Дэвидсон Р.М. «Тибетский ренессанс: тантрический буддизм и возрождение тибетской культуры»
<< К оглавлению |
Следующий раздел >> |
Эзотерическая буддийская трансформация У-Цанга, начатая Цаланой Еше Гьелценом и продолженная Гаядхарой и Дрокми, происходила в соответствии с принципом, согласно которому отдельные личности, считающие себя вправе нарушать общепринятые нормы общественного договора, также способны устанавливать и новые интеллектуальные и духовные стандарты социального поведения, распространяя их не только на себя, но и на окружающих их людей. Все известные нам персонажи одиннадцатого столетия обладали весьма непростыми характерами, однако лишь немногие из них достигли истинной или сомнительной славы Дрокми и Гаядхары. Иногда казалось, что они специализируются на нападках на общепризнанную мудрость своих культур, опираясь при этом на интеллектуальное превосходство, этическую двусмысленность и социальные амбиции. Похоже, что ни один из них не проявлял особого беспокойства по поводу негативного воздействия такого поведения на социальные структуры буддистской Индии или еще только возрождающегося Центрального Тибета. А сочетание образов алчного тибетца и эгоцентричного индийца на первый взгляд могло казаться предвестником очередной социальной катастрофы. Однако, общественное признание достижений Дрокми и Гаядхары опровергает эту оценку, и только подтверждает тот факт, что возвышенные цели литературного перевода гораздо шире рамок парадигмы саморекламы. Следует отметить, что ни один из них не продвигал себя в качестве автора, хотя оба они были признанными религиозными авторитетами. Все более чем шестьдесят работ Дрокми демонстрируют тщательность перевода, а также особое внимание к деталям, поэтому не может быть и речи о том, что их автор был озабочен только своими собственными проблемами. Всем известно, что его тяга к обогащению не знала границ, однако, это не мешало ему много и плодотворно работать на благо своей традиции. Хотя он всегда отбирал для дальнейшего обучения только нескольких самых выдающихся учеников, что противоречит современной тибетской практике, этот подход в полной мере соответствовал индийским нормам эзотерического обучения. Кроме того, он вполне оправдан с педагогической точки зрения, поскольку тексты, которые они изучали, были (и продолжают оставаться) сложными в построении, трудными для понимания и к тому же насыщенными малопонятной терминологией. Пожалуй, лучшей оценкой эффективности Дрокми является тот факт, что многие их тех, с кем он работал (как индийцы, так и тибетцы), приобрели широкую известность в качестве знатоков соответствующих тантрических систем, а также стали знаменитыми учеными и святыми подвижниками, чей вклад в возрождение тибетской классической культуры не теряет своей значимости и по сей день.
Тем не менее, нам следует признать, что на начальном этапе тибетский ренессанс имел довольно шаткую основу. Дрокми, Гаядхара, Го-лоцава Кхукпа Лхеце, Марпа, Ратнаваджра, Ачарья Марпо, а также многие другие, посещавшие анклав Дрокми или же как-то связанные с ним, время от времени подвергались яростным нападкам в тибетской критической литературе за свои многочисленные и разнообразные прегрешения, лежащие в диапазоне от сексуальной распущенности до одержимости убийствами. Но, несмотря на то, что их портреты могли бы претендовать на самое почетное место в галерее негодяев Центрального Тибета одиннадцатого столетия, они в равной степени были достойны столь же высокого положения при размещении их образов в центрально-азиатском зале героев тех же времен. Все они рисковали своими жизнями и репутациями, пересекая самый высокий горный хребет в мире. Они селились в пещерах и долинах с нездоровым климатом, наблюдая, как вокруг них умирают их соотечественники, не выдержавшие всех этих испытаний. И все это ради того, чтобы перевести выдающиеся мысли одной хрупкой и умирающей буддийской субкультуры на своеобразной язык другой, пока еще находившейся в стадии неуверенного возрождения. Если их поведение нам кажется неприемлемым с точки зрения наших моральных убеждений, то мы должны в первую очередь ответить на простой вопрос: а способны ли мы ради лингвистических и литературных достижений пойти на такое отчаянное интеллектуальное и духовное предприятие. Неудивительно, что следующее поколение тибетцев будет рассматривать этот интеллектуальный прорыв как нечто недостижимое. Однако, при этом они достаточно быстро поймут, что единственное, в чем они могут превзойти этих людей, так это в соблюдении морально-этических норм.
Их переводы на тибетский литературный язык отражали как точное содержание, так и структуру исходных индийских произведений, поэтому для более поздних тибетских ученых они являлись образцовой моделью формализации тайных знаний. А появление этих индийских работ на Тибете стало одним из важнейших факторов возрождения тибетской цивилизации. Однако, как это ни парадоксально звучит, их творчество, за редким исключением, не получило дальнейшего развития, и со временем они превратились в некое подобие текстовых икон тибетской культуры. В этой связи следует отметить, что великие переводчики, жаждавшие обладать монополией на переведенные ими произведения, не стремились институционализировать наставления по изучению языка этих «икон», в том числе и для того, чтобы избежать риска обсуждения выдуманных названий якобы индийских произведений. Более того, отсутствие в Тибете жесткого курса на изучение санскрита означало, что доктринальные споры можно было разрешать даже не обладая навыками вынесения суждений на основании обязательной в таких случаях кросс-культурной лингвистической и текстуальной оценки. Возможно, величайшая ирония этого периода заключается в том, что создание и принятие на веру массы «серой» и апокрифической литературы стало возможным лишь потому, что на Тибете не существовало действующих стандартов лингвистического анализа, поддерживаемых издательской деятельностью и институционализированых на базе учебных заведений. В отсутствии доступных лексических и письменных ресурсов кланы начали создавать свои собственные тексты, отражавшие их новое видение тибетской религии, которые в этих условиях обладали тем же авторитетом, что и переводы индийских работ. Кроме того, эти новые тексты были доступны и понятны всем категориям тибетского общества, поскольку излагались на знакомом им языке и воплощали в себе символическую систему, имевшую особую значимость для всей тибетской цивилизации.
<< К оглавлению |
Следующий раздел >> |
