·······································

10. Элита триумфаторов будущего

http://dragon-naga.livejournal.com/

10.1 Элита триумфаторов будущего
Apr. 8th, 2011

В качестве эпиграфа:

«…Им должен быть дан правильный тип образования, такой, чтобы они смогли вырасти дисциплинированными и сплоченными в своей непоколебимости, для осуществления работы по строительству нации. Это – тот путь, по которому идет Россия, это также часть программы, которую герр Гитлер и синьор Муссолини провозглашают в Германии и Италии, и это именно тот метод, который настойчиво проповедовали Платон и Аристотель более двух тысяч лет назад».

Аун Сан

***

В Мьянме существует такое правило. Если ты хочешь, чтобы твой дом, твоя компания и твое учреждение выглядели достойно – они должны начинаться с вывески. Вывеска по-мьянмански – это монументальное каменное панно, устанавливаемое у въезда на территорию. Обычно оно украшено различными завитушками, а по центру выложено блестящей цветной плиткой. На плитке – золотыми буквами выкладывается название. После этого мьянманец может считать, что должная степень самоуважения продемонстрирована – пусть даже если во дворе за этим величественным панно будет находиться ветхая развалюха. То есть, если театр начинается с вешалки, то мьянманская контора – именно с вывески.

В этом отношении Академия оборонной службы («Дифенс сервис акэдеми») в провинциальном городке Пьин У Лвине, расположенном в горах в 70 километрах от Мандалая, превзошла самые грандиозные мьянманские образцы. Парадные ворота в академию украшают не одно, а целых два крупнокалиберных красных панно. На одном – название академии, на другом – ее девиз: «Элита триумфаторов будущего». Перед входом выстроились в ряд на постаменте большие бронзовые статуи трех бирманских королей в экзотическом наряде. Площадь перед воротами в ночное время освещена мощными прожекторами на столбах.

А за воротами – место, где формируется будущая бирманская элита. Абсолютное большинство высших государственных чиновников провели свои молодые годы здесь, не только вырабатывая командирский голос, но и готовясь к управлению государством. Согласно официальной идеологии, «Тамадо» (вооруженные силы) каждый раз в последний момент удерживали расползающуюся на части и истекающую кровью от вооруженных междоусобиц страну, вставая у власти и наводя порядок. Поэтому курсантов учат, что даже если в какой-то момент власть в стране будет передана гражданским людям, все равно военные должны стоять на подстраховке, чтобы в очередной раз вовремя вмешаться и в очередной раз не дать стране погибнуть. А для руководства государством требуются не только навыки управления войсками. То есть, как заявлено в документах, касающихся миссии академии, здесь учат не просто будущих офицеров, а прежде всего людей, способных возглавить нацию.

Именно поэтому программа включает не только чисто военные дисциплины, но и широкий круг гражданских предметов – как гуманитарных, так и точных наук. Обязательно изучение английского языка, а для тех, кто отобран для последующего обучения в России – еще и русского. В академии гордятся не только своим большим бассейном и спортивными площадками, но и планетарием с телескопом, а также лабораториями для физических и химических опытов.

Военная подготовка во многом скопирована с учебных программ с западных военных академий – Вест-Пойнта и Сандхэрста (за исключением того факта, что в «Дифенс сервис акэдеми» будущие офицеры не разделены по родам войск, а учатся совместно). Скопирована и система поддержания дисциплины. По сути, младшие курсанты в большей степени отданы на попечение старшим курсантам, а за старшими курсантами приглядывают офицеры. Интересно, что разбивка курсантов на три учебных батальона (с 14 взводами в каждом) идет не по родам войск, а чаще всего по сословной принадлежности курсантов. Каждый из трех батальонов назван в честь древнего короля (Аноратхы, Байинтнаунга и Аунг Зейя). Причем, в батальоне «Аноратха» учатся в основном дети высокопоставленных военных и богатых мьянманцев, а «Байинтнаунг» – это батальон «дворняжек» из обычных деревенских семей. Для более образованных и закончивших хорошие школы курсантов «Аноратхы» программа немного другая, чем для «кухаркиных детей». Зато в Россию едут как раз большей частью те, кто не может себе позволить после академии поехать учиться за свои деньги, например, в Сингапур – многие из обучающихся в России мьянманских студентов прошли именно через батальон «Байинтнаунг».

Начало обучения предполагает формирование у молодого курсанта «военного духа», для чего в течение минимум полугода он отрезан от внешнего мира, не имея возможности общаться даже с членами семьи. Ему выдают форму, подчиняют строгому распорядку, загруженному занятиями и тренировками с утра до вечера, и он постепенно начинает забывать о гражданской жизни. В это же время он проходит неформальный обряд инициации, который весьма напоминает обычную «темную» – старшие курсанты собирают молодых в темной комнате и тщательно их колошматят, избегая, естественно, попадать по лицу. В результате молодой курсант начинает понимать, что для того, чтобы выжить, он должен принять правила игры – почувствовать себя «военным винтиком» и признать особую роль в своем воспитании старших курсантов. Отступников пытаются сломать традиционными армейскими способами – например, упражнениями типа «упал-отжался» (или, например, особо популярны «прыжки лягушки» и преодоление полосы препятствий с вещмешком, набитым камнями или песком). Причем, наказанию часто подвергается не только сам провинившийся курсант – но и его товарищи по взводу. По мнению военных стратегов, именно такая коллективная ответственность способствует формированию командного духа и взаимовыручки, необходимых в бою.

Для особо впечатлительных скажу, что, на мой взгляд, по сравнению с какой-нибудь обычной войсковой частью Советской Армии, «Дифенс сервис акэдеми» – это место с очень гуманными и либеральными порядками. Кроме того, подобного рода «традиции» присущи всем без исключения мужским коллективам (тем более военным учебным заведениям) во всех странах мира – включая самые развитые и передовые. Задача руководства академии – в том, чтобы держать этот процесс под контролем (поскольку роль старших курсантов в воспитании младших несомненна – в том числе и с помощью подзатыльников) и не допускать крайностей. Например, бывшие курсанты рассказывают, что несколько лет назад был случай, когда старший курсант (45 набора) Ин Тхве довел до смерти младшего курсанта (47 набора). Хотя они же и отмечают, что с течением времени порядки становятся более гуманными – например, по слухам, курсантов 30 набора в качестве наказания могли заставить толкать пальцы в розетки.

Я уже сказал, что большинство правящей бирманской военной элиты – выходцы из этой академии (она, кстати, была основана в 1954 году в штате Шан, а с 1957 года находится в Пьин У Лвине). Например, номер два (до недавнего времени) вице – старший генерал Маунг Эй – выпускник первого набора. Нынешний президент генерал Тейн Сейн – из 9 набора. Вице-президент, отставной генерал Тихатура Тин Аунг Минт У – из 12 набора. Спикер одной из двух палат парламента Мьянмы, отставной генерал Тура Шве Ман – из 11 набора. Список можно продолжать до бесконечности, включая сюда больших и маленьких военных командиров и гражданских начальников. Кстати, уникальность прежнего (а может, де-факто и нынешнего) первого номера – старшего генерала Тан Шве – заключается как раз в том, что он – один из немногих высших военных, кто эту академию не заканчивал (он выпускник девятого набора менее престижной и более узконаправленной Школы подготовки офицеров, но к моменту начала его учебы в этой школе Академии оборонной службы еще просто не существовало). Для лидера военной элиты эта отстраненность от Академии оборонной службы оказалась идеальным фактором – именно такой человек мог выступать арбитром при конфликтах группировок внутри элиты, зачастую сформированных по выпускам.

Бирманцы прекрасно понимают, что значит – курсантское братство, и какие перспективы в жизни оно может дать в случае с Академией оборонной службы. Раньше даже существовал такой феномен как «частный курсант» – то есть, это были дети из богатых семей, которых послали учиться в академию родители, и которые потом не обязаны были служить в армии, хотя и получали лейтенантское звание. Цель таких «командировок» сыновей из богатых семей состояла не столько в получении образования (в Оксфорде они бы получили его, скажем так, не хуже), сколько в нарабатывании круга контактов и знакомств в правящей военной элите, которые смогут пригодиться в будущем (кто знает, кем станут твои нынешние однокурсники через 20 лет). Я знаю нескольких крупных бизнесменов Мьянмы, кто получил именно такое образование.

Кроме того, нынешние высшие военные руководители Мьянмы (сами выпускники Академии оборонной службы) практически в обязательном порядке посылают своих сыновей учиться сюда же (привет батальону «Аноратха»!). Это потом у кого-то из них по папиной протекции будет Оксфорд, а у кого-то, может, и Вест-Пойнт. Но первый шаг практически у всех одинаков – Академия оборонной службы, дающая пропуск в элиту. В этом отношении национальная ориентированность мьянманской элиты, на мой взгляд, может служить примером для подражания представителям правящей элиты других государств. Больше того, курсанты (становящиеся офицерами) на самом деле гордятся тем учебным заведением, которое они закончили. Я заметил, что начиная с 49 набора многие выпускники указывают номер своего набора в «главном» адресе своей электронной почты на Гмайле. Так что если вы у молодого мьянманца видите в адресе электронной почты помимо его имени цифры (например, «49» или «50»), будьте уверены, что это – номер его набора в академии.

Лично меня всегда поражал и умилял тот факт, что молодые мьянманские офицеры (в том числе и обучающиеся в России) любят плакаться по поводу отсутствия перспектив. В России, где один руководитель получил образование в Калининграде, а другой – во Владивостоке, пробиваться наверх намного трудней. Здесь же ты без проблем найдешь при желании выход на любого мьянманского руководителя – потому что он заканчивал ту же академию, что и ты, и при том, что в этой академии много военных не в первом поколении. У кого-то из твоих сокурсников с ним вместе учился отец или дядя, кто-то из твоих преподавателей академии был для него старшим курсантом-наставником, а старший брат кого-то из твоих друзей служит у него адъютантом. При этом, повторюсь, речь идет не только о военной элите – из прикомандированных военных состоит большая часть чиновников и руководителей крупнейших компаний. Даже если компания частная, и ее владелец не военный – все равно в числе или заместителей, или ближайших советников у него есть человек при погонах.

То есть, я неоднократно убеждался в том, что если у тебя хорошие отношения с военными – то через свои знакомства прямой выход на любого человека в мьянманской элите они сделают без проблем. Важно, чтобы они тебе доверяли и считали, что ты их не подставишь. И при этом большинство из них жалуются на отсутствие жизненных перспектив. Типа, они не из той семьи, которая может обеспечить им путь наверх (как в известном анекдоте про разговор внука и дедушки-генерала: «Нет, маршалом ты не будешь – у маршала свои внуки есть»). При этом они считают, что все (в том числе и новая должность) должно быть принесено им на блюдечке.

На мой взгляд, причина такого потребительски-тоскливого подхода к жизни лежит именно в тех годах, которые этот мьянманец провел в академии. К сожалению, военное обучение не способствует творческому подходу к чему бы то ни было и проявлению какой бы то ни было инициативы. Человек учится лишь хорошо выполнять приказы, метко стрелять, поменьше рефлексировать, а главное – надеяться на то, что он будет замечен и вовремя повышен его начальством.

К этому добавляется еще и отсутствие социального опыта, характерное для многих молодых мьянманских военных. В маленьком Пьин У Лвине слишком мало девушек, чтобы каждый из курсантов мог иметь подругу. Гулящих женщин в маленьких мьянманских городах тоже не сыщешь – провинциальное общество в Мьянме целомудренно, и довольно жестко поступает с теми, кто ведет себя аморально и распутно. В результате у абсолютного большинства из курсантов к моменту выпуска даже нет опыта сколько-нибудь серьезного общения с женщиной, не говоря уже о сексуальных контактах с ней. Даже поездка в Россию в этом смысле помогает не всем. В России они чувствуют себя представителями своей страны (тем более – ее элиты!), и многие из них панически боятся дружить с девушками – из опасений потерять лицо или стать посмешищем из-за своей неумелости и неопытности. Они провели значительную часть жизни в казармах маленького провинциального городка, и какими бы ни были глобально мыслящими людьми их преподаватели – социальный опыт у них довольно специфический. Кстати, такой же опыт был у их отцов, учившихся тут же. Так мьянманская военная (и политическая) элита воспроизводит в своих детях саму себя.

По сути, многие из курсантов к моменту окончания учебы так и остаются детьми, не успевшими повзрослеть (прежде всего, в социальном плане). При том, что дети эти отлично умеют стрелять и разбираются во многих видах оружия. Именно в этом инфантилизме и надежде на доброго взрослого дядю как раз и кроется, на мой взгляд, неумение и нежелание использовать те огромные возможности, которые им дает учеба в Академии.

