2.3 Распад былого: сползание во мрак и потревоженные гробницы

Дэвидсон Р.М. «Тибетский ренессанс: тантрический буддизм и возрождение тибетской культуры»

В ответ на это буддистский монах-отшельник Лхалунг Пелгьи Дордже из Йерпы, глубоко проникшись махаянской идеологией лишения жизни тирана ради его спасения, убил Дарму, когда император читал надпись на монолите Неутанг (Neutang)²⁰. С помощью хитроумного обмана Пелгьи Дордже покинул дворец и скрылся²¹. Однако, это убийство произошло в самый неудачный в истории империи момент: аристократия была поляризована религиозными гонениями, казна испытывала огромные трудности, а вопрос преемственности Дармы выглядел очень туманно. По всей видимости, незадолго до убийства Дармы его младшая супруга Цепонгза родила имперского наследника Намде Осунга в старой крепости Юмбу Лхаганг, хотя есть и другие версии, одна из которых утверждает, что Намде Осунг родился после того, как Дарма уже умер. Позже где-то в районе Уру, недалеко от Лхасы, старшая супруга Белпен Зама произвела на свет другого сына, Триде Юмтена ²².

В связи с наличием двух претендентов, Юмтена и Осунга, поддерживаемых разными клановыми фракциями, в вопросе преемственности возникла неясность, в частности еще и потому, что в тибетском имперском доме правило первородства не носило обязательный характер, а легитимность Юмтена ставилась под сомнение. Более того, судя по всему, некоторые источники указывают на то, что юные князья оказались в центре соперничества кланов Дро и Ба/Ва, причем Дро поддерживали Осунга, а Ба – Юмтена²³. На фоне всего этого распространилась история, согласно которой Юмтен не был законным потомком Дармы, а появился в результате заговора семьи Бел, имитировавшей появление ребенка у своей бесплодной дочери. В подтверждение этого в ней говорилось, что Юмтен впервые был показан как якобы новорожденный, хотя при этом у него уже были зубы. Тем не менее, он все же был признан в качестве имперского наследника на основании «твердой настойчивости матери» (yum kyi bka ‘brtan). Эта история была принята на веру некоторыми деятелями тринадцатого и четырнадцатого столетий, такими как, например, Деу Джосе (Deu Jose), но была отвергнута Цуглаком Тренгва и другими, а в самых ранних тибетских источниках она вообще не упоминается²⁴. Петеч (Petech) обращает внимание на то, что в китайских отчетах о Тибетской империи утверждается, что у Дармы не было проблем и что мальчик (которого Петеч считает Юмтеном) был посажен на трон кланом его супруги. Но эти китайские источники не во всем надежны и, похоже, их авторы ничего не знали, например, об убийстве Дармы²⁵.

Наши хроники утверждают, что вопрос престолонаследия была тем самым камнем преткновения, из-за которого империя разделилась на части. При этом первоначальное решение заключалось в том, что Юмтэн должен вступить во владение частью Тибета, известной как Уру (Центральный рог: на карте 1 примерно восточная часть Центрального Тибета выше реки Цангпо), а Осунг будет контролировать Йору (Левый рог: примерно восточная часть Центрального Тибета ниже реки Цангпо). Эти территории были неравнозначны по ресурсам, населению и плодородной земле, поэтому между братьями продолжался вялотекущий конфликт из-за расширения сфер влияния и суверенных прав. Мы знаем, что два наследника действовали независимо друг от друга, поскольку документы из Дуньхуана указывают на то, что государство Осунга было достаточно могущественным, чтобы возобновить покровительство буддистского духовенства уже в 844 г., а вот Юмтэн, похоже, пришел в себя только спустя десятилетия после убийства Дармы²⁶. В обнаруженном в Дуньхуане письме от Юмтэна особо осуждаются злонамеренные члены кланов Дро и Чог, что не удивительно, поскольку у правителей тех времен всегда было достаточно оснований сомневаться в преданности отдельных лиц. Это видно даже по тому, что Тибет был вовлечен в череду восстаний примерно с 845 по 910 год, которые обозначаются в сохранившихся документах как «три народных восстания» (kheng log gsum), хотя их участники, безусловно, происходили из самых разных слоев населения, а длились они почти семьдесят лет²⁷.

