Сингалы – один из древних народов земли, их происхождение и история культуры связаны с островом Ланка на протяжении около двух с половиной тысячелетий. Об этом свидетельствуют археологические, историко-этнографичеекие, литературные и фольклорные материалы. В частности, эта подтверждено уникальными но своей давности для региона Южной Азии памятниками в жанре исторических хроник («Дипаванса», «Махаванса», «Чулаванса»), самые ранние из которых складывались еще до начала нашей эры, хотя записаны в IV V вв. н.э.
Непрерывная языковая традиция, долговременное проживание на одной, сравнительно небольшой, островной территории, доминирование в идеологии практически на протяжении всей истории уложений и норм буддизма южного толка придали определенную завершенность и неповторимость чертам этнической культуры сингалов. В далеком прошлом предки их были выходцами из северной Индии, но затем до конца XX в. сингалы обитали только на Ланке.
Буддизм является в Шри Ланке государственной религией, в сингальской этнической среде это учение формулирует идеологию и доминирует в системе ценностей. В то же время известно, что в их духовной культуре живы и актуальны многие народные верования, иногда очень древние. Своеобразие Шри Ланки заключается прежде всего в том, что эта небольшая страна, расположенная у южной оконечности полуострова Индостан, с одной стороны, является своего рода культурным изолятом, так как, несмотря на ближайшее соседство с великой Индией, на протяжении многих веков она сохраняла не только политическую и экономическую независимость, но и яркие особенности местной культуры. А с другой стороны, сингалы во многих чертах быта, мировоззрения, обычаях имеют и заметное сходство с другими этносами Южной Азии, и потому их культура представляет собой своего рода подтип общей южно-азиатской цивилизации, к которой также принадлежат народы Индии, Непала, Пакистана и Бангладеш. Это следует учитывать при изучении различных сторон культуры народов названного региона, в том числе и при обращении к такой теме, как образ птицы в мифологии и традиционных воззрениях этих народов.
Птица с глубокой древности являла собой загадку и объект символизации для человеческого ума, и потому ее образ оказался запечатлен в мифологии и в религиозных представлениях, в мировоззренческих конструкциях практически всех народов земли. Использование этого образа в объяснении законов и процессов окружающей действительности человеком в процессе ментальной деятельности и интеллектуально го развития берет начало в далеком прошлом. Очаги специфического почитания птиц, в большей или меньшей степени развернутого в культовой форме, обнаруживаются в отдельных областях мира. Относятся они преимущественно к доисторической и архаической эпохам [Ханугина 2007: 121-138].
У современных народов Южной Азии мы встречаемся уже фактически с пережитками древнейших представлений и суеверий, связанных с образом птицы. Но «пережитки» эти, во-первых, весьма живучи, а во-вторых, характерны и существенны для представлений о мире у различных народов и племен Индии, Непала, Шри Ланки и других стран Южной Азии. И хотя мы не можем выявить здесь какого-то единого культа, некой цельной системы в связи с образом птицы в общем культурном пространстве у этих народов, названные представления и суеверия до сих пор остаются значимыми и составляют определенные особенности этнической культуры (или культур) региона.
Рис.1. Бог Кама
К наиболее ритуализованному типу можно отнести ряд образов птиц, которые, согласно легендам, являются основным средством передвижения (ваханой) некоторых из богов индуизма. Так, бог-хранитель Вишну, из главной божественной триады индусов, передвигается с помощью мифической птицы Гаруды; верхом на павлине ездит бог войны Картикея=Сканда, сын Шивы; бог любви Кама разъезжает, вооруженный цветочным луком, на попугае (иногда на других птицах или иных «средствах передвижения»- рис. 1); богиня искусств Сарасвати представляется восседающей на золотом лебеде-гусе. Изображения этих птиц, даже без соответствующих божественных персонажей, уже сами но себе могут символизировать их присутствие.
Из названного ряда мифологических образов птиц наиболее сложен Гаруда (сын Кашьяпы, олицетворяющего планету Уран), весьма почитаемый у индуистов, в котором соединяются черты птицы и человека. Иногда он изображается в виде птицы с головой человека, в других случаях – в виде человека с птицеподобной головой и крыльями.