Понимание этого придет позже – когда они из подчиненных постепенно превратятся в начальников, научатся отдавать приказы и войдут во вкус командования людьми. Они научатся играть в бюрократические игры, коллективно с друзьями из своего набора бороться за сферы влияния в правящей элите, и в конце концов – управлять целой страной. И потом пошлют своих сыновей в провинциальный Пьин У Лвин учиться тому же, чему учили их самих. При этом их достоинства и недостатки, сформированные во время опыта учебы в военной академии маленького провинциального городка, будут воплощены в их практике принятия решений. А исследователи будут изводить тонны бумаги, пытаясь понять эту странную и загадочную мьянманскую элиту.

Определенным рубежом в этом взрослении служит получение первого присваиваемого вне стен академии очередного воинского звания. В декабре 2010 года по случаю присвоения звания «капитан» шумно гудели молодые офицеры 49 набора. В декабре этого года примерять новые погоны настанет очередь тех, у кого в адресах электронной почты значится цифра «50». Начнется отсчет взросления юбилейного поколения мьянманской военно-политической элиты.

10.2 Бюрократическая Мьянма
Aug. 8th, 2009

Как-то я зашел а одно из мьянманских министерств, которое в это время уже усиленно занималось переездом в Нэйпьидо. Помещалось министерство в центральной части Янгона, в старом здании колониальной постройки. Последний раз, видимо, ремонт помещений проводили проклятые колонизаторы, изгнанные из страны более 60 лет назад. Стены, колонны и потолок с лепниной некогда богато отделанного зала на втором этаже давно потеряли первоначальный цвет и были черными. В окнах стекла имелись не везде, и фактически помещение по своему климату представляло собой продолжение улицы. Вытертые доски пола кое-где треснули от старости, и дыры в полу приходилось обходить. Под потолком на тросах висели большие круглые набалдашники вентиляторов с обрубками лопастей (вряд ли кому-то когда-то пришла в голову дикая идея залезть высоко под потолок и обломать их – скорее всего, они сами отвалились от старости). Над столами сотрудников болтались голые лампочки дневного света, причем, горели далеко не все.

Повторюсь – речь идет о главном офисе – о зале, где сидели министерские клерки, работающие непосредственно на руководство министерства.

Единственное, что вносило оживление в эту картину всеобщей обшарпанности и тотального разгрома, был голубь, свивший гнездо вверху одной из колонн, как раз на лепных узорах, сверху изгиба которых была небольшая площадка. Голубь занимался вверху своими делами, и периодически результаты этих дел падали на пол. Судя по куче на полу, уборщицы в этом помещении не бывали давно.

«Почему они не выгонят этого голубя – он же тут гадит!», – поинтересовался я. И получил в ответ исчерпывающий ответ, что согласно буддизму каждый волен жить так, как он хочет. И если голубь выбрал место на колонне, то не человеку судить, правильно он сделал или нет. Нужно просто отодвинуть от этой колонны рабочий стол, чтобы не попасть под обстрел сверху. А голубю мешать жить не надо.

Подход мьянманцев к эстетике и удобству рабочих помещений примерно такой же, как к этому голубю. Главное требование – не внешний вид, а функциональность. Человеку выделяется ровно столько пространства, сколько ему нужно для исполнения функциональных обязанностей – чтобы ему никто при этом не мешал. Если его функциональные обязанности – заполнять бумажки, то ему вполне хватит половины стола. Если его функциональные обязанности – решать вопросы государственной важности, то он имеет для этого отдельный кабинет.

Впрочем, все по порядку.

Низший уровень мьянманской бюрократии – клерки. По сложившейся традиции размещаются они в большом зале. Вообще, он очень похож на лекционный зал для поточных лекций какого-нибудь очень бедного провинциального вуза. Обшарпанные столы стоят рядами, тесно прижавшись друг к другу по всей ширине помещения. Это – обычные столы, без ящиков и тумб. За каждым столом – место для двух работников (чаще всего они – женского пола). На столах навалены потрепанные фолианты, а также стоят неизменные «ланч-боксы» с обедом. В одном таком помещении по двое за столом может помещаться человек сто. Такие впечатление, что взрослые слушатели вечернего отделения вуза собрались на лекцию, которая вот-вот начнется. А пока – они шумно обсуждают свои текущие дела.

Если этот зал представляет собой присутственное место (куда ходят по делам посетители), то посередине его обычно стоит никому уже не нужный барьер. Штаты давно разрослись, столы с сотрудниками прочно заняли пространство не только за барьером, но и перед ним, и он превратился в место, где посетители заполняют бумаги и расписываются. Как правило, двери на улицу в таких присутственных местах – понятие условное. Чаще всего помещение госконторы запирается с помощью раздвижной решетки на входе. Возле стен зала навалены джутовые мешки. Это – архив. Такая куча теток производит достаточно много макулатуры в течение дня, поэтому горы мешков вдоль стен постоянно растут.

Сидящие рядами сотрудницы делают что угодно, только не работают. Они беседуют о своих делах, хвастаются новыми блузками, обсуждают погоду и периодически съедают ложку риса и карри из ланч-бокса. Стоит появиться посетителю, как самая его мелкая проблема превращается в шумный коллоквиум соседок, которые дают советы, пытаются найти нужный штамп или помогают эвакуировать со стола, где заполняются документы, ланч-бокс. Попутно с посетителем (не по его инициативе) ведутся разговоры о ценах на помидоры, о процессе телефонизации Янгона и об очередном повороте событий в корейском сериале.

Интересно, что в условиях достаточно высокой безработицы государство делает все, чтобы как можно больше людей были заняты на госслужбе – вот так и появляются новые столы перед барьером. Обычно если от посетителя надо принять деньги, то деньги принимает одна сотрудница, квитанцию выписывает другая, а печать ставит третья (мьянманцы любят везде ставить штампы из цикла «И кроватей не дам, и умывальников. Полыхаев», и таких печатей и штампов на все случаи жизни, порой достигающих в длину сантиметров 20 и ставящихся по диагонали на длинные бланки, у них полно). А есть еще четвертая, которая потом понесет эту бумажку на подпись начальнику.

Начальник сидит во главе этой аудитории стрекочущих теток, лицом к ним. Все они смотрят на него, а он на них. Быть начальником над тетками – следующая стадия карьерного роста. Она заключается в том, что начальник находится за столом один, без подселения, и рядом с ним стоит телефон (чаще всего – не городской, а внутренний).

Следующий уровень – «директорский». Начальники этого уровня занимают кабинет на 4-5 человек. Как правило, кабинет этот представляет чуть менее обшарпанное, чем общий зал, помещение. Директор уже имеет телефон на столе. А рядом с этим телефоном на столе стоит… правильно, неизменный ланч-бокс.

Дальше – уровень «эмди» (MD). Манаджин-директорам уже положены отдельные кабинеты со столом. Но, как правило, когда они достигают этого уровня, то настолько привыкают к фону в виде шумящих коллег, что чаще всего наполняют свой кабинет парочкой помощников. Чаще всего – разнополых. Женщина-помощник заваривает кофе, а мужчина-помощник записывает умные мысли шефа, или просто поддерживает разговор на отвлеченные темы.

Уровень «диджи» (DG) – высший чиновничий уровень (почему буква D тут вдруг оказывается впереди, а не на второй позиции, как в MD, – это страшная тайна). Обладатели этой должности – генеральные директора министерств, выше их – только замы министров и министры. Но министры и замы – это делегаты из военной среды, которые до своего назначения министрами имели весьма смутное понятие о том, чем вообще занимается ныне вверенное им министерство. Поэтому генеральные директора (среди которых, кстати, много отставных военных) – это самые высокие по рангу люди «в теме», держащие под контролем текущую деятельность министерств. Вот они уже просто обязаны иметь свой кабинет, причем с отдельным помещением (или ширмочкой), где стоит раскладушка. Это не значит, что начальник ночует на работе. Некоторые спят и после обеда. Им уже можно.

Что касается министров и замов, то они, естественно, также имеют отдельные кабинеты. Но по уровню отделки кабинеты некоторых глав сельских поселений в России выглядят не менее солидно. Почетных гостей, как правило, в кабинеты не приглашают – для встреч с ними в любом министерстве есть специальные комнаты с креслами и коврами. Такие комнаты – единственные помещения в министерствах, лишенные обшарпанности. А если вы побывали в кабинете министра, то знайте – это знак высокого доверия и признания того, что он считает вас если не другом, то очень хорошим знакомым.

Кстати, в министерствах нет привычных нам приемных с секретаршами. В кабинеты министров двери ведут прямо из коридора, а большинство, скажем, бизнесменов, связанных с той или иной отраслью, отлично знают прямой телефон министра (мобильной связи в Нэйпьидо по соображениям безопасности нет) – тут ни для кого это не секрет. Другое дело, что звонить ему они будут только в действительно крайнем случае, или если он сам об этом просил. Во всех остальных случаях они наберут прямой телефон DG (указанный, кстати, во всех телефонных справочниках) и быстро решат все вопросы. Для каждого гражданина 57-миллионной страны теоретическая возможность при желании позвонить высшим руководителям любого министерства и поделиться наболевшим – это показатель некоей обратной связи, очень нужной в условиях отсутствия выборов и жесткой авторитарной вертикали. А в России в качестве высшего достижения народовластия преподносится факт, когда руководитель субъекта федерации с населением менее полумиллиона человек дает народу свой мобильный телефон для жалоб и предложений. Впрочем, в отличие от России, тут не считают, что в случае неисправности унитаза нужно жаловаться прямо президенту. Хотя если у янгонца перестает работать стационарный телефон – он, как правило, тут же звонит в Нэйпьидо и жалуется сразу туда.

Раньше я думал, что «зальная» система размещения министерских клерков – не от хорошей жизни, а из-за недостатка помещений. Но когда увидел, как размещаются клерки в новопостроенных зданиях в Нэйпьидо, понял, что и там была сознательно запрограммирована и реализована та же теснота. Тетки очень быстро обшарпали длинное помещение и мебель, и точно так же, как и в Янгоне, шумно галдят за столами. Правда, их там приучают кушать из ланч-боксов в другом, специально отведенном помещении – но это уже детали, не меняющие общей картины.

Потом я понял, что это и есть система коллективной ответственности за прохождение документов. Взаимодублирование и присмотр всех за каждым приводят к тому, что в помещении всегда есть кому заняться вашим документом, и в таком переполненном помещении говорить о коррупционной составляющей процесса просто глупо. Правда, тетки за беспрерывным обедом часто забывают про какие бы то ни было документы – но тут вступает в действие коллективная память – и после бурного обсуждения они извлекают-таки нужную бумажку из толстого фолианта, а то и из джутового мешка. Если бы этим всем процессом занималась всего одна тетка – вот фиг бы она вспомнила, куда что сунула.

Такая бюрократическая система работает медленно и нуждается в постоянном подпинывании в виде стоящего над душой клиента. Попытки ускорить решение вопросов не приведут ни к чему: любой документ должен вылежать на своем месте (хоть в джутовом мешке) нужный срок. Если же он будет запущен дальше хотя бы на несколько дней раньше этого слова – в действиях совершившего такой поступок чиновника (особенно если он занимает хорошую должность) будут искать коррупционную составляющую. А лишние проблемы не нужны никому.

Про местные бюрократические правила, которые определяются существующей вертикалью, можно рассуждать очень долго. Скажу лишь, что, начиная этот текст, я хотел понадрать цитат из Ильфа и Петрова и проиллюстрировать ими мьянманскую действительность. А потом понял, что иллюстрировать не получается. Потому что она – абсолютно другая.

10.3 Традиционная медицина Мьянмы
Mar. 9th, 2010

Сразу скажу, что я не врач, поэтому моя попытка разобраться в том, что такое мьянманская традиционная медицина, заранее не может считаться научной и исчерпывающей. Тем более, тема это довольно объемная и рассуждать тут можно много, а на русском языке про это я ничего до сих пор не встречал.

Тем, кто интересуется теорией, могу сказать, что в традиционной мьянманской медицине физическое состояние человека оценивается по совокупности состояния каждого из четырех отделов его тела: головы, грудной клетки, брюшной полости и конечностей. То есть, фактически отсюда и специализация докторов – по голове, по груди, по брюху и по рукам-ногам. Интересно, что за сердце и легкие отвечает один и тот же доктор, а за ребра и ноги – разные доктора.

Философской основной традиционной мьянманской медицины служат три «найи». Первая и самая интересная из них – Desana naya. Считается, что она воплотила в себе принципы буддистского подхода к лечению болезней. Она оценивает не только физическое состояние тела, но и ментальное здоровье. А состояние здоровья сводится к балансу Mahabhuta – четырех элементов: земли, воды, огня и ветра. Причем, существуют критерии, по которым дисбаланс этих элементов может быть выражен не только качественно, но и количественно. При этом ментальное здоровье оценивается по четырем показателям: сенсорное восприятие, память, ощущения, обмен веществ, и пятый показатель – это общее функционирование тела. Отнесение обмена веществ к ментальному здоровью, кстати, очень интересно тем, что в буддизме не оспаривается известная истина о том, что все болезни от нервов.

