3.1 Вступление

Дэвидсон Р.М. «Тибетский ренессанс: тантрический буддизм и возрождение тибетской культуры»

Наконец, мы приступаем к рассмотрению центрально-тибетского ренессанса, который, как и европейское Возрождение, иногда рассматривается в совокупности с реформаторским движением. В тибетской религиозной истории деятельность тибетцев и индийцев этого периода носит собирательное название «позднее распространение» или «поздние переводы» Дхармы и иллюстрируется тибетской метафорой огня, возникающего из, казалось бы, уже остывших углей. «Позднее распространение» – это термин тибетской периодизации, поскольку общепринято делить тибетское взаимодействие с индийскими и буддистскими цивилизациями на более раннее проникновение буддизма в период имперских династий с седьмого по середину девятого столетия (snga dar) и более позднее распространение Дхармы (phyi dar), начавшееся во второй половины десятого века. Иногда это представляется как периоды «ранних» (snga gyur) и «новых перевода» (gsar gyur), причем этот литературный образ присутствует во всей местной тибетской литературе, хотя в некоторых случаях он и оспаривается.

Центрально-тибетское возрождение десятого-тринадцатого столетий стало возможным благодаря деятельности нескольких движений, и не все них получили сбалансированную оценку как в местной тибетской литературе, так и в современной науке. Среди них обращает на себе особое внимание «реимпорт» Винаи (уставных правил буддистского монашества) из северо-восточных частей тибетского культурного мира, расположенных на границах с Китаем и Средней Азией.

В этой главе рассматривается возрождение монашества в «четырех рогах» Тибета горсткой тибетцев, предпринявших путешествие в уцелевшие монашеские центры северо-востока (Амдо). Там они смогли раздобыть «Муласарвастивада-винаю», а также другие составляющие программы обучения монахов времен имперской династии. Вернувшись со всем этим в У-Цанг, они заново ввели традиционные ритуалы и обучение, преодолев противодействие тех, кто имел свои интересы в укоренившихся привычках и обычаях. Кроме того, в данной главе мы также рассмотрим как протекало возрождение на западе Тибета в регионах Гуге и Пуранг под покровительством потомков Осунга, главным событием которого стало приглашение знаменитого индийского монаха Атишы и основание им школы кадампа. Причем вопреки общепринятой точке зрения в главе утверждается, что в середине одиннадцатого столетия школа кадампа обладала в Центральном Тибете весьма скромным влиянием. На самом деле, самым значимым событием этого периода стало развитие всеохватной и потому жизненно важной храмовой системы под руководством центрально-тибетских монахов Люме, Латона и других, хотя в более поздней литературе гораздо большее внимание уделяется Атише и его школе кадампа. Тем не менее, усилий Восточной винаи и групп кадампы (представлявших монашеское нормативное движение махаяны) было недостаточно для стимулирования великого возрождения тибетской цивилизации, хотя это возрождение, пусть и по-разному, зависело от них обоих.

Трудно понять мотивы повторного обращения тибетцев к монашескому буддизму в этот период. Отчасти это можно объяснить исторической памятью, отчасти – вопросами экономической и политической безопасности, отчасти – неудовлетворенностью существующими традициями. В первом случае жители Центрального Тибета унаследовали от династии четыре вещи: память об империи, воплощенную в историях того периода и уцелевших представителях имперской наследственной линии; чувство утраты и ужаса от хаоса, возникшего в результате ее раздробленности; физические остатки небольших храмов, гробниц, монолитов и рукописей того периода; и все еще заметные религиозные практики в руках отдельных лиц, представлявших либо пережившие период раздробленности великие кланы, либо квазимонахов-мирян, сберегающих храмы и совершающих в них свои обряды.

Между убийством Дармы и началом движения по возвращению в Центральный Тибет буддистского монашества прошло более века, но эти усилия тормозились царившим в стране экономическими и политическими беспорядками. Для Центрального Тибета поддержка духовенства с его строительными и прочими затратными инициативами привела бы к быстрому истощению тогдашней чисто сельской экономики. На аристократическом уровне вспыхивающая время от времени борьба за власть, которой в этот период «воюющих государств» были охвачены все «четыре рога» Тибета, препятствовала наращиванию инвестиций в международную торговлю, развитию общенациональных гильдий, созданию центров производства товаров и т.п. Более того, многие представители аристократии, должно быть, были в большей степени озабочены собственной судьбой, ища свое место в изменчивых союзах, формировавших вокруг оставшихся в живых преемников Юмтена и Осунга. Но политические и экономические проблемы редко длятся вечно, и у нас есть довольно привлекательное предположение, что вторая половина десятого столетия стала временем экономической интеграции и возрождения некоторой политической стабильности.

Возможно, что самой важной причиной восстановления монашества стала глубокая неудовлетворенность состоянием просвещенности буддистских общин того времени, охватившая все слои населения. Вполне очевидно, что к концу десятого столетия стали возникать сомнения в подлинности многих буддистских практик, а вмести ними и сильное ощущение, что возрождение тибетской цивилизации самым непосредственным образом зависит от того, будут ли храмы снова заняты настоящими монахами, а не хранителями ключей от них, которые практикуют, когда им заблагорассудится². Это чувство выражено в нескольких записях, где отмечается, что истинный буддизм сохранился за пределами «четырех рогов» Тибета, особенно на северо-востоке, где тибетцы уже давно сформировали оживленный региональный центр. Переломным моментом в религиозной истории страны стало возвращение в самое сердце Тибета Винаи, основанной на буддистской практике, сохранившейся на границе между Тибетом и Китаем.