По традиционным представлениям, Гаруда отличается неимоверной силой, ему ничего не стоит поднять одной лапой слона; Вишну может восседать на этой мощной птице не только сам, но и вместе со своей супругой. Гаруду называют царем птиц, и даже боги уважают его за могучесть, а также и за благочестие (в частности, за глубоко почтительное отношение к брахманам). Так, в случае, когда Гаруда хотел похитить луну, богам пришлось считаться с ним и вести специальные переговоры, чтобы придти к компромиссу.
Гаруда является воплощением на индийской почве древней идеи змееборчества: он могучий противник змей, которые гибнут от одного его взгляда. Причина этой ненависти объясняется пленением змеями матери Гаруды. Злые существа хотели обрести бессмертие и обещали вернуть заложницу только в том случае, если Гаруда принесет им Луну – сосуд, контролируемый богами, в котором и находится напиток, дарующий бессмертие, то есть амрита. В иконографии Гаруда иногда выступает оплетенный змеиными телами (ср.: [Маретина 2005: 60 78 и сл.] (рис. 2).
Рис.2. Маска Гаруда
Эта мифическая птица нередко является одним из героических персонажей в древнеиндийском эпосе. Наряду с Гарудой выступают и его дети – Сампати и Джагаю. Местом обитания этих огромных и могучих птиц обычно называют южные пределы. Заметна их роль союзников царя-героя Рамы и противников царя-грешника Раваны в древнеиндийской эпической поэме «Рамаяна».
Многозначен в представлениях индийцев образ павлина, символизирующий природную красоту, величественность, роскошь, богатство. Это и царская птица, и символ присутствия могущественного божества. Образ танцующего павлина увязывается с периодом дождей и с пробуждением эротического начала в душе человека. Опахала из павлиньих перьев знак роскоши.
Символом богатства, процветания, удачи выступает и гусь=лебедь ханса (судя по словоупотреблению в индийских языках, это нерасчлененное понятие), особенно золотой гусь – суварна ханса. В некоторых контекстах лебедь символизирует любовное желание. О том же говорит и пение кукушки.
Символизация «начала» (года, семейной жизни, важного предприятия, а также и значительного мероприятия) иногда присуща образу петуха.
Ворона считается посланником бога смерти Ямы и выступает одним из его атрибутов в индуистской иконографии. Иногда она становится объектом почитания в ритуале. Так, в Непале зафиксирован редкий факт ритуального поклонения вороне (вероятно, в смысле умилостивления) во время праздника Тихар.
В одной из мало известных (и, видимо, древних) легенд объясняется, что воробьи и некоторые виды куропаток произошли из отрубленных (в наказание) голов трехголового сына божественного мастера Вишвакармана (или Вишвакармы), которого звали Вишварупа, а провинился он тем, что, прикидываясь другом богов, на самом деле помогал их врагам – а сурам [Томас 2000].
Павлин, попугай, петух, фазан, индюк- вот птицы, наиболее часто представленные в миниатюре, вышивке, иногда в пластических видах искусства. Здесь они выступают и как символические знаки, но также просто как прекрасные «произведения» природы. Реже они изображаются и как объект охоты. В фольклоре (отчасти и в изобразительном искусстве) находится место для кукушки, совы, грифа, некоторых ловчих птиц.
Пернатые певцы и другие птицы чаще всего бывают представлены на фоне пышной растительности, что вместе символизирует плодовитость, плодоносность, богатство и роскошь природы. Иногда этот смысл дополняется и другими символами благополучия, процветания, например свастикой. «Райский сад» с пышной растительностью, цветущими и плодоносящими деревьями, с птицами на ветвях, бабочками и стрекозами над цветами и кустами – это образ гармоничного мира, идеала благоденствия. Краткий аналог той же идеи образ птицы с цветущей ветвью в клюве. В Непале легендарная птица Сиял-чари считается дарительницей богатого урожая (она приносит его с Гималаев). Единство всего сущего, всего живого представляется и в более сложных образах фантастических птиц и иных существ с «птичьей составной». Изображение птиц парами (наряду с парами некоторых животных, например оленей) – типичный благопожелательный символ.