Первое из восстаний на самом деле было сепаратистскими устремлениями аристократа Лон Гунгжера, который был членом клана Ва/Ве (~ Ба) и управлял северо-восточной тибетской территорией, расположенной вокруг Дуньхуана²⁸, утраченного китайским военачальником Чжан Ичао в 848 году (возможно, что отчасти в результате деятельности Лон Гунгжера). Некоторые факты указывают нам на то, что сепаратистские движения стали набирать силу почти сразу после ослабления центра империи. Причем империя начала сокращаться вследствие отпадения от нее именно тех территорий (подобных Дуньхуану), которые находились под тибетским владычеством всего несколько десятилетий. Кроме того следует отметить слабость в этом регионе китайской империи конца династии Тан, поскольку тибетский язык продолжал использоваться в гражданских документах в течение нескольких десятилетий даже после того, как от прямого управления из Лхасы остались лишь смутные воспоминания.

Лон Гунгжер был втянут в череду разногласий с членом семейства Дро губернатором города Шаньчжоу (совр. Хайдун (Haidong) в Цинхае – прим. shus), имя которого по-тибетски звучит как Чжанг Биби и который представлял прокитайскую фракцию колониальных губернаторов²⁹. Лон Гунгжер пришел в ярость от убийства Дармы, и к тому же он обнаружил причастность к этому ненавистного ему клана Дро. После долгого конфликта Лон Гунгжер победил, при этом он олицетворял собой полную деградацию существовавших ранее порядков, убив всех мужчин в районе Шаньчжоу/Амдо и разграбив префектуры Куо, Гуа, Су, Хами и Кочо. Лон Гунгжер был усмирен Чжаном Ичао только в 851 году, но, не отказавшись от своих намерений, позже предпринял попытку восстания против китайцев. В последний раз он отметился в китайской политике уже в 866 году в виде отрубленной головы в мешке по пути в китайскую столицу Чанъань.

Поскольку китайцы отмечали в своих хрониках главным образом те беспорядки, что случались в пределах их территориальных интересов в регионе Амдо, мы гораздо меньше знаем о восстаниях тибетцев на территориях, непосредственно не примыкавших к Китаю. Тем не менее, сохранившиеся фрагменты «Великой хроники» (Lo rgyus chen mo) Кхутона Цондру Юнгдрунга (1011–1075 гг.) указывают на напряженность в отношениях между монаршими домами Юмтена и Осунга с одной стороны, и великими кланами Дро и Ба/Ве с другой. Второе восстание, возможно, произошло в 904 г., т.к. именно в это время известный автор текстов школы ньингма Нубчен Сангье Еше потерял четырех из шести своих сыновей и в конце концов был вынужден искать убежище в Непале, который он ранее посещал шесть раз³⁰. Похоже, что еще большие проблемы возникли после смерти Осунга и Юмтена, причем Осунг, возможно, лишился жизни во время третьего восстания – как говорят, он был убит неким Церодуком³¹.

Осунг был последним членом тибетского императорского семейства, похороненным в имперском некрополе в Чонгье, и (несмотря на некоторую хронологическую неопределенность) Витали (Vitali) предполагает, что датой его смерти был 905 год³². Сын Осунга Пел Кхорцен являлся не самым привлекательным персонажем. Он был вынужден стать номинальным правителем в подростковом возрасте, при этом все решения за него, по-видимому, принимали два влиятельных советника³³. Историк Деу Джосе подчеркивает его вспыльчивость (zhe gnag pa) и врожденную глупость (glen pa), которые проявились в виде скверного отношения к совершению погребальных обрядов в честь его отца³⁴. Народное изречение тех времен резюмирует отношение людей к этой неприятной личности: «Повелитель – это “Колесо славы” (dPal’-khor); его супруга — это “Колесо счастья” (sKyid-‘khor); а их супружеские отношения — это Колесо беды (lan-‘khor)»³⁵. В конце концов, постоянные угрозы со стороны различных врагов оборвали жизнь и Пела Кхорцена – он погиб в результате смуты, убитый Такце-ньяком около 910 года³⁶.

Его сыновьям пришлось спасаться бегством. Старший сын Три Кьиде Ньимагон бежал в Пуранг, где основал правящий дом будущих монархов Гуге и Пуранга³⁷. Трое сыновей Три Кьиде Ньимагона, которых называли тремя «Ганами» Западного Тибета, заложили основу возможности повторного проникновения буддизма в этот регион под руководством Лха-ламы Еше-О и его преемников (см. Таблицу 1). Младший сын Пела Кхорцена Траши Цекпел остался в Центральном Тибете и также имел трех сыновей, называемых тремя «Де» Восточной части (т.к. Центральный Тибет находился к востоку от Гуге). Эти трое: Пелде, Оде и Кьиде, а также их разногласия и соперничество с потомками Юмтена сыграли важную роль в возрождении буддистского учения в некоторых районах Центрального Тибета.