Формировать или разрушать баланс четырех элементов могут Rupa Smuthana – четыре внешних фактора. Первый – это судьба, под которой понимается мотивационная часть духовной составляющей человека. Второй – интеллект или психическая деятельность, понимаемые прежде всего в эмоциональном ключе (опять-таки – все болезни от нервов). Третий – это время года (тут все ясно: простывают чаще тогда, когда вокруг холодно). И четвертый – это питание (тут, кажется, тоже ничего объяснять не надо).

Из всех перечисленных мной факторов формируется и подход к диагностике, а затем – к лечению. По сути, диагностика напоминает китайскую медицину. Оценка Smuthana идет по четырем критериям. Первый – анализ мочи. Если моча насыщенная по цвету и по составу – это «горячий» тип. Если тусклая, прозрачная и ненасыщенная – «холодный тип». Второй критерий – это оценка того, в левой или правой части тела проявляются симптомы. Для мужчин «горячая» часть – левая, для женщин – правая. Третий критерий – оценка того, в горячий или холодный сезон обострилась болезнь. При этом «горячий» тип болезни обостряется именно в холодный сезон, и наоборот. И, наконец, четвертый критерий – оценка пищи, которая вызвала обострение болезни. Если, например, это горячая пища, то мы имеем дело с «горячим» типом болезни. Кроме того, оценивается наличие-отсутствие аппетита и сна, правильность процесса пищеварения, а также прочие физические параметры (головная боль, изменение вкусовых ощущений, наличие дурного запаха изо рта).

Вот на всем этом базируется восемь типов диагнозов, которые на языке пали называются Dhatu. Например, первый из них, описывающий чисто «горячую» болезнь, предписывает для ее лечения употреблять прохладные, горькие, соленые и кислые лекарства. А последний, описывающий чисто «холодную» болезнь, предполагает употребление горячих, насыщенных маслом и вяжущих средств.

Вторая найя – Beithizza naya. Сами мьянманцы говорят, что по своей философии она очень похожа на индийскую аюрведу, разница только в деталях. Впрочем, при этом мьянманцы непременно скажут, что сырье для изготовления лекарств в Индии и в Мьянме разное, поэтому Beithizza naya – явление гораздо более уникальное, чем это кажется на первый взгляд.

Третья найя – Netkhatta naya. Это – оценка больного с позиций мьянманской астрологии. Думаю, любой, кто читал астрологический прогноз на себя (даже европейской астрологической школы), обращал внимание на то, что Львам, например, нужно беречь сердце, а Тельцам – горло. В мьянманской астрологии существуют похожие указания, но там к этому относятся еще более серьезно: склонность к болезням зависит не только от времени, но и от места рождения, а также от комбинации планет в гороскопе на каждый конкретный момент времени. Поэтому предсказания астрологов здесь как никогда конкретны: «В октябре у вас будут проблемы с желудком, а в декабре – с легкими».

И, наконец, четвертая найя – Weizzadhara naya. Эта система медицины имеет три основных компонента. Первый – лечение металлами и их комбинацией. Второй – психо-духовные упражнения (кстати, очень эффективный способ лечения психосоматических расстройств), заключающиеся в основном в создании психологического настроя на выздоровление (больные читают мантры или сутры, которые, как им разъясняют, отгоняют злых духов, приносящих болезни). И третий – медитация, направленная на концентрацию сил в больном органе для борьбы с болезнью.

Вот вкратце теоретическая основа традиционной мьянманской медицины. Интересно, что в разделе «а» второго параграфа статьи 3.1 закона о Совете по традиционной мьянманской медицине, принятого Государственным советом мира и развития 14 января 2000 года и подписанного старшим генералом Тан Шве, дается следующее определение традиционной медицины: «Под традиционной медициной понимается медицина, направленная на достижение хорошего физического самочувствия и долголетия людей и осуществляемая посредством любой из четырех «най» традиционной медицины, а именно Desana naya, Beithizza naya, Netkhatta naya и Weizzadhara naya».

Традиционная медицина в Бирме переживала свои периоды расцвета и заката. В 19 веке, с приходом британских колонизаторов, стала пропагандироваться западная медицина, и традиционные методы лечения постепенно уходили на второй план. Тем не менее, в годы Второй мировой войны, когда Бирма была театром военных действий и властям было не до здравоохранения, традиционная медицина опять пережила период расцвета. В годы правления генерала Не Вина к ней относились несколько настороженно – генерал Не Вин любил бороться с суевериями, и иногда к суевериям относил и традиционную медицину. Тем не менее, когда у генерала Не Вина наступила старость, он, видимо, понял, что традиционная медицина поможет ему прожить дольше. В 1976 году был создан Институт традиционной медицины – по сути это были курсы повышения квалификации для врачей-практиков, где слушатели учились два года, плюс год проводили в интернатуре. Одновременно государство стало создавать и поддерживать клиники традиционной медицины.

Еще одним событием в развитии традиционной медицины в Мьянме стало открытие в 2001 году специализированного университета. Он расположен в Аунгмьетазане неподалеку от Мандалая, и каждый год принимает 100 студентов для обучения по пятилетней программе с присвоением степени бакалавра традиционной медицины. Площадь кампуса университета составляет чуть более 4,5 гектаров, а сегодняшний комплекс зданий был возведен в 2004 году.
Согласно программе, первокурсники учат четыре языка – бирманский, английский, пали и санскрит, – а также физику, химию, зоологию, ботанику, бихевиоризм, плюс получают навыки работы на компьютере. Со второго года они изучают основы западной медицины (анатомию, психологию, биохимию, патологию и микробиологию), и одновременно приступают к изучению традиционной медицины (в том числе – медицинские растения, фармакогнозию, принципы и клинические методы традиционной медицины, медицинскую астрологию). Третий год обучения – начало специализации, рассмотрение отдельных болезней и путей их лечения путем комбинации западных, мьянманских и китайских методов (включая, например, акупунктуру). Изучаются также вопросы профилактики заболеваний и социальная медицина. На четвертом курсе в программе прибавляются методы исследований и судебная медицина. Пятый год – интернатура.

По данным на 2007 год, в Мьянме было около 2 тысяч врачей традиционной медицины, в то время как специалистов западной медицины насчитывалось около 15 тысяч. Тогда же был взят курс на то, чтобы довести число врачей традиционной медицины до 4 тысяч, сделав соотношение между числом «западников» и «традиционалов» как 4:1 (нужно сказать, что сегодняшние данные разительно отличаются от данных 2007 года – например, в ноябре 2009 года было заявлено, что в стране насчитывается уже 10 тысяч докторов, специализирующихся на традиционной медицине). В Мьянме насчитывается 12 больниц и 214 клиник традиционной медицины. В столице Нэйпьидо открыт национальный парк лекарственных растений. Второй такой национальный парк площадью 81 гектар планируется создать в горах около Путао на крайнем севере страны. В этом парке будет выращиваться более 20 тысяч растений, применяемых в медицине. Есть еще 9 относительно небольших плантаций лекарственных растений, в том числе – при университете традиционной медицины. Существует несколько фабрик по производству лекарств, причем это именно современные фармацевтические предприятия, а не то, что обычно рисует воображение, когда речь идет о традиционной медицине – типа бабки в темной избушке, смешивающей при чадящей свечке в антисанитарных условиях таинственные порошки. К числу положительных сторон мьянманской традиционной медицины можно отнести и дешевизну лекарств.

Одновременно с подготовкой специалистов власти и врачи пытаются найти правильное место для традиционной медицины в системе здравоохранения. Этому помогает восприятие западной медицины в менее развитых странах прежде всего как «медицины катастроф» в узком смысле этого слова. То есть, западная медицина необходима тогда, когда пациент нуждается в быстрых и решительных действиях – например, в срочной хирургической операции. Лечение же хронических заболеваний в такой медицине задвинуто далеко на второй план, и, сделав операцию или сняв острую боль, доктор-«западник» из такой страны, как правило, тут же теряет интерес к пациенту.

По общему мнению, именно на этом поле как раз и должна играть традиционная мьянманская медицина. В качестве основных заболеваний, которые она призвана лечить, рассматриваются прежде всего инсульты (реабилитация пациентов), высокое давление и диабет. Сегодня, согласно одному из мьянманских исследований, половина пациентов в клиниках традиционной медицины – это люди, перенесшие инсульт, четверть лечат хронические артриты и болезни костей, а оставшаяся четверть страдает от геморроя, болезней дыхательных путей, различных неврологий и других хронических заболеваний. Проводившие в Мьянме исследование японцы также ставили по числу пациентов на первом месте инсульт, далее шли менструальные проблемы, гипертония, артралгия, диабет, болезни женской груди, сердечные болезни, кашель, заживление травм, язвы желудка и двенадцатиперстной кишки.

В конце 2009 года мьянманский Минздрав выступил с инициативой включить систему традиционной медицины в общий план развития здравоохранения. То есть, считается, что с этого момента система клиник и докторов является не некоей обособленной отраслью, живущей по своим правилам, а частью единой системы здравоохранения (насколько хороша эта система в Мьянме – вопрос другой). В ноябре 2009 года в Нэйпьидо прошла ежегодная, десятая по счету, конференция докторов традиционной медицины. Важность этого мероприятия была подчеркнута тем, что в ее работе принял участие четвертый человек в стране генерал Тихатура Тин Аунг Минт У. Мьянманским врачам традиционной медицины была поставлена задача вывести их знания и их практику на международный уровень.

Впрочем, с международным уровнем как раз вышла загвоздка. Десятая конференция и прошедшая незадолго до этого выставка мьянманской традиционной медицины имели результатом публикацию за рубежом парочки издевательских статей о том, что в Мьянме царит мракобесие и больных вместо таблеток пичкают экскрементами животных. Нужно сказать, что мьянманцы на такие вещи обычно реагируют очень болезненно. В результате они поступили чисто по-мьянмански: максимально ограничили доступ иностранцев к традиционной мьянманской медицине. Сейчас, например, ради того чтобы просто посетить Янгонский госпиталь традиционной медицины, нужно загодя получить разрешение в Нэйпьидо. Дело доходит до маразма: чтобы подарить мне изданный японцами буклет мьянманской компании, производящей лекарства традиционной медицины, доктор из янгонского госпиталя звонил в Нэйпьидо и спрашивал на это разрешение.

Тем не менее, госпиталь традиционной медицины, расположенный в янгонском микрорайоне Бахан, мне понравился. От центрального входа по бокам идут два крыла здания. На первом этаже – общие палаты размером с школьный спортзал с рядами коек: справа – женское крыло, слева – мужское. На втором этаже – отдельные палаты и медицинские кабинеты. В центре, у входа, находится регистратура, в которой помимо стандартного канцелярского набора, характерного для подобных мест, имеется шкаф, доверху уставленный стеклянными банками с этикетками. Регистратура – это еще и пункт выдачи медицинских препаратов для больных, которые лечатся амбулаторно. В принципе, по мьянманским меркам это очень приличный и чистый госпиталь.

Доктор Тун Мьинт Эй, с которым я разговаривал, сказал мне, что каждого пациента ведут сразу два доктора – западной и традиционной медицины, что позволяет добиться комплексности лечения. Большая часть пациентов больницы – после инсульта. Есть также пациенты с заболеваниями опорно-двигательного аппарата. Кстати, госпиталь славится мьянманским лечебным массажем (именно уникальным мьянманским – это было особо подчеркнуто!), который позволяет восстановить кровообращение и чувствительность в тех частях тела, которые пострадали от болезни или были парализованы в результате инсульта.

Ну и в заключение стоит сказать, что мьянманские врачи-«западники» имеют диаметрально противоположные мнения по поводу традиционной медицины. Некоторые (например, те, которые работают в Янгонском госпитале традиционной медицины) считают, что традиционная медицина – хорошее дополнение к западной медицине, особенно при лечении хронических заболеваний и выхаживании больных после операций, инфарктов и инсультов. При этом, по их мнению, иногда традиционная медицина гораздо лучше западной.

Другие врачи-«западники» (и, похоже, их большинство – хотя бы потому, что традиционная медицина прямо угрожает их рабочим местам) относятся к ней более чем скептически.

Во-первых, говорят они, вещества, применяемые для изготовления лекарств (а это не только сушеные травки, но и, скажем, высушенные и измельченные части тела животных) до сих пор не прошли всесторонней проверки. В средние века, например, сифилис в Европе лечили ртутью, и ртуть действительно помогала в борьбе с симптомами этой болезни – но какой ценой для организма? Опасение насчет того, что некоторые вещества по своему эффекту сравнимы с этой самой ртутью – довольно серьезный аргумент (хотя западные лекарства томе, мягко скажем, не без побочных эффектов). Кроме того, вещества животного происхождения требуют специальных технологий заготовки, обработки и хранения, а животные должны проходить санитарный и эпидемиологический контроль – в Мьянме этого в должной мере еще нет.