Поведение и пение реальных птиц нередко служат приметами и предсказаниями для жителей Южной Азии о погоде, судьбе, ближайших событиях.
Среди бытовых предметов у народов Южной Азии можно встретить и изображения птиц как таковые, и утилитарные предметы в форме или с украшением в виде птиц, и сюжетные изображения с включением «действующих лиц» из пернатых, в том числе и объекты религиозного почитания в том или ином виде.
Разнообразны и материалы, из которых изготовлены объекты, связанные с образом птицы: это изображения из глины, дерева, камня, металла, это ткани с набивными узорами и вышивкой, рисунки, литографии, изделия из птичьих перьев. Вариативно и применение означенных предметов. Это могут быть статуэтки, копилки, храмовые лампы, светильники, погремушки, чайники, ножи, подносы, сосуды для приправ, маски, подсвечники, игрушки, даже массажер для пяток, а также занавеси, накидки, скатерти, одежда, панно, опахала. Отметим, что многие подобные вещи обнаруживаются и среди экспонатов из Южной Азии, хранящихся в Музее антропологии и этнографии имени Петра Великого в Санкт-Петербурге [Краснодембская 2005: 388-391].
По-видимому, к самым древним разделам «птичьей» мифологии относится слиянный образ человека и птицы. Подобный образ, тем не менее, присутствует даже в развитой мифологии индуизма, в чертах твердо установившегося канона- это как раз и есть известный спутник Вишну, хранителя мира, уже упоминавшийся Гаруда.
С древности распространен также сюжет о том, что птицы могут обладать (и некогда обладали) человеческой речью (ср., например, птицу Джатаю в древнеиндийской эпической поэме «Рамаяна»), а затем вследствие неких причин утратили такую способность. Это также обычный сказочный сюжет. Более того, иногда птица сама выступает в роли «рассказчика» сказок, как. например, в случае популярного в регионе Южной Азии (хотя и не только в нем) сборника «Сказки попугая». Со своеобразно превращенным видом птицы как «говорящего существа» мы встречаемся и в классической литературе региона, в распространенном в свое время жанре поэм-посланий, где птица может выступать как вестник и наблюдатель.
В таком фольклорном разделе, как сказки о животных, птица обычно выступает наравне с другими персонажами, как в роли «трикстера», так и в роли его противника.
Как правило, более определенными «магико-опознавательными» чертами образы птиц бывают наделены в магико-этикетном и ритуально-обрядовом контексте. Люди в своем бытовом поведении в соответствии с культурной традицией постоянно учитывают и повседневно подтверждают эти маркировочные знаки. Очень часто такая маркировка проявляется в гадательной практике, где символике птичьих образов (как и многих других природных) тоже придается немалое значение.
Конечно же, эта символика теснейшим образом связана с естественно-бытовым восприятием тех или иных птиц, которые окружают человека в его жизни. Многое зависит от внешности птицы, благозвучности ее голоса, даже характера движений, общего стиля поведения. Больше доверия оказывается тем птицам, которые не боятся селиться вблизи человеческого жилья и т.п. Те или иные птичьи образы символизируют благополучие дома, семейный уют, плодовитость, успех, процветание и т.д.
Может быть, не слишком отчетливо, но все-таки про слеживается особая роль птицы в народных космогонических представлениях. В двухъярусной вертикали птица выступает как символ верхнего мира, в трехъярусной- как посредник между небом и землей, в четырехъярусной- как субьект срединного (между небом и землей) пространства. В этом ключе можно рассматривать и тех птиц, которые выступают специальным средством передвижения (ваханой) отдельных богов в индуизме. Иногда в схемах вселенной птица изображается и как часть земного мира. Таким мы видим этот образ на редком непальском экспонате из коллекций Государственного музея истории религии «скалке» сомбар, используемой для изготовления ритуального печенья [Мазурина 2002: 141-147]. На ее гранях изображены секции мироздания, в одной из которых присутствуют земноводные (лягушки, головастики) и птицы. Очевидно, что так символизируются разделы земной фауны. Хотя параллельно возможна и трактовка этого рисунка как противоположение в двухуровневом измерении «верхнего» и «нижнего» миров.