Воспоминания тибетцев о хаосе этого периода нам доступны благодаря прежде всего «Великой хронике», и фрагменты из этой работы Кхутона дают пугающий урок того, как слабые институции и религиозные слухи в сочетании с личными амбициями способствовали распаду Тибета.

«Предзнаменованием [восстания] был взлет птицы. Только что это произошло в Кхаме и предводителем был Лон Гунгжер. Но еще до этого было восстание в Уру (в Центральном Тибете) во главе с Лопо Лоджунг-бе. Затем в Цанге произошло восстание, зачинщиком которого был Ог-ам Кхудол Сумдрук. Причиной был ответ на замкнутость знати, а в целом это было результатом чрезмерного неравенства между властью знати и их подчиненных. Восстание в Уру было ответом на конфликт между кланами Дро и Бе. В Юме бунт поднял Жангдже Сене, который убил Юне, только недавно ставшего вождем. У этого правителя [Юне] было две жены, одна из которых была взята в супруги [Жангдже Сене], а другая – по имени Бепса Вамо-шунг – стала ревновать. В то время Жангдже Сене приказал своим подданным построить канал у подножия холма (букв. «у шеи холма»). Эта сильная женщина [Вамо-шунг] сказала всем рабочим: «Легче побороть (т.е. устранить) шею человека, чем шею холма». Когда она это сказала, все почувствовали себя побежденными»³⁸.

Как и все остальное в тибетской жизни, многое в этих восстаниях было обусловлено знамениями и предсказаниями, а «Великая хроника» называет божественным архитектором (phya mkhan) и вдохновляющей силой этих событий Дранку Пелгьи Йонтена – монаха-министра, который был несправедливо убит во время или вскоре после правления Релпачена³⁹. В воображении восставших он едет верхом на железном волке, демонстрируя при этом символ восстания: распускающиеся на рассвете цветы тарка, которые они должны были тайно собирать⁴⁰. Птица интерпретировалась как демон в обличии ночной птицы (srin bya) – деструктивный образ, являющийся воплощением демонической фигуры, известной как Кхолпо Семонг, направляемый Дранкой Пелгьи Йонтеном, который с его помощью мстил кланам своих убийц.

Все это привело не только к развалу централизованного управления, но и к краху гражданских и социальных институтов. Ранние писатели не стеснялись в выражениях, осуждая потерю идентичности и утрату добродетели вследствие нарастающего насилия. Говорили, что некий знатный человек «в один день, постарев от горя, умер. Ибо и господин, и слуги истощили свастику (символическая диаграмма вечного благоденствия) счастья и пали в матрицу несчастья»⁴¹. Таким образом, гражданская жизнь Тибета отныне не управлялась космической диаграммой, обеспечивающей его жителям здоровье и благополучие, и теперь сочетание всего самого пагубного должно было наложить свой отпечаток на развитие и характер этих событий. Самим же тибетцам оставалась только страдать в этот неблагоприятный период, который еще только начинался. Слова Деу Джосе звучат еще более душераздирающе:

«Накопив в себе зло этих смутных времен, один возвышенный человек совершал преступления против другого возвышенного человека. Владения знати были отрезаны друг от друга из-за восстания вассалов Обара. Мать не могла довериться своему сыну; между советником и министром, между отцом и дядей не было согласия. Королевский министр Ньяк Токпо был ограблен и убит, и мертвые тела, казалось, восстают из-под снегов бесплодных пустошей»⁴².

Мистик двенадцатого столетия Ньянг-рел, сам принадлежавший к знати, так описывал полную эрозию всех социальных форм: «Сын не слушал отца, слуга не признавал своего господина, а вассал не слушал дворянина»⁴³. В высказываниях историков данной эпохи всегда присутствует акцент на особую значимость для этого стратифицированного общества устоявшейся общественной иерархии, и они единодушно описывают наступившие времена как крах социальных порядков, прочно скреплявшихся ритуальным и языковым формализмом, который теперь перестал соблюдаться.