Во-вторых, до сих пор плохо разработана методика дозировки тех или иных лекарств и их совместимость. Даже доктора традиционной медицины часто оперируют не граммами, а мерами типа «объем ореха арахиса», «объем сливы», «объем лимона». И это при том, что в растительных веществах не всегда одинаковая концентрация тех или иных элементов. То есть, иногда принимать лекарства вот так, на глазок, может быть просто опасно для здоровья.

Нужно сказать, что несмотря на все это многие мьянманцы (в том числе образованные) очень часто употребляют те или иные препараты традиционной медицины. Например, когда я простыл, мой молодой помощник-мьянманец принес мне маленькую пробирку с каким-то порошком, немного по виду и по вкусу напоминающим какао. По его словам, регулярный прием этого вещества должен был укрепить мои силы и позволить быстро выздороветь – у него в семье этот порошок едят тоннами много лет, и все здоровы и бодры. Лично я знаю несколько пожилых мьянманцев, которые гордятся тем, что за свою долгую жизнь ни разу не ходили в клинику западной медицины, а чувствуют себя хорошо именно потому, что употребляют традиционные мьянманские средства. Но кто знает, может, у них просто от природы очень хорошее здоровье.

***

Маленькая справка. По данным 2008 года средняя продолжительность жизни в Мьянме – 62,15 лет (мужчины – 59 лет, женщины – 65,3 года). Если сравнивать с соседними странами, то это намного хуже, чем в Таиланде (72,5 года), но намного лучше, чем в Лаосе (55,9 лет). Продолжительность жизни в Камбодже и в Бангладеш – примерно на мьянманском уровне.

10.4 Мьянманские телеканалы
Sep. 7th, 2009

Мьянманское телевидение состоит из трех «главных» каналов – MRTV (главный государственный канал) MRTV-4 (государственно-частный канал) и Myawaddy (MWD) (канал военного ведомства). По утрам несколько часов еще вещает англоязычный госканал MRTV-3 – там показывают краткие выпуски новостей, песни и сюжеты о Мьянме (он, кстати, ловится в Москве, кажется, на 6-м «Хотбёрде», если у кого за окном тарелка есть). Для желающих зрелищ имеется еще так называемый Пятый канал, который доступен далеко не всем. По нему идут исключительно художественные фильмы (в основном, корейские) с бирманскими титрами. Но именно тройка из МРТВ, МРТВ-4 и Мьявадди определяет лицо мьянманского телевидения.

У человека, внимательно читающего и знающего цифры, после прочтения предыдущего абзаца неизбежно возникнет вопрос: а где, собственно, МРТВ-1 и МРТВ-2. Скажу честно: я не знаю. Есть по этому поводу два объяснения, но оба они представляются сомнительными.

Объяснение первое. После прихода к власти в стране (естественно, путем переворота) нынешние военные власти попытались многое начать «с чистого листа». Поэтому существовавшие тогда, якобы, МРТВ-1 и МРТВ-2 были просто отменены. А взамен созданы другие телеканалы.

У мьянманцев обычно проблемы с исторической памятью, поэтому что там было более двадцати лет назад – они уже не помнят. Тем более не помнят такую мелочь как телеканалы – да и мало у кого в то время были телевизоры. Хотя один из моих знакомых скептически отнесся к этой версии, хотя бы потому, что, по его словам, МРТВ был создан в 1981 году, а МРТВ-4 – примерно через 20 лет после него.

Объяснение второе. К моменту регистрации мьянманских телеканалов (или того телеканала, который потом станет МРТВ-3), где-то за границей уже были МРТВ-1 и МРТВ-2 (если посмотреть по Интернету – то, например, в Македонии они как раз есть). Чтобы не было путаницы, мьянманцев попросили начать нумерацию с цифры 3.

Объяснение также сомнительное, потому что никогда и никому наличие одноименных каналов не мешало работать. Тем более – где Мьянма, а где Македония… Да и была ли уже на свете бывшая югославская республика Македония в тот момент, когда появились мьянманские каналы?

Именно поэтому я, в конце концов, бросил разгадку этой тайны, тем более, что жить она мне не мешала.

А вот какие программы показывают на трех главных мьянманских телеканалах.

Концерты и музыкальные номера. В вечернее время – это прежде всего концерты звезд мьянманской эстрады (чаще всего – сборная солянка). Кроме того, в дневное время широко представлены народные песни, танцы и игра на национальных музыкальных инструментах. С точки зрения большинства европейцев – редкая какофония произвольных звуков и движений. Тем не менее, когда мьянманцы это слушают – они отбивают какой-то одним им понятный ритм, из чего можно сделать вывод, что это все-таки музыка, но европейцам абсолютно не понятная. Иногда концерты сопровождаются рассказом об исполнителях (или исполнителей о себе и о своих творческих планах).

Разного рода шоу. Очень много песенных конкурсов, где участники «из народа» поют песни известных исполнителей. Бывают конкурсы на знание какой-то темы. Попадаются и разыгрываемые на сцене короткие смешные сюжетные сценки на бытовые темы. Впрочем, главное в мьянманском юморе – погромче орать, часто падать и корчить страшные рожи. Есть шоу фокусника, показывающего фокусы и объясняющего их секреты. Иногда показывают спортивные репортажи с соревнований по футболу и боксу.

Учебные программы. С точки зрения русского человека понять их предназначение сложно. Например, как-то возникла на экране женщина с указкой в руках и начала рассказывать про электричество – как ток идет по проводам. В другой раз появился поэт и стал учить зрителей писать стихи. Здесь также учат игре в гольф. А однажды почтенная дама в очках разъясняла зрителям, что такое интеграл. Есть несколько зарубежных программ с замазанным названием телеканала-первоисточника о том, как правильно готовить те или иные блюда. В одной из программ функционирует красный тряпичный петух – там детей учат английскому. На МРТВ-4 есть программа обучения работе на компьютере и передача про компьютерные игры.

Художественные фильмы. Они в основном представлены корейскими сериалами, которые идут по всем программам сначала ранним вечером, и потом новая партия ближе к ночи. Большинство сериалов – на повседневную тематику, это классические мелодрамы. Тем не менее, есть один корейский и один китайский сериал с историческим сюжетом (императорские времена). Показывают также мьянманские художественные фильмы, в том числе снятые несколько десятилетий назад.

Общественно-политические передачи. Их мало, причем идут они в основном на МРТВ. Обычно на экране появляются два человека, которые с энтузиазмом начинают друг друга убеждать в том, какое хорошее в Мьянме правительство, сколько оно строит мостов и электростанций, а народ это не всегда понимает. Телезрителям предлагают такие программы прямо перед началом южнокорейских сериалов. Иногда разговор у двух ведущих переходит на более конкретные темы – например, как хорошо, что страну посетил сенатор Вэбб, или стоит ли запрещать спутниковые антенны. Ведущие, перебивая друг друга, начинают рассказывать, как в Сингапуре, Малайзии, Индонезии и Пакистане частным лицам устанавливать тарелки запрещают – «и правильно делают!» (правда, с тех пор тарелки никто не запретил). Иногда в перерывах между программами на экране появляется текст, который тут же зачитывается диктором. Суть его в том, что западные СМИ (такие как Би-Би-Си и Голос Америки) искажают картину происходящего в Мьянме, и смотреть их не надо. Бывают также тексты, агитирующие за демократию в рамках принятой правительством семишаговой «Дорожной карты к демократии».

Религиозные передачи. Обычно это характерно для МРТВ-4, где в дневное время часто показывают довольно длинную проповедь какого-нибудь известного буддийского монаха. Монах обычно сидит среди цветов в украшенном кресле с красивым фоном, перед ним стоит штанга микрофона, и он вещает. Зрителей не показывают, но всегда слышно, как за монахом многие голоса повторяют последние фразы его предложений. На МРТВ демонстрируют религиозные программы иного рода. Недавно, например, показали сидящих четкими рядами на полу лицом к небольшой статуэтке Будды одинаково одетых старших школьников (не меньше ста человек), которые читали хором буддистские тексты. И это не было то расслабленное медленное бормотанье, которое обычно издают монахи во время проповеди в монастырях. Здесь текст читался лихо, и я бы даже сказал, задорно. Поразили четкость, громкость, довольно быстрый темп, слаженность и чувство ритма – все читали настолько в унисон, никто не начинал после пауз раньше и не заканчивал позже других, что на ум приходило одно словосочетание – «коллективная воля». Несмотря на то, что читала толпа, четко был слышен каждый звук и каждое слово – как если бы говорил один человек. Это на самом деле завораживало. Такое я до этого видел только у северных корейцев. Это при том, что в обыденной жизни мьянманцы – довольно расхлябанные и расслабленные люди.

Национальные новости. На МРТВ и МРТВ-4 выпуск вечерних новостей совместный, на Мьявадди – свой собственный. Дикторы одеты подчеркнуто строго, в корпоративную униформу. На Мьявадди, например, где новости читают только женщины, они одеты в одинаковые сиреневые блузки. На МРТВ дикторы-мужчины одеты в традиционную мьянманскую белую рубашку с глухим воротом. Пользоваться телесуфлерами тут не принято. Официальный текст должен быть зачитан именно с бумаги. Ведущие МРТВ вещают на фоне стеклянной стенки, за которой видна часть студии, а на Мьявадди заставки чередуют: раньше это были каскады электростанций, потом три статуи мьянманских королей, а сейчас – скульптурные фигуры двух человек, усиленно ломающих об коленку вязанку хвороста. Этот памятник призван символизировать единство нации на примере пословицы о том, что один прут разломить легко, а вязанку прутьев – невозможно. Новости представляют собой репортажи о посещении генералами тех или иных объектов, об открытии ими мостов и дорог, об участии их в разных мероприятиях. Довольно много репортажей о посещении генералами госпиталей, причем непременным атрибутом является сцена, когда генерал (в форме и с пистолетом на поясе) проходит мимо усаженных в ряд людей и каждому надевает очки. Посередине выпуск новостей прерывается, и под маршевую музыку показывают ролик с летящими вертолетами, прыгающим с кораблей на берег десантом и марширующими по плацу военными. Затем на фоне заседающих, организованно митингующих и идущих строем людей диктор выкрикивает текст с перечислением задач, стоящих перед страной на пути к демократии.

Международные новости. Тут ведущие позволяют себе включить телесуфлер. На МРТВ-4 студия международных новостей обставлена более креативно – это уже не длинный двуспальный стол, а тумбочка, на которой стоит ноутбук. Ведущая, читая по телесуфлеру текст, после каждого сюжета зачем-то смотрит на ноутбук и тыкает пальцем в клавиатуру. Все это происходит на фоне того, что у телевидения Мьянмы нет своих корреспондентов за рубежом и на международный обмен видеосюжетами они не подписаны. Обычно ведущая кратко пересказывает по-бирмански суть сюжета, который сейчас будет показан, а потом демонстрируется оригинальная дикторская «подводка» и сюжет, записанные с англоязычных каналов, в основном – CCTV-9 и NHK. Потом опять появляется ведущая и пересказывает новый сюжет. Кстати, в международном блоке национальных новостей на МРТВ подход к сюжетам точно такой же, то есть – пересказ и показ.

Документальные фильмы. Когда МРТВ и Мьявадди уходят на дневной перерыв, МРТВ-4 остается единственным вещающим каналом. Это время часто отдается разного рода документалистике. Тут могут показать все что угодно. Например, фильм про то, как израильские спецназовцы освобождали в Уганде заложников с захваченного самолета. Или фильм про подводные путешествия. Очень много северокорейских документальных фильмов – видимо, посольство КНДР постаралось. Недавно показывали фильм про шоу «Ариран» на стадионе имени 1 мая в Пхеньяне. До этого – о монументе идей чучхе. Фильмы изначально озвучены на английском, но периодически вступает мьянманский голос и вкратце пересказывает содержание услышанного. То есть, в фильме про монумент идей чучхе остался текст только про сам монумент, возведенный в центре Пхеньяна, а в честь чего и в честь кого – мьянманскому зрителю, не знающему английского языка, так никто и не разъяснил. В переводе ни разу не упомянуто ни про Ким Ир Сена, ни про Ким Чен Ира, хотя англоязычный текст почти исключительно был именно о них. Примерно такой же подход ко всем остальным документальным фильмам.