Нередко также птица выступает как связующее звено в непосредственных «контактах» между чувственным миром человека и иными (сверхчувственными, «потусторонними») мирами. Например, в роли «вестника смерти». Птица оказывается в определенной связи и с народными верованиями в демонов и духов. В птичьем облике способны являться особые существа якши, духи деревьев, души умерших людей. Еще в «Ригведе» довольно часто «упоминается особый вид нечистой силы – ракшасы (raksas букв, «вредитель»), ночные оборотни, которые, принимая облик птиц, оскверняют места жертвоприношений…» [Елизаренкова 1989: 504]. Подобные превращения могут обыгрываться даже в сюжетах современных кинофильмов (ср. североиндийский фильм «Загадка любви», который был показан и по российскому телевидению).
Логично было бы предположить, что образ птицы может присутствовать в мифологии или практике обрядов шаманистского характера (подобные культы сохранились у некоторых народов Южной Азии), прежде всего, казалось бы, в известной роли «проводника». По пока мы такими материалами не располагаем.
Обобщая, можно сказать, что комплекс существующих у народов Южной Азии представлений о птице вырисовывается как мозаичное панно без заданной композиции, где наборные элементы частью одноцветны и непрозрачны, а частью транспарентны и явно многослойны. Проявление глубинных пластов воззрений нередко прихотливо и в своей локализации, и в форме. И все это в целом можно отнести и к культурному пространству, созданному основным народом Шри Ланки сингалами.
***
Культура сингалов, несомненно, очень развита, но в то же время она сохраняет очень древние пласты и элементы. Удобно для исследователя то, что во многих чертах (прежде всего благодаря хроникам) она оказывается доступной для «наблюдения» на протяжении не менее двух с половиной тысячелетий.
Одной из природных особенностей острова как раз является богатство и даже экзотичность птичьего мира. Здесь имеется немало собственных пернатых (в том числе около 30 эндемичных видов). Здесь также обитает много перелетных птиц (из Европы, Западной Азии, из Индии), зимующих в этих краях с ноября до апреля. Пожалуй, наиболее богат мир птиц на севере, северо-востоке и на юге Шри Ланки. Существует немало специальных охранных зон: национальные парки (Рухуну, Вилпатту, Гал-оя и др.) и заповедники. Здесь птицы чувствуют себя совсем привольно, птичий мир особенно богат и поражает воображение даже орнитологов. Знаменит, например, заповедник «Синхараджа Форест Резерв» (букв. «Заповедник Царя-Льва»), где сберегают самый древний тропический лес Шри Ланки и его обитателей. Там находится та самая пещера, где, по легенде, некогда обитал лев – мифический предок сингальского народа (самоназвание сингалов звучит как синхала, т.е. «люди львиного рода»).
Впрочем, и на всей территории острова птица привычный, если не обязательный, элемент пейзажа, и жизнь птиц как бы постоянно сопутствует жизни человека. Просто сидя во дворе дома, постоянно слышишь различные птичьи голоса, видишь, как взлетают птицы над вершинами пальм или проносятся тенями над твоей головой. Как-то раз в такой ситуации маленький сын моей сингальской подруги, следя за пернатыми, пролетавшими над нами, учился счету, вернее, демонстрировал мне свое умение считать.
Здесь часто встречаются птицы яркой и пестрой окраски, причудливого внешнего вида. Поражает перечень обитающих на сравнительно небольшой территории Шри Ланки пернатых: белые и скальные цапли, аисты редкие разноцветные, черношеии и другие, колпицы, пеликаны, разных видов бакланы, водяные пастушки, орел-змеелов, выпи, сорокопуты, манны, серые куропатки, кольчатые горлинки, пепельные голуби, краснобрюхие бульбули, черные дронго, лесной перепел, иволга, желтые и индийские трясогузки, шилохвостые и другие утки, индийская анхинга (змеешейка), индийская водяная курочка, пурпурная лысуха, свистящий чирок, чернокрылый ходулочник, маленькая чомга, розовые фламинго и многие, многие другие. Перелетные фламинго тысячами собираются возле Хамбантоты, у лагун и соляных озер Бундалы [Handbook for the Ceylon traveler 1974: 70-74, 164-168 ff.]. Встречаются в Шри Ланке самые разные попугаи, в том числе длиннохвостые, вида «зеленый помпадур», «империал». У северо-восточного побережья, неподалеку от местечка Нилавели, имеется островок, который зовется островом попугаев, где, в частности, гнездится и выводит птенцов редкий для Шри Ланки (но обычный в Южной Индии) синий скальный попугай.