Таким образом, эти авторы подтверждают, что все вдруг перестали признавать верховенство закона и религиозного долга, известные как «золотое ярмо» (rgyal khrims, указ правителя) и «защитный шелковый шнур» (chos khrims, предписания Дхармы), причем без использования какой-либо общепризнанной системы опротестования или обращения в суд последней инстанции⁴⁴. Не вызывает сомнений, что апофеозом оскорбительных действий в отношении старой системы стало ограбление членами аристократических родов царских гробниц. Хотя хронология Цуглака Тренгвы несколько сомнительна по отношению к историческим датировкам, свидетельства этого автора позволяет оценить масштабы ограбления могил:

«Через девять лет после мятежей в год огня-птицы Шупу, Такце и другие вчетвером сговорились и решили вскрыть гробницы, так что по большей части они их раскопали. Ньяк разрыл Тон-кхарду, Шупу разграбил гробницу, на которой был лев, а Дренг Чокху раскопал гробницу Трулгьела [из Тусонга]. Затем Нгожер Ньива захватил ее и на этом остановился. Дро и Чог вместе завладели гробницей Сонгцена и после этого прекратили»⁴⁵.

В другом месте тот же автор отмечает, что когда Самье и храмы Лхасы пришли в упадок, гробницы были вскрыты, а императорская казна во дворце Трандрук разграблена⁴⁶.

В целом отсутствие какого-либо порядка, последовавшее за падением тибетской имперской династией, длилось примерно сто лет, а иногда, следуя традиции, говорят, что на самом деле все это продолжалось девять циклов двенадцатилетней эры, т.е. 108 лет⁴⁷. Точность такого утверждения опровергается отсутствием в Тибете тех времен хоть какой-то согласованности в исторических записях, что, вероятно, является лучшим показателем недееспособности этой расколотой на отдельные части культуры. В той среде, где записи постоянно велись до тех пор, пока хоть как-то существовали институты архивной поддержки, тибетцы, похоже, предпринимали лишь слабые попытки отслеживать хронику своих невзгод. Это привело к возникновению двух совершенно разных макрохронологий того периода, называемых «длинной» и «короткой» хронологиями⁴⁸. Даже лучшие из наших последующих исторических исследований не добились каких-либо заметных успехов в расчетах хронологий раннего периода раздробленности, и мы можем собрать воедино данные об этих временах только с привлечением широкого спектра разнообразных источников и средств. Частично проблема заключается в отсутствии подтверждающих свидетельств из китайских источников, которые могли бы нам помочь в лучшем понимании того периода, однако, на сегодняшний день большинство дискуссий игнорирует эти геополитические реалии⁴⁹.

На самом деле, невозможно объяснить только случайным совпадением тот факт, что китайская и тибетская империи, а также другие центральноазиатские государства, пережили череду бедствий почти одинакового характера, почти в одно и то же время и вышли из них практически в один и тот же момент. Тибетские и китайские гонения на буддизм происходили в 840-х годах. Их империи распались в 840–870-х годах, как раз тогда, когда в 840 году рухнуло уйгурское государство, что привело к распаду его колоний во внутренней Азии. Повсюду вдоль границ обеих империй вслед за крушением гражданских институтов и заменой их самоуправством военных диктаторов нормой стало военно-феодальное правление, и мы уже видели, что главным противником тибетского военачальника Лона Гунгжера был Чжанг Биби, тибетский губернатор китайского город Шаньчжоу.

В Китае за официальной хронологией, указывающей на распад империи Тан в 907 г., скрывается реальность того, что танское правительство перестало быть жизнеспособным национальным образованием уже после 875 г., будучи ослабленным мятежом Пансюня (868-69 гг.) и восстанием Хуанчао в 875-84 гг⁵⁰. Мы не можем рассматривать в качестве источников дестабилизирующих воздействий девятого столетия области, лежащие к западу и к югу от Тибета, поскольку это был период относительной институциональной стабильности данных регионов. В те времена Аббасиды уже распространили свой контроль на Среднюю Азию, а Палы и Гуджара-Пратихары по-прежнему были полны энергии в Северной Индии. Все наши документы указывают на то, что главными очагами нестабильности являлись район Хэси вокруг озера Цинхай, коридор Ганьсу и стык территорий западного Китая и восточного Тибета. Таким образом, мы можем сделать вывод, что в этот период социальные институты и экономики Центрального Тибета, Китая и уйгурских государств испытывали сильное взаимовлияние, и во времена упадка, продолжавшегося чуть более одного столетия, им только и оставалось находить слабое утешение в понимании всеобщности постигших их несчастий.