И в качестве общего замечания ко всему этому. Ни одного российского фильма (художественного или документального) и ни одного телевизионного сюжета, снятого в России, я на этих трех мьянманских каналах не видел ни разу. Все сюжеты о России берутся обычно с CCTV-9 (кстати, спасибо китайцам – сюжеты о России у них в основном корректные и объективные). Причина одна – с российской стороны мьянманцам никто эти фильмы и эти сюжеты никогда не предлагал…

10.5 “Донэйшн серемони”
May. 3rd, 2010

Во время недавней встречи Министр отелей и туризма генерал-майор Со Найнг пригласил меня на устраиваемую им ежегодно благотворительную церемонию в его родном городе Пьяпоне в дельте реки Иравади (провинция, соответственно, тоже называется Иравади). Излишне объяснять, что от таких приглашений отказываться не принято.

В Мьянме существует традиция, когда высокопоставленный чиновник не забывает о своей малой родине. В России такие примеры тоже есть, но разница мьянманской памяти о босоногом детстве состоит в том, что тут руководители страны прежде всего стараются не потерять духовную связь с родными местами, а не просто построить дорогу или провести электричество. А значит – благотворительные церемонии проводятся прежде всего при монастырях. Видимо, именно усилия земляков-монахов способны отпугнуть злых духов и нарушить козни врагов. Благотворительные церемонии при монастырях обычно самые пышные и многолюдные.

Нужно сказать, что это – именно тот случай, когда министр имеет моральное право легально пользоваться служебным положением. Если в других случаях неизбежно разразился бы коррупционный скандал, то к благотворительности отношение совсем другое. В данном случае мы говорим о Министре отелей и туризма – а значит львиную долю в числе жертвователей составляли турфирмы и гостиницы. Руки никто никому не выкручивал и деньги не вымогал, но жертвователи автоматически получали отпечатанное золотыми буквами в позолоченной картонной корочке приглашение на благотворительный обед. Министр в любой момент может затребовать список получивших приглашение и учесть факт наличия чьего-то имени при принятии тех или иных решений. Кроме того, присутствие на обеде – это еще и повод неформально пообщаться с министром, который к тому же априори находится в благодушном настроении – как человек, делающий добро в своем родном городе.

Не случайной оказалась и дата – 2 мая. Два года назад именно в этот день на дельту Иравадди обрушился страшный циклон Наргиз, унесший жизни почти 140 тысяч человек. Армия, будучи организованной силой, создается в том числе и для того, чтобы оказывать помощь именно в таких чрезвычайных ситуациях. А в Мьянме практически все министры – действующие или отставные военные высокого ранга. Немедленно после прохождения стихии каждый министр получил под персональную ответственность пострадавший от циклона район с максимально широкими полномочиями, но и с довольно жесткой отчетностью за результаты перед первыми лицами страны. То есть, так получилось, что судьба привела министра в родные места еще раз – уже на пике карьеры, и многое из того, что сделано здесь после циклона за два года, имеет к нему самое непосредственное отношение. То есть, именно 2 мая – это день подведения ежегодных промежуточных итогов.

Помимо министра в этот день сюда приезжают и другие его земляки, добившиеся карьерного роста или богатства. Нужно сказать, что дельта Иравади – это основная житница страны, и многие крупные сельскохозяйственные компании выращивают свою продукцию именно тут. В стране, где 70 процентов экономики – это сельское хозяйство, а эпицентр сельского хозяйства – Дельта, процент выходцев из этого региона в среде янгонского бизнеса очень высок.

Поэтому благотворительные церемонии 2 мая – это не только локальный приезд министра, но мероприятия с участием гораздо большего числа людей. Не случайно, что в церемониях в Пьяпоне принял участие генерал-губернатор («коммандер») провинции Иравади генерал-майор Чжо Све. В неофициальной мьянманской табели о рангах генерал-губернатор провинции стоит выше министра, поэтому прибытие генерала Чжо Све – это выведение локальной церемонии на гораздо более высокий уровень. А одновременно – дань уважения министру, который когда-то занимал равнозначную генерал-губернаторскую должность, правда, в другой провинции. Интересно, что эта мьянманская табель о рангах неукоснительно соблюдается даже в буддистских церемониях: каждый гость благотворительного обеда получил в подарок пластмассовый веер с информацией о событиях и их главных участниках – на этом веере имя коммандера провинции Иравадди стоит выше имени министра. Нужно отметить еще и то, что коммандер одет в военную форму (это обозначает официальный уровень мероприятия), а министр – в традиционный мьянманский костюм (это наоборот подчеркивает для него семейность и «домашнесть» церемонии в монастыре на родной земле).

В Мьянме подобного рода нюансы в одежде всегда были достаточно значимы. Например, в первый день мьянманского Нового года (то есть, в главный семейный и религиозный праздник) сразу после Тинджана первое лицо государства появляется на публике обычно не в форме, а в традиционном мьянманском костюме, и во время посещения пагоды торжественно выпускает в пруд рыбок.

Впрочем, в самое ближайшее время нюансы этого дресс-кода неизбежно претерпят изменения. Пару дней назад первым лицом государства было принято решение о том, что в целях подготовки к гражданской форме правления все министры-военнослужащие подлежат срочному увольнению в запас и форму больше носить не будут.

Что же касается «донэйшн серемони» мьянманского Министра отелей и туризма на родной земле, то ее ритуалы довольно стандартны. Рано утром (обычно в 6 часов) министр идет в пагоду, где в это время проходит церемония посвящения в монахи. Затем новым представителям монашеского братства вручаются те вещи, которые им могут пригодиться в их новой жизни – робы, веера, принадлежности личной гигиены. Затем начинается готовка благотворительного обеда, причем для помощи в этом деле собираются окрестные жители. Вместе с женщинами из городка обед готовит и жена министра. Мужчины в это время молятся в самом священном месте монастыря, куда женщины не допускаются. Потом монастырю вручаются различные подарки и пожертвования.
Обед начинается примерно в 10 часов утра. Более 700 монахов рассаживаются за столами, на которых стоят тарелки с рисом, жареные в масле свинина, курятина, рыба, морепродукты, тушеные и маринованные овощи, острые закуски. Пока никто из них не имеет права притронуться к пище – гости эту пищу должны им предложить. Первым главным монахам еду предлагают коммандер провинции и министр. Они подходят к низкому столику с едой, вокруг которого на полу сидят монахи, поднимают этот столик сантиметров на десять и снова ставят на то же место. Еда предложена. Монахи могут начать трапезу. Гости, собравшиеся на церемонию, проделывают то же самое с остальными столиками.

Перед едой монахи молятся, повторяя слова за стоящим около стены человеком в монашеской робе с радиомикрофоном. И, наконец, после этого они приступают к еде. Это – последняя их трапеза в этот день: после полудня монахи уже ничего не едят до следующего утра.

Министр идет во двор, где собрались местные жители, в том числе – женщины, принимавшие участие в готовке пищи. После небольшой беседы они все направляются в другое помещение, где расставлены столы для гостей и участников благотворительного обеда. Коммандер и министр едят вместе со всеми.

В окна заглядывают любопытные дети. Иногда кто-нибудь из богатых земляков встает с места, подходит к окну и раздает детям денежные купюры по тысяче кьят. Дети за окном при этом обычно начинают прыгать и орать так, что кажется, будто еще немного – и все помещение развалится и рухнет.

Собственно, вот такая несложная церемония повторяется из года в год. Видимо, высокопоставленные мьянманские чиновники на самом деле искренне чувствуют потребность в подобных мероприятиях. И дело даже не только в том, что в родные места их приводит ностальгия по молодым годам. Они на самом деле верят, что именно за эти несколько часов пребывания в монастыре на родной земле они набираются мистической силы и получают защиту от врагов. А значит – еще год они могут быть уверены за свое благополучие.

10.6 Футбольные страсти Мьянмы
Jun. 5th, 2009

Янгон сложно назвать культурной столицей Юго-Восточной Азии. Из культурных развлечений – только кино, и изредка концерты местных звезд. Недавно, впрочем, к недлинному списку зрелищ прибавилось еще одно – футбол.

Нужно сказать, что если мьянманская военная элита почти поголовно играет в гольф (это такой же национальный вид спорта как теннис при Ельцине в России), то именно футбол является самой распространенной спортивной забавой для рядовых граждан. Каждое уважающее себя учреждение или компания с крупным штатом считают своим долгом иметь футбольную команду. А иногда – поиграть с такой командой из другого учреждения или другой компании. Причем, иногда получалось так (например, в случае с командой авиакомпании «Эйр Баган» или банка «Канбоза»), что футбол становился для тех или иных членов коллектива основным видом деятельности. Постепенно появлялась узкая прослойка профессиональных футболистов, формально числящихся офисными служащими, а на деле – игравших за национальную сборную, или просто отстаивающих честь родного коллектива.

Именно поэтому в определенный момент возникла идея профессионального национального чемпионата. Представители бизнеса заявили, что готовы финансировать несколько команд, а государство обязалось облагородить два стадиона в Янгоне (Туванна и имени Аунг Сана) – отремонтировать кресла для болельщиков и привести в порядок туалеты.

В итоге получилось восемь клубов, необходимых для проведения чемпионата. Формально они представляют разные регионы Мьянмы, при этом каждый закреплен за той или иной бизнес-структурой, обязанной взять на себя расходы по его содержанию. Несколько бывших ведомственных футбольных клубов стали базой для формирования новых, а иногда команды создавались по принципу «с бору по сосенке». Из числа первых нужно выделить прежде всего клуб «Янгон Юнайтед», возникший на основе «Эйр Багана», а из числа вторых – масштабный по меркам Мьянмы проект «Яданабон».

Местная пресса написала об этих командах много. Известны не только имена их владельцев, но даже зарплаты главных тренеров и игроков (для удобства я перевел их из кьят в доллары по курсу 1 доллар к 1000 кьят – что почти соответствует их сегодняшнему соотношению).

Вот маленький обзор этих клубов.

«Дельта Юнайтед» (представляет дельту Иравадди). Владелец Зо Вин Шайн (компания «Эйя Хинта»). Главный тренер получает зарплату 1000 долларов, средняя зарплата игроков – 400-500 долларов. Большинство игроков проходит по ведомству стройиндустрии.

«Канбоза» (представляет юг штата Шан). Владелец Аунг Ко Вин (банк «Канбоза»). Зарплата главного тренера – 1000 долларов, столько же получают 6 ведущих игроков, остальные – 400-500 долларов. Из названия ясно, откуда в клуб пришло большинство игроков. Кстати, «Канбоза» – победитель прошлого чемпионата Мьянмы.

«Окктар Юнайтед» (представляет провинцию Баго). Владелец Аунг Чжо Мо (компания IBTC). Зарплата главного тренера – 300 долларов, средняя зарплата игроков – 200 долларов. Большинство игроков – из числа железнодорожников и специалистов лесной отрасли.

«Зэйя Шве Мье» (представляет провинцию Сагайнг). Владелец Вин Минт (компания «Шве Нага Мин»). Зарплата главного тренера – 750 долларов, три ведущих игрока получают по 1000 долларов, остальные – в среднем по 400-500 долларов. Большинство игроков пришли из сферы торговли.

«Янгон Юнайтед» (представляет Янгон и окрестности). Владелец Тей За (компания «Тху трэйдинг»). Зарплата главного тренера – 1000 долларов. В команде играют три легионера (два из Камеруна, один – из Берега Слоновой Кости) – их зарплата 1200 долларов в месяц. Зарплата остальных игроков достаточно равномерно колеблется от 1000 до 300 долларов. Основой для формирования клуба послужила команда авиакомпании «Эйр Баган», входящей в структуру «Тху груп».

«Саузерн Мьянма» (представляет провинцию Танитари, а также штаты Мон и Кайин). Владелец Тхэй Минт (компания «Юзана»). Зарплата главного тренера – 500 долларов. Игроки получают 200-300 долларов. Команда – «с бору по сосенке», где есть бывшие работники лесной отрасли, транспортники, железнодорожники и представители других видов деятельности.

«Яданабон» (представляет Мандалай и окрестности). Владелец – доктор Сай Сам Тхун (компания «Лои Хейн»). Это – единственный клуб, где главный тренер – иностранец, француз Йоан Жирар с зарплатой в 3000 долларов (больше того, технический директор – тоже иностранец, Роберт Прокьюреус). В команде – аж 6 легионеров (5 представляют Берег Слоновой Кости и один – Буркина-Фасо) с зарплатой 1500 долларов. 6 игроков-мьянманцев получают по 1000 долларов, остальные – от 350 до 600. Этот клуб – также классический пример сборной команды.

«Магуэ» (представляет одноименную провинцию). Владелец – Тин Минт Найнг (компаний «Эйша Ворлд»). Главный тренер получает 1000 долларов, столько же получает 4 игрока команды. Остальные – от 300 до 500 долларов. Команда тоже сборная – но в ней много сотрудников мэрии Янгона.

