·······································

6.6. Все, что вы знаете, является неверным

Дэвидсон Р. М. «Индийский эзотерический буддизм: социальная история тантрического движения»
<< К оглавлению
Следующий раздел >>

Разнообразие трактовок одного и того же контента является обыденным делом. Однако, в данном случае наши комментаторы единодушно демонстрируют свое стремление препроводить все радикальные писания в цветущий сад безопасности и безвредности. В действительности, одним из главных побудительных мотивов вышеупомянутой комментаторской герменевтики было создание завуалированных форм критики, порицавшей авторов новых священных текстов за описание реальных или воображаемых нарушений поведенческих норм. Субкультура сочинения тантрических текстов (в особенности йогинитантр) демонстрировала приверженность ценностям явно отличным от ценностей комментаторской субкультуры: первая была творческой и оскорбительной по форме, а вторая – направленной на сближение с институциональными нормами. Довольно интригующим является и то, что все три комментатора считались сиддхами, а два из них (Сараха и Падмаваджра) даже были включены в стандартные списки махасиддхов (44). Поэтому мы должны с настороженностью относиться как к традиционным, так и современным попыткам гомогенизировать сиддхов в единую буддийскую субкультуру, и кроме того осознавать, что все они в реальности являли собой широкий спектр происхождений, знаний, религиозных направлений и т.п. На примере Вирупы (Virupa), Наропы (Naropa) и Майтрипы (Maitripa) вполне очевидно, что некоторые сиддхи были полностью или хотя бы частично социализированы в монашеской системе (45). И напротив, другие были известны тем, что следовали по пути сиддхов не только не пересекаясь с институциональными структурами, но даже и не желая этого, как в случае с Домбихерукой (Dombiheruka) (он был лодочником) или Лухипой (Luhipa) (этот был писцом) (46). Таким образом, если даже институционально ориентированные сиддхи испытывали дискомфорт в связи с представленным здесь контентом, мы можем задаться вопросом о его восприятии другими членами буддистского сообщества, особенно более консервативными монахами, которых, вероятно, очень беспокоила стабильность монашеской системы.

На самом деле, трактовка вводных материалов тантр нередко являлась самым большим вызовом для экзегетов, в особенности потому, что авторы этих священных текстов часто упреждали их обсуждение, призывая воспринимать данные сценарии как нечто вызывающее, новое по своей сути и, возможно, совершенно отличное от всего того, что до сих пор встречалось на просторах буддийской литературы. Целью же комментаторов в этом процессе являлись пересмотр и переопределение таких утверждений, чтобы они потеряли свой уникальный статус и утратили свою токсичность. Для примера рассмотрим откровенное заявление о природе Собрания (samaja, самаджа), проводимого Адибуддой Бодхичиттаваджрой (Adibuddha Bodhicittavajra) в первой главе «Гухьясамаджа-тантры».

«Итак, все татхагаты, вновь пришедшие на Собрание, совершали подношения Повелителю Бодхичиттаваджре облаками драгоценных камней и элементами реальности, связанными с обетами, для того, чтобы эти подношения достигли всех татхагат. Поклонившись [Бодхичиттаваджре], они заявили:

“Повелитель, провозгласи элемент реальности, который является совокупностью ваджрной сущности, этому предназначенному только для посвященных Собранию всех татхагат, подготовленному в тайне!”.

На что Повелитель Бодхичиттаваджра, Татхагата, сказал всем этим татхагатам: “Отлично, отлично, Великие Татхагаты! Но [формулировки этого Собрания] являются причиной сомнений даже для всех татхагат, не говоря уже о других бодхисатвах!”.

Такой ответ поразил и изумил всех этих Великих Татхагат. Поэтому они попросили Повелителя, Учителя всех татхагат, скальпеля сомнений для всех татхагат: “Повелитель, не будь бездеятелен в обучении секрету всех физических, голосовых и ментальных континуумов татхагат на собрании всех татхагат, собрании, столь выдающемся благодаря своему совершенству!”»(47).

Эту стратегию введения новых практик, основывающуюся на утверждении, что они были неизвестны даже буддам, в эзотерической литературе можно встретить довольно часто. Возможно, что самое раннее ее проявление присутствует в гилгитской рукописи «Карандавюхи» (Karandavyuha) начала седьмого столетия, где удивительно похожий язык используется для введения в оборот неизвестной до этих пор тайной шестислоговой мантры Авалокитешвары: ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ! (48)

Еще одной целью комментаторов являлось придание герменевтической утонченности своей экзегетике, и Чандракирти (Candrakirti), автор знаменитого комментария «Прадиподйотана» (Pradipodyotana) к «Гухьясамаджа-тантре», явно владел множеством методов разъяснений (49). Уже даже по тому, что он присвоил себе имя одного из самых известных «старых ворчунов» буддийской философской мысли, становится понятно, что тантрик Чандракирти определенно был не из тех, кто уклоняется от вызовов. Поэтому вместо того, чтобы беспечно обойти этот пассаж, как мог бы сделать на его месте какой-нибудь комментатор более низкого ранга, он храбро приступает к началу раздела в лучшем апологетическом стиле.

