпринимавших ради этого путешествия в Непал, изучение санскрита в Тибете фактически прекратилось к концу четырнадцатого столетия.
Кроме того, многие переводчики воспринимали свое обучение как важный этап на пути к повышению их правового и социального статуса. Т.е. для них их интеллект и ученость являлись лишь инструментом для достижения личных целей. Переводчики были звездами развивающейся культуры Центрального Тибета, и они это знали. Однако, любое сходство между данными персонами и великими писателями итальянского Возрождения следует воспринимать с большим сомнением. Переводчики тантрической литературы Центрального Тибета одиннадцатого столетия слишком часто подменяли буддистский идеал индивидуального освобождения неким спущенным им свыше правом распространять Дхарму, которым к тому же можно было щеголять перед другими. Те, кто придерживался такой системы ценностей, плохо усвоили уроки, прослушанные ими в великих монастырях Магадхи, Бенгалии и Кашмира, сделав упор в своей деятельности на нерелигиозные достижения. Вместо того, чтобы направить свои усилия на достижение совершенства в мистическом знании, они обратились к вполне очевидным целям, лежащим в основе мировоззрения политически и культурно раздробленного Тибета тех времен: контроль, господство, авторитет, власть и право карать. Тем не менее, в тибетской сангхе было достаточно много скромных ученых (сразу же приходит на ум Нагцо-лоцава), однако, большинство из них не относилось к известным наставникам мантраяны, а специализировалось в эпистемологии или практиках пути бодхисатвы. Таким образом, тантрические переводчики, а в первую очередь Дрокми-лоцава и его коллеги, представляли собой реальное воплощение недвойственности нашего мира (со всеми его чаяниями и притязаниями) и абсолюта.
<< К оглавлению |
Следующий раздел >> |