Чемпионат стартовал 16 мая и продлится восемь недель. 5 июля на стадионе Туванна должен состояться финал.

Я специально привел данные по зарплатам игроков. Но не для того, чтобы сравнить их с теми суммами, которые получают футболисты «Челси», или, на худой конец, «Зенита». Просто нужно понимать, какой это огромный шаг для Мьянмы – практически из ничего, из дворовых и ведомственных команд, сделать профессиональный чемпионат страны. Кстати, в рейтинге ФИФА мьянманская сборная стоит на 159 месте из 202 возможных, самое крупное достижение – 2 место в Кубке Азии в 1968 году, причем, в 1965-67 годах сборную Бирмы тренировал советский тренер Г. Зонин.

Нужно видеть, как заинтересованно обсуждают это событие не только в газетах – но и люди на улицах спорят, например, о том, правильно ли вообще привлекать в национальный чемпионат легионеров – и нужно ли слепо копировать опыт других стран? Пока что сошлись на мнении, что иностранные игроки могут научить мьянманцев чему-то новому, а там – посмотрим.

Лично мне в этом чемпионате интересны прежде всего две команды – «Янгон Юнайтед» и «Яданабон». У Тей За – самый богатый человек Мьянмы, единственный местный олигарх в российском понимании этого слова. Он – очень амбициозный человек, и привык быть первым. В том числе и в футболе. «Яданабон» тоже не обделен финансированием. В свое время правительство страны легализовало нескольких крупнейших наркобаронов из национальных районов страны с условием, что деньги будут вложены в легальную экономику, а со старым будет покончено. За это, кстати, мьянманское правительство подвергалось на Западе достаточно жесткой критике из цикла «вор должен сидеть в тюрьме», хотя, на мой взгляд, при вовлеченности целых районов в производство наркотиков это был единственный способ избежать геноцида. Так вот, «Яданабон» создан на шанские деньги, давно легализованные и вложенные, например, в крупнейшее в стране производство питьевой воды под брендом «Алпайн» (доктор Сай Сам Тхун как раз владелец «Алпайна»). А учитывая то, что между шанами (второй по значению нацией в Мьянме) и бирманцами всегда существует негласная конкуренция (вторые хотят быть первыми, и кое-где это им удается – например, большинство предпочитает шанскую кухню традиционной бирманской), то тут у шанов есть все возможности доказать, что они могут побеждать и в футболе. Впрочем, пока что клуб «Яданабон» начал игры не совсем удачно.

Матч между «Янгон Юнайтед» и «Яданабон» состоится 18 июня на стадионе имени Аунг Сана. Если честно, я очень хочу побывать на этой игре.

10.7 Рохинджья
Jun. 12th, 2012

Нынешний межнациональный конфликт в штате Ракхайн на северо-западе Мьянмы похож на многие подобные конфликты конца прошлого и начала нынешнего века. Совсем скоро исследователи с умным видом будут копаться в его истории и пытаться понять, кто и когда сделал роковые ошибки. Припомнят резню 1942 года и многие другие события, произошедшие с тех пор. Исследователи любят объяснять прошлое. Но здесь – совсем не тот случай. Какая может быть история и связанные с ней рефлексии, если половина людей, называющих себя «рохинджья» просто элементарно неграмотные – не умеют читать и писать.

Для понимания ситуации достаточно просто нарисовать картину сегодняшнего дня. Есть мьянманский национальный штат Ракхайн (Аракан), который на севере граничит с Бангладеш. «Штатообразующий» народ – ракхайнцы, которые фактически говорят на одном из диалектов бирманского языка (хотя и считают свой язык вполне самостоятельным образованием). Ракхайнцы в большинстве своем буддисты – как и бирманцы.

При этом ракхайнцы себя бирманцами не считают. С одной стороны, они отделены от центральной Мьянмы невысокой горной цепью,которая всегда препятствовала тесным коммуникациям, а с другой стороны, через Бенгальский залив от штата Ракхайн, лежит Индия, откуда еще в колониальные времена регулярно ходил паром. Ракхайнская кухня – острая (собственно бирманская – гораздо более умеренная) и в ней преобладают морепродукты (бирманцы в основном едят мясо). Влияние Индии и тех территорий, которые сегодня стали государством Бангладеш, сказалось и на внешнем виде ракхайнцев – они несколько отличаются от жителей центральной Мьянмы, и тем более – от северных и восточных народностей страны. Тем не менее, внешне индусами или бенгальцами они так и не стали.

Вот это желание ракхайнцев ни в коем случае не скатиться к индусам или бенгальцам, и с другой стороны, не раствориться среди преобладающих в Мьянме бирманцев, как раз и определило национальное сознание этого довольно интересного народа. Именно поэтому когда на севере – около бангладешской границы – начался рост мусульманского населения, говорящего по-бенгальски и более темнокожего, чем ракхайнцы, коренные жители штата Ракхайн сделали все, чтобы от них отгородиться. Большая часть мусульманского населения сегодня компактно живет в нескольких анклавах, в основной свое массе не стремится учить бирманский и ракхайнский языки, называет себя «рохинджья» и считает себя такими же гражданами этой страны, как и ракхайнцы.

Центральное правительство с самого начала приняло позицию ракхайнцев. Рохинджья не признавались в качестве национальной группы в Мьянме и считались бенгальскими иммигрантами с той территории, где сейчас расположено государство Бангладеш. Самоназвание «рохинджья» считается в Мьянме искусственным изобретением группы обычных бангладешских бенгальцев для того, чтобы обосновать свое право жить на территории Мьянмы, а не Бангладеш. Соответственно, им несколько раз передавались пожелания убраться назад через границу подобру-поздорову, поскольку это не их земля. С другой стороны, анклавы рохинджья, где власть принадлежала тем, кого в другой стране называли бы полевыми командирами, постепенно радикализовались. И немалую роль в этом сыграли две крупные внешние силы. Первая – международные гуманитарные организации. Вторая – радикальный ислам.

Рохинджья уже давно воспринимаются на Западе как слабая точка центрального правительства Мьянмы, в которую можно долбать для оказания на это правительство давления. Уже давно на Западе распространяются страшилки о том, как центральное правительство постоянно без разбору сотными убивает рохинджья и сжигает их дома. Страшилки из области прав человека на Западе характеризуются тем, что вскоре в них начинают верить и сами сочинители (пример такой страшилки с другой стороны Мьянмы – известный фильм «Рэмбо-IV» Сильвестра Сталлоне). Да и как тут не поверишь, если под это начинают выделяться немалые деньги, а целая куча ученых осваиваивает гранты, чтобы наукообразным языком обосновать, что предки рохинджья уже жили на этой территории когда там еще не было никаких бирманцев. Под это создаются фонды помощи бедным и гонимым рохинджья, на которых начинают паразитировать сотни людей – начиная от разного рода экспертов и сотрудников и заканчивая бангладешскими чиновниками. Естественно, чтобы денежный поток продолжался, нужно как можно громче орать о зверствах, как можно страшнее рисовать страшилки и говорить о сотнях тысяч жертв произвола. В результате сейчас на Западе бытует мнение, что рохинджья – один из самых крупнейших народов в Азии, который не имеет своей государственности. Называется даже цифра – 800 тысяч человек. При этом никто внятно не может объяснить, где заканчиваются рохинджья и начинаются собственно бенгальцы, составляющие основную часть населения Бангладеш.

На фоне этих подачек и прямой поддержки всего, что рохинджья делают (примерно так же на Западе поддерживали чеченских сепаратистов, рисуя образ благородных и героических борцов за независимость маленького, но гордого народа), многие представители этого самопровозглашенного этноса все больше и больше наглели. А с приходом в Мьянму демократии центральные власти старались лишний раз с ними не связываться, и все меньше и меньше входить с ними в соприкоснование, предпочитая ставить кордоны «по периметру» – в виде, например, запрета покидать территорию штата Ракхайн. Осторожность властей была понятна: случись любая провокация – и на Западе развернется очередная истерическая свистопляска о том, как кровавые генералы обижают бедных «писфул протестерз».

Кстати, после возникновения в Мьянме новой реальности в виде демократических преобразований, все чаще и чаще стали слышны голоса тех, кто призывал прекратить помощь рохинджья, поскольку им реально никто не угрожает. Поэтому многочисленным дармоедам из числа сотрудников разных гуманитарных фондов и кормящихся от них чиновников, кто делает деньги на реальных и мнимых бедах этих людей, позарез была нужна какая-то провокация, в которую было необходимо втянуть мьянманские вооруженные силы. А дальше – денежные потоки пойдут новой силой, а мир еще раз убедится в том, что никакими демократическими преобразованиями в Мьянме и не пахнет.

Именно на эту ситуацию очень удачно наложился радикальный ислам. На безграмотных людей всегда очень легко влиять. Поэтому к рохинджья поехали проповедники всех мастей, призывающие к вооруженной борьбе с неверными (читай – ракхайнцами). Для безработной молодежи рохинджья эти проповеди были как бальзам на душу. Соответственно активизировались нелегальные структуры, провозгласившие целью вооруженную борьбу с правительством Мьянмы под религиозными знаменами. Меня умиляет фраза в Википедии, посвященная этой проблеме: «Несмотря на нападки со стороны Бирманского Военного Режима на народ рохинджья, американские спецслужбы подозревают, что АРНО (Араканская национальная организация рохинджья) имеет связи с моджахедами – вооруженными исламскими экстремистами, с которыми правительство Бангладеш начало борьбу после взрывов 2005 года. В сообщении американского посольства, опубликованного на Викиликс, говорится, что на тайской границе АРНО имела контакты с Аль-Каедой.»

То есть, по сути получается неприглядная картина. Критикуя правительство Мьянмы за «нападки» на народ рохинджья, эксперты все-таки признают, что эти «нападки» имеют вполне себе ральные основания. И религия тут, в общем, ни при чем, если принять за основу тезис о том, что у терроризма нет религии. По сути, те, кто спекулирует на теме «религиозных притеснений рохинджья» для того, чтобы сохранить ее как рычаг давления на правителтьство Мьянмы, играют с огнем, выращивая этакий локальный «талибан» (или, если угодно, «Аль-Каеду»). Впрочем, этот проект настолько мелкий, что никакого нового 11 сентября от него на Западе по определению не будет. А что касается живущих на этих территориях людей (включая самих рохинджья с их реальными бедами и проблемами) – то на них организаторам этой игры, похоже, откровенно плевать. Хотя лично у меня создается впечатление, что то, что начиналось как классическая «теория заговора» и орудие влияния на мьянманскую военную хунту, сегодня выродилось в проект банального распила бабла присосавшимися к нему заинтересованными лицами – и поэтому давно уже живет своей жизнью, не зависимой от первоначально поставленной цели.

Таким образом, на севере штата Ракхайн в анклавах рохинджья сформировался совсем новый тип жителя – полуграмотного, наглого, не встречающего активного противодействия, уверенного в своей вседозволенности и поддержке извне, не отягощенного интеллектом человека, которым довольно ловко манипулируют при помощи своеобразным образом истолкованных религиозных догм. То есть, провокация на севере штата Ракхайн была просто неизбежна – и слишком многие были в ней заинтересованы. Она и случилась.

Тут нужно еще заметить вот что. Своей «отмороженностью» рохинджья абсолютно не похожи на остальных мусульман Мьянмы. Мьянманские мусульмане – это все-таки мусульмане буддистской страны (мусульман в Мьянме, по разным оценкам, от 4 до 8 процентов, хотя их число и продолжает расти, а более 80 процентов населения страны – буддисты). Образ повседневной жизни мьянманца основан прежде всего на буддизме – поэтому мусульмане вполне следуют в русле его «светской» составляющей. К этому следует добавить, что молиться и совершать религиозные обряды мусульманам никто не мешает, и число мечетей и молельных залов в Янгоне довольно велико. В нужное время громкоговорители призывают с мечетей людей к молитве – и этому никто не препятствует. Мьянманцы любят показывать площадь около пагоды Суле как символ веротерпимости: через дорогу с одной стороны от пагоды – мечеть, а через площадь – христианская церковь.

Кроме того, для многих жителей Мьянмы ислам – это вполне прагматический выбор. Существует множество школ, финансируемых исламскими фондами (прежде всего из богатых нефтью стран Ближнего Востока), где можно дать ребенку достойное образование. Он может получить и университетский диплом, поехав бесплатно по стипендии учиться в одну из арабских стран. Мусульманское меньшинство помогает «своим» при устройстве на работу и может ссудить деньги для начала собственного бизнеса. Естественно, буддистская семья, у которой нет денег, такой роскоши для своих детей позволить не может – к сожалению, нет на свете буддистских стран, богатых нефтью и шальными деньгами от ее продажи. То есть, становясь формально мусульманами, такие семьи остаются еще долгое время в русле буддистского образа жизни.