«Итак, Бодхичиттаваджра обращается ко всем татхагатам: “Отлично, отлично” в смысле принятия к исполнению задания, поскольку этот вопрос призван пролить свет на мысль, которую он имел в виду. Но при анализе буквального текста: “причиной сомнений даже для всех татхагат”, нам следует понимать, что здесь термины “татхагаты” и “бодхисатвы” должны обозначать йогинов, которые все еще прилагают усилия [на пути]. Не может быть и речи о “сомнении”, существующем у будд и бодхисатв, которые устранили следы загрязнения. Таким образом, “татхагаты” здесь на самом деле означают тех драгоценных персон, которые развили в себе корни добродетели, завершили свое слушание доктрин и имеют один из определенных путей [niyatagotra, ниятаготра], по которому они стремятся к состоянию будды. Но даже для них значение “Собрания” [samaja, самаджа] останется неясным без начала [обсуждения] Учителем, так как им не хватит понимания. В какой степени это касается других бодхисатв? Ведь даже когда людей из сандаловых уровней и т.д., имеющих зрелые корни, но слабо мотивированных, обучают на этом Собрании, они будут отвечать с безразличием, поскольку им трудно это постичь» (50).

Таким образом, Чандракирти в своем тексте переопределяет татхагат и бодхисатв, чтобы никто не мог заподозрить эти почитаемые  категории святых существ в растерянности и неуверенности. Однако нет никаких сомнений в том, что авторы этого священного текста вкладывали в свои строки именно такой смысл, и данная точка  зрения далее снова  подчеркивается в тексте «Гухьясамаджы» (51). Изначальный Будда (adibuddha, адибудда) Бодхичиттаваджра собирается обсудить структуру реальности, а присутствующие при этом другие будды выглядят потерянными, как первокурсники в кабинете секретаря университета. Здесь они охвачены именно той эмоцией, которая меньше всего ценится самоуверенными и всезнающими индийскими монахами: сомнением. Создание мандалы в первой главе «Гухьясамаджа-тантры» не имеет смысла, если персона Бодхичиттаваджры не окружена другими буддами и бодхисатвами этой системы, которые, в конечном счете, должны занять свои места в этой мандале. В своем дерзком вызове общепризнанной мудрости индийских буддистских сообществ авторы тантры делают им однозначное предупреждение, так же, как это сделали авторы «Лотосовой сутры» много веков назад: данный материал оскорбит их веру в авторитет Будды и может расколоть сообщество. Эти оскорбительное поведение явно шло вразрез с глубинными системами ценностей индийских буддистов, для которых раскол сообщества был одним из самых отвратительных преступлений.

В этой ситуации нам на помощь приходят экзегетические разъяснения, почерпнутые из источников, которые редко рассматриваются при обсуждении эзотерических систем ценностей, но которые сыграли центральную роль в организации этого материала для средневековых индейцев и тибетцев. Ими являются теоретические трактаты ваджраяны – те многочисленные памятники экзегетической инженерии, которые конфигурировали, схематизировали, верифицировали, оформляли и продвигали иным образом труднопостижимую массу эзотерических писаний. Их нельзя в полной мере считать комментариями, хотя большинство из них комментирует отдельные цитаты к различным тантрам. К сожалению, оригинальные индийские трактаты научным сообществом были в значительной степени проигнорированы, несмотря на публикацию двух таких санскритских работ Benoytosh Bhattacharya в 1929 году (52), а наибольшее внимание привлекли материалы пятнадцатого столетия тибетского автора Кендрупа Гелека Пелсангбо (Kendrup Gelek Pelsangbo, первый панчен-лама – прим. shus).

Сочинение под названием «Гухьясиддхи» (Guhyasiddhi, Тайное обретение) приписывается Падмаваджре, который, возможно, также является автором комментария к «Буддхакапала-тантре», и чей интерес к «процессу совершенствования» сексуальной йоги был отмечен выше. Поскольку это сочинение отражает понимание «Гухьясамаджа-тантры» в девятом столетии, оно оправданно является одной из самых влиятельных и широко цитируемых технических работ ваджраяны. В отличие от Чандракирти, Падмаваджра не пытается сгладить в своем толковании беспрецедентные высказывания «Гухьясамаджа-тантры». Напротив, текст начинается с того, что он сразу берет быка за рога.

«Это состояние высочайшей легкости, освобожденное от пут мира, всепроникающее, но бессущностное, постоянно порождаемое Владыками монахов; оно воспевается лучшими буйволами из мудрецов как непостижимое для созерцания. Нереализованное даже Буддами, полностью лишенное осквернений благодаря самой своей сущности, – я почитаю это славное тело Победителей, настолько более превосходное состояние, насколько оно чисто по своей собственной природе»(53).