В известных местах (например, в Кумане) с апреля по июнь возникают переливающиеся всеми красками «птичьи базары»: здесь брачуются и плодятся многие водные птицы. Различные путеводители на протяжении многих десятилетий приглашают западных туристов поохотиться на бекасов, уток и чирков. Охотничий сезон бывает открыт с 1 ноября по 30 апреля.
В современной Шри Ланке разнообразие красивых крылатых существ даже используется в различных «брендах», особенно в торговле знаменитым цейлонским чаем. Разноцветные птички изображаются на чайных упаковках. Вот они во всей красе. Пестрый королевский рыболов: рябенькие крылья, белые грудь и шейка, мощный длинный клюв. Золотолобая «птичка-листок»: вся зелененькая с переливами оттенков, только шейка коричневая. Сизохвостый сорокопут словно сложен из разноцветных лоскутков: черная «мордочка», голубой затылок, красная спинка, белая грудка, оранжевое брюшко, коричневые крылышки. Райский мухолов: зеленые головка и грудь, белое брюшко, красные крылья и хвост, на темени лихой хохол. Черноголовая иволга: темная головка, красный клюв, желтое тельце с темными полосами на крыльях и хвосте. Есть даже настоящая «синяя птица», которую величают волшебной.
Возникают марки чая вроде «Райский сад», также подразумевающие изобилие и красоту местного птичьего мира.
Этой красотой в свое время был поражен и Роберт Покс, англичанин, попавший в середине XVII в. в плен к сингальскому царю Раджасинхе II, в котором он пробыл около двадцати лет, затем бежал из плена и вернулся на родину. Он написал интереснейшую книгу о своих приключениях на острове и о народе, среди которого так долго жил, о природных особенностях края. Целый раздел посвятил он и описанию птичьего мира Цейлона (так долгое время европейцы называли Шри Ланку).
«В той стране есть вороны, воробьи, синицы, бекасы, совершенно такие же, как в Англии, а также лесные голуби, только не большими стаями из разных видов, как бывает у нас, а отдельные из ворон или голубей. Я видел там птиц, похожих на вальдшнепов и куропаток, но они редки. Очень много диких павлинов, маленьких зеленых попугаев, но их трудно научить говорить. Вот есть другая птица, на языке сингалов Мал-коуда (точнее, мал-кавуда, букв, «цветочная ворона», цейлонская майна – Н.К.), которая может научиться великолепно разговаривать. Она черная с желтой бородкой, размером с черного дрозда. Той же величины есть другой вид, называется Кау-коуда, желтая как золото, очень хорошенькая, ее тоже можно научить говорить.
Имеются там другие виды маленьких птичек, едва больше воробья, прехорошенькие, но только тем и значительны, как я полагаю: некоторые белы как снег; у них хвост, наверно, в фут длиной, а головы черны как смоль и украшены хохолком, вроде султана из перьев, торчащим кверху. Есть и другие птички в таком же роде, но другого цвета красноватые как спелый апельсин, а горчащий султанчик у них – из черных перьев. Может быть, одна из них петушок, а другая – курочка.
Имеется род птицы, ее там называют Карло (точнее звучит как кяра-ла – Н.К.), которая никогда не слетает на землю, а всегда восседает на очень высоких деревьях. Она большая как лебедь, черного цвета, ноги у нее очень короткие, голова уродливая, очень длинный клюв, который слегка загибается как у ястреба, и по бокам головы два белых пятнышка, как будто уши, а на темени растет что-то белое, слегка похожее на петушиный гребень; обычно они держатся группами вчетвером или впятером и постоянно перепрыгивают с ветки на ветку. Они редко молчат, а то вечно галдят, немного похоже на кряканье утки, их можно слышать по крайней мере за милю. Их галдеж сигналы объясняют тем, что они кличут дождь, чтобы напиться. Мясо этих птиц годится в пищу.
