·······································

6.1. Введение

Дэвидсон Р. М. «Индийский эзотерический буддизм: социальная история тантрического движения»
<< К оглавлению
Следующий раздел >>
  Так я слышал. Некогда Повелитель обретался в влагалищах женщин, которые суть алмазное тело, речь, ум и сердце всех Татхагат. Evam maya srutam | ekasmin samaye bhagavan sarvatathagatakayavakcitta-
hrdayavajrayosidbhagesu vijahara ||
 

Теперь, когда очевидно разъяснен краткий смысл этого вступительного утверждения «Гухьясамаджа-тантры», я буду в дальнейшем толковать его в соответствии с устными наставлениями ачарьев. Итак, символ «Е» означает «печать священного обета» [samayamudra]. Символ «vam» указывает на «великую печать» [mahamudra]. Что касается «ma», то это «печать Дхармы», а «ya» – «печать действия» [karmamudra]. «Srutam» обеспечивает ощущение обязательства. Или, по-другому, символ «Е» означает …

Vilasavajra, Sri Guhyasamajatantra-nidana-gurupadesana-vyakhyana (1)

 

Создавая собственную идеологическую основу в пространстве между великими феодализированными учреждениями ортодоксального эзотеризма и формирующимся, при этом порой агонистическим, религиозным и политическим ландшафтом раннего средневековья, буддийские сиддхи разработали свое направление литературы, отражающее их собственные интересы. Однако, по своему составу и содержанию она была столь же разноплановой, как и сами сиддхи. В то время как некоторые из них были всецело поглощены только созданием новых священных текстов, другие были одержимы их адаптацией и внедрением в монашеские систему обучения, причем отдельные лица стремились одновременно реализовывать обе эти задачи. При этом следует отметить, что препятствия на пути их включения в учебные программы были одними из самых труднопреодолимых в истории новых буддийских систем. Как показано выше на примере вводной части «Гухьясамаджи» (Guhyasamaja), сиддхи разработали новые формы священных писаний, которые изображали эротизированного Будду в центре свиты, состоящей из очаровательных девиц. Кроме того, сиддхи включали в свои пантеоны племенных и местных богинь, жестоких и кровожадных богов, а также множество непотребных персонажей: от призраков до змей. Они использовали эротические описания, которые на явном языке выглядели как система ритуалов, превозносящих всё непозволительное: от группового секса до ритуальных убийств и каннибализма. Буддистские сиддхи использовали разновидности языков, которые не были общепризнанными ни по каким эстетическим стандартам того времени: региональный (по другим определениям – «варварский») санскрит, апабхрамшу и старобенгальский. В своих неканонических работах сиддхи говорили от первого лица и использовали виды стихосложения, тесно связанные с народным театром, странствующими поэтами и образами сельской местности. Однако самым вопиющим в их текстах было то, что они нарочито насмехались над буддийской идеей непрерывности бытия, а по своей форме представляли собой экстремальный вариант литературной пьесы. Без преувеличения можно сказать, что для читателя этих произведений всегда остается загадкой, где же в литературе сиддхов находится та грань, через которую нельзя переступать.

В этой главе рассматриваются вопросы создания и развития священных текстов сиддхов, а также, насколько это возможно, социология среды, в которой они возникли, включая роль странствующего рассказчика-сиддха. В ней анализируются два основных и некоторые вспомогательные мифы о начале распространения махайога– и йогини-тантр. Среди них особое значение имеет миф об Индрабхути (Indrabhuti), поскольку он содержится в самом раннем из сохранившихся исторических документов, посвященных проповеди идей новых священных писаний. Кроме того, в данной главе обсуждается герменевтика аутентификации новых священных текстов, и кратко рассматриваются вопросы кодированного языка, с указанием на вероятность присутствия в нем племенного или дравидийского компонента. В рамках рассмотрения кодированного языка, в главе представлено обзорное исследование вопроса о системе тайных знаков, которая когда-то включал в себя и кодированный язык. В качестве дополнения к рассмотрению кодированного языка и тайных знаков, повторно затрагивается сиддховская риторика естественности, и анализируется социолингвистика языковых форм, присутствующих в этих новых священных текстах, при этом особое внимание уделяется проблемам региональной санскритской и народной литературы. Кроме того, здесь обсуждается чувство юмора и забавы сиддхов. Глава заканчивается обсуждением идеи автобиографического компонента в поэзии доха (doha).

 
Следующий раздел >>
Web Analytics