Таким образом, хотя вступление и содержит большинство буддийских литературных условностей, оно звучит парадоксально. Высшее состояние – это тело Победителей, но оно недостижимо даже для будд. Его трансцендентность для созерцания является достаточно стандартной особенностью эзотерической литературы и нормативно объясняется обращением к определениям неконцептуализации: там, где нет идеи созерцательной деятельности, не может быть и речи о каком-либо виде медитации, основанной на осознанности. Однако, предполагаемое утверждение о теле будд без достижения ими этого высшего состояния, является отдельным предметом обсуждения и связано с тем уважением, которым «Гухьясамаджа-тантра» пользуется в «Гухьясиддхи». На самом деле, во второй главе «Гухьясиддхи» Падмаваджра пытается объяснить сложный для понимания отрывок «Гухьясамаджа-тантры», в частности то, что Бодхичиттаваджра может подразумевать под тайным Собранием (guhyasamaja, гухьясамаджа), которое вызывает у других будд в мандале такие серьезные сомнения.

«Поэтому я сейчас кое-что разъясню по поводу ритуала постижения, который является секретным действием, посредством пути, определенным именно в Самадже (Samaja), а не посредством этапов медитации, присутствующих в других тантрах. [1]

Категорически отвергнув все пути, описанные в тантрах, обучающих внешним ритуалам, [ритуал постижения] провозглашается [в Самадже] именно таким, какой он есть: посредством дисциплинированного изучения тех этапов медитации, которые следуют этой традиции. [2]

Сейчас многие учителя утверждают, что собиратель и восхвалитель Самаджи – это героический предводитель Локеша (Lokesa), обладавший великим благородством. [3]

Но только мы, опирающиеся на поклонение стопам учителя, утверждаем, что в Шрисамадже (Srisamaja) нет других собирателей и восхвалителей. [4]

Единственный автор тантры – это Хридваджра (Hridvajra) [=Бодхичиттаваджра (Bodhicittavajra)]. Он один является провозгласителем и учителем. Таким образом, не останется никого, если мы проигнорируем эту [персону] Великого Блаженства. [5]

Соответственно, утверждение, начинающееся со слов “так я слышал” и вплоть до слова “пребывал”, было произнесено самим Читтаваджрином в окружении всех будд [54]. [6]

Поскольку это условие пребывания декларируется чистым и божественным именно так, как это было сделано прославленным Повелителем Великого Блаженства, я немного расскажу о его сущности. [7]

Как только Учитель открыл в этом единственном высшем месте истинную сущность тантры Будды, которая есть просто его собственное великое блаженство, [8]

То услышав об этой истинной природе тантры, все сыновья Победителей были потрясены и, переполненные тревогой, обратились к Великому Повелителю: [9]

“Что это за учение, О Герой, которое является выражением того, что трудно выразить и которое, О Учитель, нескончаемо вселяет ужас, даже в будд? [10]

О Учитель, сняв покров тайны с высшей ваджраяны, беспредельно туманной, ты выразил сущностное единство всех явлений!”.[11]

Вследствие этого, поборники всех будд, до этого занятые легкомысленной болтовней, трепетали, приходили в оцепенение и приводили свои умы в состояние пробуждения. [12]

Итак! Это учение об исключительно тайной ваджраяне, которая не имеет себе равных в своей чистой и бессущностной природе. [13]

Но Ваджрасаттва, видя всех будд оцепеневших от такого развития событий, вошел в божественное сосредоточение, состоящее из удовольствия от великого блаженства. [14]

Как следствие, он принудил всех будд использовать союз ваджры и лотоса, и, находясь в форме высшего блаженства, обратился к ним со следующей сладкозвучной речью: [15]» (55).

В отличие от Чандракирти, у Падмаваджра практически нет проблем с выражением идеи, согласно которой сущностью медитативной системы, изложенной в «Гухьясамаджа-тантре», является совокупность беспрецедентных качеств. Для Падмаваджры эта тантра является посланием, смысл которого не только находится за пределами понимания всех будд, но и чрезвычайно тревожит их, причем их беспокойство устраняется только в том случае, если они вступают в сексуальное взаимодействие с людской особью женского рода. В действительности, Падмаваджра заканчивает свою работу фактическим определением сути этого тантрического писания: выражение персонального великого блаженства Бодхичиттаваджры, которое является сущностью всех тантр, доступных буддам. Более того, в его трактовке великое блаженство, вполне очевидно, является результатом слияния отдельных совокупностей, которое в качестве своего физического выражения и центральной техники представляет собой сексуальное совокупление, осуществляемое мастерами ваджраяны.

 
Следующий раздел >>
Web Analytics