Живет там птица, очень похожая на утку, но таких не очень много. Есть и другая, тоже размером с утку, черная как сутана, кормится рыбой. Изумительно глядеть, как долго она остается под водой и как далеко проплывает, пока снова вынырнет. Кроме этих есть еще очень много всяких разных птиц, гораздо больше лебедя, которые держатся возле водоемов и вышагивают в поисках рыбы, но люди их не едят. Природа наделила их невероятной понятливостью, и аллигаторам не удается их поймать, хотя их тоже много в этих водах.
На павлинов в дождливую пору иногда с успехом охотятся с собаками; потому что перья их становятся влажными, и оттого они не могут улететь далеко.
У короля имеются гуси, утки, индюки, голуби, которых он держит как ручных, но больше никому это не позволяется. Индюками он восхищается, потому что у них меняется цвет головы; никого из этой домашней птицы для еды не убивают, как и никакой другой такого рода, а у него много ручных птиц» [Нокс 2007: 65 67].
***
Для сингалов птицы это некое украшение жизни человека и одновременно особая параллельная жизнь. Отметим, что охотничий интерес большинству сингалов чужд из-за религиозно-кастовых предрассудков. Традиционно охотой на птиц занимались и отчасти занимаются и теперь только ланкийские аборигены ведды.
В названных выше сингальских хрониках упоминания о птицах встречаются нечасто. Впрочем, не надо забывать, что посвящены эти сочинения целиком и полностью главной задаче описанию истории буддийского вероучения и буддийской общины на острове. Правда, это описание привязано и к истории династий местных правителей. Так или иначе, в них описывается много исторических событий и фактов, реалий местной жизни. Однако, разумеется, авторы не ставили своей целью специально описывать природу и быт ланкийцев. Но даже немногие «птичьи эпизоды» хроник тоже представляют определенный интерес.
Первыми в них упоминаются попугай и индийская кукушка (каравика, в современном сингальском звучит как каравикая). Они возникают в почти сказочном контексте: речь идет о коронации великого индийского царя Ашоки (III в. до н.э.), приверженца и пропагандиста буддийского вероучения. Описываются приготовления, в которых принимают участие и небожители (боги и маруты), и обитатели подземных миров наги, животные и птицы. Про попугаев говорится, что они были помощниками на кухне и каждый день доставляли рис в неимоверных количествах до 90 тысяч повозок. Кукушки же в это самое время услаждали слух царя своим нежным кукованием [The Mahavamsa or the Great Chronicle of Ceylon 1960: 28].
Следующим возникает образ гуся=лебедя и сразу же в качестве декоративного мотива. Описывается реликварное изображение священного для буддистов древа Бодхи. Ствол его и ветви сделаны из серебра, свежие листья – из дорогих каменьев, сухие листья и плоды – из золота, корни и молодые побеги – из кораллов. На стволе изображены счастливые (магически) символы, а также ряды цветов, четвероногих животных и гусей=лебедей [Ibid: 203]. Немного дальше образ гуся=лебедя возникает в качестве украшения прекрасного садового пруда [Ibid: 253]. В более поздней хронике белизна гуся=лебедя подчеркивается в поэтическом сравнении наряду с белизной снега и облака [Culavamsa, being the more recent part of the Mahavamsa 1953. II: 134 135].
Уже в «малой хронике» появляется ворона. Сначала как представитель отверженных существ. В рассказе о милосердном царе Виджаябаху I упоминается, что он был так добр, что обеспечивал кормежку [даже] ворон и собак [Ibid, I: 222]. Далее ворона (вернее, они во множестве) фигурирует вместе с грифами на поле битвы после сражения [Ibid, II: 55].
В главе 57-й «Чулавансы» мы обнаруживаем интересную легенду, связанную с верховым животным бога Кумары, иначе Сканды (он же Катарагама в культе богов-покровителей у сингалов). Здесь рассказывается о царевиче Манавамме, желавшем наследовать фон отца. Ради этого он молился Кумаре, и тот явился к нему верхом на своем павлине. Павлин хотел пить и поискал клювом сосуд с водой на блюде с подношениями. Однако старая скорлупа кокосового ореха была дырява и потому оказалась пуста. Царевич так глубоко ушел в богослужение, что не стал его прерывать. И дабы павлин мог напиться, подставил ему свой собственный глаз. Кумара был удовлетворен и пообещал исполнить желание царевича [Culavamsa, being the more recent part of the Mahavamsa 1953,1: 193]. А в главе 73-й описывается роскошный сад, который оживляют «крики павлина и нежное щебетанье птиц» [Ibid, II: 12 13].