И, наконец, мусульманские обычаи для многих мьянманских приверженцев ислама – это скорее ориентиры, чем жесткая необходимость. Проиллюстрирую это одним примером. Как-то я зашел подстричься в янгонскую парикмахерскую, обслуживающую и мужчин, и женщин. В очереди к мастеру сидела девушка в глухой парандже с щелью для глаз. Рядом с ней была ее подруга. Когда подошла ее очередь – девушка откинула с лица верхнюю часть паранджи, потом распустила волосы и села в кресло. Мастер-мужчина стал делать ей прическу. После окончания процесса она снова надела паранджу и вместе с подругой пошла на улицу. Когда я рассказываю об этом моим российским друзьям-мусульманам, они говорят, что такую девушку нельзя вообще считать последовательницей ислама. Но таких мусульман в Мьянме множество – если не большинство.

Помимо вот этой «культурологической» составляющей есть и еще одна причина для мьянманских мусульман недолюбливать и не поддерживать рохинджья. Они опасаются, что если правителтство в один прекрасный день начнет борьбу с мусульманским экстремизмом – они тоже попадут под раздачу. Поэтому они тезис о том, что рохинджья – неправильные мусульмане, абсолютное большинство из них, по крайней мере на словах, поддерживает довольно активно. Мусмульмане были и среди участников недавних демонстраций, проходивших, в частности, под лозунгом: «Рохинджья – нет такой народности в Мьянме!» Демонстрации в защиту (именно не поддержку, а защиту) рохинджья в Янгоне в эти дни оказалась очень малочисленной.

Вот с учетом этой картины теперь можно кратко рассказать о том, что случилось в штате Ракхайн. Большинство сообщений мировых агентств начинаются с того, что 3 июня около города Таунггоук буддисты ни с того ни с сего выволокли 10 мусульман из рейсового автобуса и после этого их убили. Такая нарочитая подача событий мировыми агентствами с религиозной точки зрения показательна. Но интересно и другое – мало кто из агентств рассказал про первый эпизод, как раз после которого ракхайнцы напали на автобус, где ехали рохинджья. За пару дней до этого несколько рохинджья схватили девушку-ракхайнку, надругались над ней и убили. Какая после этого религиозная составляющая могла быть в том, что разъяренная толпа ракхайнцев ринулась к автобусу, где ехали рохинджья, якобы, причастные к убийству беззащитной девушки? При чем тут религиозная принадлежность тех и других участников событий, так тщательно подчеркнутая в сообщениях крупнейших информагентств?

А дальше события стали развиваться по принципу снежного кома. Взбудораженные убийством соплеменников и чувствующие свою полную безнаказанность рохинджья начали жечь все подряд – лишь бы это «подряд» было ракхайнским. В результате всего в ракхайнских деревнях около анклава рохинджья – Маунгто за несколько часов были убиты 8 человек, ранены 23 человека, сожжено и разрушено 508 домов, 19 магазинов и один гестхауз. Всего было уничтожено восемь ракхайнских деревень.

Примечательно, что ведущие мировые агантства тут же обвинили мьянманскую армию в том, что это солдаты сожгли деревни и убили мирных жителей. Слишком долго вбивались в сознание тезисы о гонимых и обиженных «писфул протестерз» рохинджья с одной стороны и убивающей всех без разбора кровавой военной хунтой с другой, чтобы картина софрмировалась сама собой. И хотя эти сообщения вскоре были стыдливо сняты с сайтов распространивших их агентств, мьянманцы бвли не просто возмущены – они были обозлены. На фейсбуке многие мьянманцы (среди моих друзей – чуть ли не большинство) сменили свои фотографии профиля на изображение ракхайнского национального флага, а в качестве фона «хроники» начали размещать картинки мьянманского флага с надписью: «На нашу страну напали террористы, называющие себя Рохинджья!»

Попутно на Фейсбуке был запущен флешмоб – собраться у здания Би-Би-Си 18 июня под лозунгщм: «Би-Би-Си, прекрати лгать! Рохинджья – не протестующие, они – террористы, напавшие на нашй страну!». Если раньше военному правителтству приходилось убеждать народ, что Би-Би-Си лжет, то теперь даже в либеральных газетах размещены призывы к бойкоту Би-Би-Си и обвинения этой радиостанции во лжи и нечистоплотности. По сути, в эти дни Би-Би-Си потеряла в Мьянме все.

Косвенно удар пришелся и по До Аун Сан Су Чжи. В социальных сетях и в форумах мьянманских газет сейчас стали не редкостью мнения пользователей примерно такого содержания: «Амэй Су! Мы действительно верили тебе как маме. Зачем ты дружишь с врагами нашего народа?»

В этих условиях единственной силой, способной остановить кровопролитие, оказалась армия. Причем, если следовать западным страшилкам о «кровавой хунте», для центрального правительства было бы даже выгодно, чтобы произошел еще один виток конфликта. То есть, чтобы ракхайнцы напали на рохинджья и отомстили за сожженные деревни – а потом уже можно наводить на пепелище порядок. Но именно армия не дала им это сделать. По сути дела, мьянманская армия встала на защиту именно тех самых рохинджья, в убийстве и притеснении которых ее так активно обвиняли. Многие мои друзья-ракхайнцы не поняли этого: «Зачем они защищают подонков! Мы давно уже бы расправились с ними, но мы не хотим, чтобы по нам стреляли наши же братья-солдаты!»

10 июня было объявлено, что в 8 часов вечера к нации обратится президент У Тейн Сейн. Все мои знакомые мьянманцы звонили друг другу и спрашивали, знают ли они о выступлении президента. Поэтому даже в пивных барах в 8 часов посетители смотрели отнюдь не репортажи с Евро-2012.

С постановочной точки зрения обращение президента выглядело отвратительно. В огромном парадном помещении была установлена трибуна, и по бокам – по семь огромных национальных флагов с каждой стороны.Трибуна и стоящий за ней президент казались очень маленькими на фоне пустого пространства – а камера как нарочно постоянно показывала общий план. Президент читал текст бубнящим сиплым голосом, уткнувшись в бумажку и не поднимая глаз. Большие очки съехали на нос. Да простят меня мьянманцы за цинизм, но так судьбоносные для страны заявления не делаются.

В своем заявлении президент У Тейн Сейн фактически узаконил ту ситуацию, которая уже и без того сложилась после того, как между сторонами конфликта встали армия и полиция. Были названы шесть центров, в которых произошли беспорядки, а также введено чрезвычайное положение в штате Ракхайн. Президент подчеркнул, что все зачинщики конфликта, независимо от национальной и религиозной принадлежности, понесут наказание по закону. Он также призвал работать вместе по нормализации ситуации во имя демократических реформ в Мьянме.

Как разрешать эту ситцацию – похоже, не знает никто. Правительство Мьянмы, видимо,все еще не готово признать рохинджья жителями страны – хотя сам факт их защиты от разъяренных ракхайнцев говорит сам за себя. Это тем более не готовы сделать и ракхайнцы – причем, предлагаемое одной из газет на полном серьезе решение проблемы довольно оригинальное: «Мы должны убедить так называемых рохинджья, что это не их земля, что они сюда пришли в гости – и что пора им ехать обратно». Если бы все так было просто – почему сербам так и не удалось уговорить албанцев уехать их исконно сербского Косова?

С другой стороны, слишком много финансовых интересов завязано на проблеме «гонимых и обиженных» мирных рохинджья, и слишком соблазнительным остается возможность продолжать иметь небольшой управляемый конфликт для давления на правительство Мьянмы по разным поводам. Поэтому подвижки на этом направлении сейчас в большей степени зависят совсем не от правительства Мьянмы. И введение чрезвычайного положения – это не более чем пауза в долгой игре с многими участниками, где о конкретных людях рохинджья, похоже, думают меньше всего.

10.8 Они вернулись…
Aug. 22nd, 2011

В июле мьянманцы, отучившиеся в Москве, вернулись на Родину. До этого они публиковали на своих страничках в Фейсбуке фотографии защиты дипломов и выпускных гуляний. Большинство альбомов назывались почему-то по-английски – Mission complete.

В прошлом году я видел, как они возвращались. В аэропорту Мингаладон еще до стойки регистрации прибывших их впервые за несколько лет построили в шеренгу и собрали паспорта. Многие из них, не особо стесняясь друзей, плакали. А затем они строем прошли через стойку иммиграционного контроля. С этого момента они перестали быть вольными российскими студентами, а снова стали членами правящей военной касты – Татмадо. Но они еще не осознали в полной мере, что они вернулись совсем в другую страну, чем та, из которой они в свое время уезжали.

Во-первых, постепенно меняется само отношение к армии. Если раньше это была относительно закрытая каста, то сегодня ее границы начинают размываться. Размываются они как вверху (когда в правительство приходит все больше и больше гражданских), так и внизу – например, после разговоров о введении всеобщей воинский обязанности и службы по призыву, многие мьянманцы уже воспринимают армию как нечто, куда он без проблем может попасть – даже и не по собственной воле. И если раньше военных в Мьянме просто побаивались, но признавали за ними силу, то теперь разговоры о всеобщем призыве заставляют молодых мьянманцев бояться армии уже совсем по-другому – примерно так, как боятся ее молодые россияне, не желающие служить.

Во-вторых, сама армия постепенно претерпевает изменения. Старые стимулы, на которых она держалась, уходят в прошлое, и на фоне этого армия уже выглядит совсем по-другому. Одной из самых знаменитых армейских льгот был пермит на покупку и ввоз машины, который получали офицеры, одновременно с получением звания подполковника. Сейчас они тоже получают такой пермит. Но в условиях, когда цены на ввозимые в Мьянму автомобили значительно упали, этот пермит уже не играет даже половины той роли, которую он играл раньше. Совсем по-другому сегодня выглядит и возможность армейских командиров торговать излишками получаемого по квотам бензина и дизеля: после появления частных заправок с хорошим бензином потребности в продукции мьянманской нефтеперегонки значительно сократились, да и доходы от этих торговых операций сегодня не такие высокие как раньше.

Если раньше военнослужащий комиссовывался из армии по причине болезни, его выходного пособия хватало для того, чтобы открыть свой небольшой бизнес или купить хорошее жилье. Сейчас выплата осталась прежней, но на нее можно купить разве что однушку-хрущевку в пригородном тауншипе Янгона. А в это время в Янгоне, Мандалае и Пьин У Лвине в массовом порядке строятся новые шикарные дома, цены на земельные участки за год возрастают в разы, а количество новых дорогих иномарок на улицах Янгона увеличивается с каждым днем. Чем-то, кстати, это напоминает самое начало 90-х годов прошлого века в нашей стране, только этот процесс несколько более растянут во времени.

То есть, постепенно становится понятно, что сейчас в стране совсем другие герои. И армия, которая когда-то пронизывала все структуры государства, нависала над ним и полностью контролировала принятие решений, теперь постепенно становится всего лишь одним из государственных институтов. Естественно, эта трансформация не может произойти в один день. Сегодня до сих пор нельзя сказать, где кончается армия и где начинается остальное государство. Многие гражданские министры – в прошлом военные. Две крупнейшие бизнес-корпорации (MEC и UMEHL) – это бизнес-клубы полковников. Но даже генералы, переодетые в гражданскую одежду – уже не прежние генералы. Если одетые в форму они вели себя как военные, командующие вверенным им подразделением, то сейчас они уже пытаются быть похожими на гражданских министров других государств. А эта субъективная перестройка объективно размывает границы между Татмадо и остальным обществом.

Самое интересное в этом процессе то, что на генеральском уровне этот процесс как раз мало ощутим. Для генералов все оборачивается только сменой декораций в виде замены брюк на традиционные бирманские юбки. Уровень материального благосостояния у людей, принимающих решения, с ростом инвестиций в экономику даже возрастает. А вот на уровне лейтенантов и капитанов – все совсем по-другому. Плюс к этому разрушается система льготного снабжения офицеров и членов их семей, делавшая эту касту раньше людьми высшего порядка – и они все меньше и меньше имеют льгот, или эти льготы теряют свою актуальность. Темная история о реальной или мнимой попытке «партии власти» – Союзной партии солидарности и развития – получить по-дружески от правительства пермит на ввоз пятиста автомобилей, продать их в Мьянме, и этим пополнить партийную казну, вызвала небывалый скандал даже в среде «легальной» оппозиции. То есть, есть вещи, которые сегодня уже делать просто нельзя – хотя вчера это было обыденной практикой. Преимущества, которые раньше давала принадлежность к Татмадо, сокращаются с каждым днем.

Именно поэтому, как говорили мне друзья-военные, возросло число людей, не желающих служить и стремящихся самым разным способом покинуть армию. Само по себе пособие для комиссованных по болезни – уже источник коррупции. Потому что за часть от твоего кровного пособия военврач поставит тебе какой угодно диагноз.