С журавлем мы встречаемся в одной из последних глав «Чулавансы», где описываются события уже середины XVIII в. Речь идет о празднике в честь величайшей реликвии местных буддистов Зуба Будды. На земле ycтpoeны праздничные арки из молодых стволов банана, разукрашенные цветами арековой и кокосовой пальм. А в небе развеваются переливающиеся разными цветами стяги и вымпелы, укрепленные на верхушках разукрашенных шестов. И в сияющем небе проносятся стаи журавлей [Ibid, II: 249].
В первой части «Чулавансы» обнаруживаются сравнения, в которых фигурируют птицы, запертые в клетках [Ibid, I: 310, 339].
***
Фольклорные источники сингалов, где фигурируют те или иные птицы, как и можно было ожидать, довольно разнообразны. Это колыбельные песни, сказки, пословицы и поговорки, иногда загадки, магическая поэзия и т.п.
В одной из старинных колыбельных песен речь идет о вороне, самой распространенной птице на острове Ланка. По-сингальски ворона называется капута. Крик ее воспринимается местными жителями не как «кар-кар», а слогами «как-как-как».
«Как-как-как», – каркает капута, –
«Дай-дай-дай нам горака плод».
На лиане у дверей бетеля листочки,
В зарослях тростника – арековый орех.
Мякоть плода Джек в клюве капуты,
Золотое колечко – в клюве его жены.
Из низкого горшка напившись воды,
Через заднюю дверь лети, капута, лети! [Disanayaka 1984: 46-47].
Этот красивый в оригинале стишок (песенка) с обильной аллитерацией похож на охранное заклинание: ведь ворона может быть и недоброй вестницей (ниже об этом скажем подробнее). В нем присутствует и нарочитое перевертывание смысла (не бывает листов бетеля на лиане, орехов в тростнике), и задабривание опасной птицы, и прямое ее изгнание из дому.
Журавль (кока), типичная птица на рисовых полях Шри Ланки, тоже возникает как образ в колыбельных песнях.
1. Твоя мама ушла за молоком,
Чтоб тебе молочка принести.
Да горшок молочный в реку упал,
И слетели журавли с обоих берегов.
2. Две тысячи журавлей, [глазки закрыв],
Спят в амбаламе [приюте для путников].
Еще две тысячи журавлей улеглись
Спать прямо на дороге.
Обиженный женой, журавль
На рисовое иоле ушел.
Вот ушел журавль на рисовое поле [Disanayaka 1984: 47-48].
Не вдаваясь в глубокий анализ этого фольклорного текста, отметим, что в нем прежде всего явно просматривается благоприятный смысл присутствия героя – птицы. Чистота – вот важное качество этого птичьего образа. Оно высвечивается и в связи с поговоркой «все равно что объяснять слепом, что такое дикири (простокваша из буйволиного молока)». Такая поговорка употребляется, когда пытаются объяснить что-то непонятное посредством другого непонятного. В основе поговорки лежит следующая побасенка:
Спрашивает слепой зрячего, что такое дикири.
Ему говорят: «Оно белое».
А что значит «белое»? – Это как журавль.
А что такое журавль? – Как тебе объяснить?
Согнул зрячий руку в локте и в запястье – изобразил журавля:
– Вот такой он.
Ощупал слепой руку рассказчика и говорит:
– Это не слишком съедобно!
Журавль выступает и как символ семейственности: недаром поминается его жена в выше приведенном тексте колыбельной песни. Подарить парочку журавлей (рисунок, фигурки) приятное благо пожелание. Изображение и некоторых других птиц парами (в плетении, рисунке, миниатюрной скульптуре) в Шри Ланке имеет смысл благо пожелания, в частности в брачных ритуалах, и вообще считается добрым знаком.