Вот в такую страну вернутся из России мьянманские студенты. Уже сейчас некоторые из них откровенно не хотят продолжать службу. В принципе, российское инженерное и тезхническое образование само по себе не нуждается в рекомендации, и поэтому выпускнику МГУ или «бауманки» вполне можно рассчитывать на относительно хорошую работу, например, в Сингапуре. Тем более, что там уже постепенно накапливается критическая масса мьянманцев из числа выпускников российских вузов, а значит – постепенно налаживается система взаимопомощи при трудоустройстве. Главное – правильно «выйти» из армии, иначе правительство сделает тебя невыездным и заставит выплачивать компенсации за то, что обучало тебя в России (обычно это сумма в 300-500 миллионов кьят). Впрочем… теперь уже есть посредники в погонах, которые за умеренную цену без проблем вычеркнут тебя из «черных списков» – поэтому и эта угроза тоже постепенно теряет свою актуальность.

Демобилизационные настроения вызваны еще и тем, что мьянманские правительство зачастую не представляет, что ему делать с вернувшимися из России студентами. Они военные – и «российский» капитан с высшим инженерным образованием после возвращения из Москвы отправляется в далекий гарнизон. После сверкающей огнями российской столицы мьянманская провинциальная глушь с перебоями в электричестве, бытовыми неудобствами, грязью и невыносимой скукой выглядит особенно отвратительно. А самое главное – в Москве они, несмотря на то, что были разбиты на группы, все равно чувствовали себя свободно. А в далеком гарнизоне они получают военную муштру, насаждаемую их командирами, образование которых часто оставляет желать лучшего. И это при том, что в мьянманской армии (как и в любой) умников не особо терпят, и, чтобы не выделывались, поручают им самую непрестижную работу.

Я знаю случаи, когда вернувшиеся из Москвы мьянманцы со степенью кандидата наук посылались в Тьмутаракань, где их знания и способности никому не были нужны. Я видел детскую радость кандидата наук по ядерной физике, когда ему наконец удалось комиссоваться из армии. Сейчас он – совладелец магазина стройматериалов. Где он хранит свой диплом кандидата наук – я не знаю. Но его пример – совсем не единичный для Мьянмы.

Причем, если раньше человеку, расставшемуся с армией не по доброй воле, было сложно найти работу, то теперь с этим гораздо легче. Многие бизнес-структуры ценят мьянманцев с заграничным образованием, и если он покажет себя хорошим профессионалом – готовы задействовать свои связи, чтобы ему дали спокойно работать и оставили в покое. А поскольку число «откосивших» от армии все более и более возрастает, они уже не такие изгои в военной среде как раньше. Наоборот, возникает известная по российской практике связка «чиновник-бизнесмен», когда один через свои связи, находясь изнутри системы, помогает бизнесу другого, и сам от этого имеет свою долю.

Есть для вернувшихся из России мьянманских студентов еще один путь, и они пытаются им воспользоваться. Путь этот – поступление в российскую аспирантуру. И если мьянманец хорошо учится, обладает хорошими друзьями на родине, а также сам способен проявлять активность – у него есть все шансы выиграть этот счастливый билет. Хотя в принципе, это – всего лишь отсрочка угрозы дальнего гарнизона всего на нескольк лет. Но из России он все-таки вернется уже майором, а не капитаном, что хоть и чуть-чуть, но лучше. По крайней мере, после аспирантуры и глушь будет не такая далекая, и должность уже не такая низкая.

Вот на таком фоне, когда большинство вернувшихся из России мьянманцев столкнутся с невостребованностью своих знаний и с изменением роли некогда вездесущей армии, они будут думать о своей дальнейшей жизни.

Петь первый и самый простой – забыть Россию и вольную студенческую жизнь. Можно сломать себя, подчиниться воле обстоятельств и плыть по течению, помня о том, что военнослужащие гарантированно получают какие-никакие деньги (не очень большие, но стабильные), а большинство жителей Мьянмы вообще не имеют никакой работы.

Самое интересное, что большинство мьянманских студентов в конечном итоге обречены именно на этот путь. Мьянма – страна, где правят не личности, а правит каста. Именно поэтому, возвратившись в Мьянму, вчерашний студент напрочь забывает все свои московские привычки и уже начинает жить уже совсем по другим законам – сообразно с действительностью вокруг себя. Кто хочет понять сущность этого феномена – пусть почитает «Душечку» Чехова. А главное, живя в России, они понимали, что все вокруг «не настоящее», потому что через пару лет всего этого вокруг них уже не будет. А вот Мьянма – будет. Поэтому в России большинство из них – играли (играли в Россию), а в Мьянме – будуть продолжать жить.

Именно поэтому большинство из них в России вообще не учились, а отбывали свой срок. Для них главное было – не знания, а понимание того, что у них идет армейский стаж. Поэтому многие из них если и читали учебники – то только потому, что российские преподаватели уж больно настойчиво просили их это делать, а проявлять неуважение к учителям в Мьянме не принято. Уровень их профессиональных знаний при отсутствии мотивации так и остался низким. Жили они в основном закрытыми сообществами, общались только друг с другом (китайцы со своими чайна-таунами – верх открытости окружающему миру на их фоне), многие из них так и не освоили русский язык. Абсолютное большинство из них никогда не имело сексуальных отношений с девушками. Для военной академии в маленьком городке Пьин У Лвине при традиционной строгости бирманской морали – это вполне понятно. Но и в России при полной свободе выбора девушки у них так и не появились – и мораль тут уже ни при чем. Знакомство с девушкой – это процесс без гарантированного результата, а мьянманцы болезненно боятся потерять свое лицо и получить отказ. Тем более – военные, которые по определению не умеют проявлять инициативу и принимать решения. При этом они на полном серьезе утешают себя разговорами о том, что русские девушки – проститутки, а у мьянманских студентов нет столько денег, чтобы платить им за секс. То есть, при желании они находят довольно своеобразные оправдания своему добровольному изоляционизму.

И это, между прочим, поколение Интернета, которое к тому же в России было абсолютно свободно в выборе друзей и в установлении новых контактов. Глядя на них, невольно понимаешь, что генерал Не Вин, закрывший на десятилетия страну для иностранцев, не просто выражал «коллективное бессознательное» своей касты, но просто следовал за какими-то основополагающими чертами национальной психологии бирманцев.

Прощаясь со своими российскими преподавателями, мьянманцы будут обещать им писать и поддерживать контакты. Но делать это станут лишь единицы. И не потому, что не будет доступа к Интернету. Просто у них появится совсем другая среда обитания, которая и начнет определять их поведение – в отличие от российской, «игрушечной», уже «настоящая». А эта среда до сих пор насыщена недоверием к иностранцам и стремлением ограничить с ними контакты до минимума. И мьянманцы, становясь опять частью этой касты, принимают это правило.

А самое главное – мьянманцы не так активно живут воспоминаниями как русские. У них нет рефлексии по прошлому, а на события предыдущих лет они смотрят с позиций сегодняшнего мироотношения. Именно поэтому немногие российские друзья будут забыты и отодвинуты на второй план, а на первом плане будут те, кто входит в одну с ними касту. Правда, некоторые, спустя пару лет, начинают понимать, как им опять не хватает России и русских друзей. Тогда переписка может возобновиться. Но это будет именно через пару лет – а не сейчас.

Это не плохо и не хорошо. Просто они так живут.

Путь второй – начать барахтаться. То есть, пытаться (прежде всего, через друзей своих родителей и нашедших уже хорошие местечки собственных друзей или старших братьев) получить хорошую должность в министерстве, или прикомандироваться к корпорациям – MEC и UMEHL. Но на это способны не все мьянманцы при погонах. Одним мешает лень, другим – патерналистско-армейская надежда на доброе начальство, третьим – отсутствие талантов. Вот из тех, кстати, кто барахтается – многие сохраняют свои отношения с российскими друзьями и преподавателями. Но это, увы, единицы.

Путь третий – попытаться уйти из армии. Про это я уже сказал. И, похоже, этот путь приобретает все большую и большую популярность.

Когда До Аун Сан Су Чжи размышляет об обновлении правящей элиты, ее слова на самом деле звучат не впустую. Для многих капитанов сегодня это – как бальзам на душу. Особенно – для тех, кто вернулся с учебы из Москвы. Они видели, что есть другая жизнь – с быстрым Интернетом без блокированных сайтов, хорошо освещенными улицами и местами с гладким асфальтом, где можно кататься на роликах. Когда они приедут домой, им придется отвыкать от многого хорошего, к чему они привыкли. Многие из них неизбежно зададут при этом вопрос – почему? И тиражируемые газетами рассуждения ДАССЧ о том, что правящая элита должна постепенно обновиться и к власти должны прийти другие, современно мыслящие люди – это для них готовый ответ (не случайно для многших из них ДАССЧ если не кумир, то уважаемый человек – в отличие от их начальства).

Они сразу же начинают примерять на себя роль этой самой обновленной элиты – пока еще мысленно. При этом военные мьянманцы из числа тех, кто внимательно слушает До Су, даже не предполагают, насколько плохо для них все это может закончиться. Все дискуссии об обновлении КПСС в конце 80-х годов прошлого века логически завершились ее запретом в 1991 году – причем, те, кто начинал эти разговоры, совершенно не предполагали такой финал. Джинн, выпущенный из бутылки, всегда начинает жить по своим собственным законам.

То есть, у тех молодых военных мьянманцев, кто думает про обновление Татмадо, есть все шансы стать невольными могильщиками собственной касты, а не реформировать ее. В условиях незавершенности вялотекущей политической реформы (парламент еще только-только начал работу, и механизмы решения вопросов взаимоотношений между частями страны еще не откатаны) именно армия до сих пор остается единственной цементирующей силой Мьянмы. И если начнется ее развал – то все минимум кончится новой Югославией в более жестоком азиатском виде. Но в истории все, как правило, учатся на своих ошибках и не замечают чужой опыт.

А пока – закончился июль, месяц возвращения домой студентов из России. Есть среди них на самом деле умные и талантливые ребята, которые не зря провели время. Они получили достойное образование, пожили в другой стране. Даже их выпускные капустники несут на себе отпечаток их российской жизни. Мьянманские студенты прошлых лет даже отсняли видео – пародию на программу «Время» с репортажами об их жизни в России. То есть, даже несмотря на их московский изоляционизм, это – все равно уже совсем другие члены Татмадо, чем их старшие товарищи, из которых единицы получили образование за рубежом (причем, как правило, это была стажировка уже в зрелом возрасте в закрытых военных училищах), и которые через всю жизнь пронесли подозрительность и недоверие к иностранцам и иностранному опыту. Через несколько лет «российские» мьянманцы уже будут активно влиять на принятие решений в их стране – и это, кстати, один из залогов того, что страна действительно изменится.

Одна из самых популярных русских песен у учившихся в России в прошлые годы мьянманцев – «Когда закончится война» Сергея Трофимова.

Когда закончится война
И мой народ залечит раны
Новорожденная страна
Отбросит мощи великана

И вдруг окажется что жизнь
Имеет главное значенье
А мы над пропастью во ржи
Сражались с собственною тенью

Некоторые их них понимают, что их главная война – это война прежде всего с самими собой, с окружающими их призраками прошлого. И из России лишь немногие возвращаются победителями. Многие, увы, остаются выразителями «коллективного бессознательного» своей касты, немногим отличающееся от того, какое было во времена генерала Не Вина. Остается надеяться, что теперь уже меняющаяся мьянманская действительность все-таки сможет подтолкнуть их к какой-то эволюции и помочь понять то, что они не смогли и не захотели понять в России. А их российский опыт увиденной со стороны другой жизни поможет им в этом.

Плохо одно: России ее иностранные выпускники никогда не были интересны кроме редких отдельных бюрократических мероприятий для галочки, организуемых российскими властями в основном для банального «распила бабла». А мьянманцы, как я уже сказал, вернувшись на родину, за редким исключением очень быстро теряют интерес к России и ко всему русскому.

Если, например, японцы помогают создавать в Мьянме ассоциации выпускников японских вузов и активно их поддерживают (в том числе предоставляя возможности для поездок, облегчая бизнес-контакты и давая гранты на проекты), то России на это откровенно наплевать. При этом японцы поддерживают в основном мьянманских бизнесменов и техническую интеллигенцию, а в случае с Россией речь идет о молодых представителях правящей мьянманской элиты – то есть, без объяснений понятно, кто при равных вложениях может получить больше возможностей . Стоит ли потом удивляться, почему ни в одной стране мира, даже там, где говорят по-русски, у России нет устойчивого круга своих искренних сторонников в правящей элите. А за деньги Газпрома все не купишь – тем более, что у тех же американцев или китайцев денег будет побольше. 

Но это – уже вопрос не к возвращающимся домой мьянманским студентам.

 

Web Analytics