Благоприятным ощущается и образ попугая, что находит отражение и в фольклоре, и в различных проявлениях материальной культуры сингалов. Для попугая существуют названия, так сказать формальное (гирава) и ласкательное (петта, или петтаппу). Считается, что попугай очень любит сингальский паровой хлебушек питту. Образ попугая каким-то образом связан с женской субкультурой. Когда играют на женском барабане рабане, то под один из ритмов поют такие звонкие стихи:
Udin Udin vara pettappu
Bimin bimin vara pettappu
Udin Udin vara bimin bimin vara
Pittu kanda vara pettappu (d – церебральное) [Disanayaka 1984: 48 49].
Прилетай с небес, попочка!
Прилегай с земли, попочка!
С небес лети, с земли лети,
Питту клевать лети-ка, попочка!
В поэзии образ попугая ассоциируется с солнцем. Как, например, в таком стишке:
Можно ли Солнце разлучить с попугаем?
Можно ли Луну разлучить с зайцем?
Можно ли порвать узы между цветком и пчелами? [Там же: 17].
Под удары рабана поют ритмичные песенки и про лесного голубя кобеййа:
В масле жаренный, все он дикий голубь
В молоке пареный, все он дикий голубь!
В масле жаренный, в молоке пареный,
Все-то дикий голубь остается диким.
Песенка эта с намеком: на тех людей, чью грубоватую природу не переделать никаким влиянием культуры.
Крик лесного голубя расшифровывается как «пубборун путэ» (ср. разговорное сингальское pubboru paetavu, «неоперившийся птенец») или «куту-рун путэ ку» (букв, «где детки?») – считается, что этими фразами дикий голубь созывает своих детей. Существует на эту тему такая сказка.
«Некогда жила в лесу семья диких голубей: отец, мать и двое детей. Однажды голубь-отец отправился добывать пишу, и ему на глаза попалось дерево ми, усыпанное цветами (в разговорном сингальском ми пуп (точнее дерево называется ми-гаха, латинское Bassia longifolia. из семян его выжимают масло. – Н.К.). Голубь отец набрал этих цветов побольше, чтобы сделать запас на время дождливого сезона. Он рассыпал их на скале, что была недалеко от гнезда, и поручил птенцам караулить цветы, чем они заботливо и занимались. Но солнце грело все жарче, и цветы совершенно усохли. Когда птицы-родители прилетели домой, они не увидели цветов на скале и заподозрили, что их склевали птенцы. Это привело их в ярость, и они тут же птенцов умертвили. Царь небожителей Сакра узрел это своим божественным оком и заставил дождь пролиться на землю, отчего цветы снова наполнились влагой и пышно раскрылись. Голубь и голубка поняли свою ошибку, но уже было поздно. С тех пор они летают повсюду и призывают своих детей: «пубборун путэ» или «кутурун путэ ку»!» Завершается сказка также ритмичным стишком:
Цветки ми у нас есть, Да нет детушек!
Где вы, где, драгоценные сынки? [Disanayaka 1984: 50|
Красногрудая птичка малиновка по-сингальски зовется авиччия. Народная этимология расшифровывает это слово как «приду и расскажу», то есть примерно «пожалуюсь». С малиновкой связывают такую историю.
«Было время, когда у павлина не было такого красивого наряда, каким он гордится теперь. А принадлежал этот наряд малиновке. Однажды павлина пригласили на свадьбу, и он задумался, как же ему приодеться. Решил он пойти к малиновке и попросить ее одеяние взаймы по такому случаю. Добрая и сострадательная малиновка отдала павлину свою одежду. Но павлин, которому наряд малиновки пришелся по вкусу; не вернул его хозяйке. Малиновка загрустила. Кому она (точнее, он, так как речь идет о самце. – Н.К.) сможет пожаловаться? Кто захочет ее выслушать? Наверное, только Высшее Существо, то есть Будда будущего мирового периода, которого сингалы называют Мете Будун, то есть Милосердный Будда. А пока он не родился, малиновка все плачет:
Придет Милосердный, придет Просветленный,
Ему расскажу, ему поведаю свое горе-печаль.»
Частый персонаж в сингальском фольклоре и полкичча, сорока. Ее крики воспринимаются как ругательства, их связывают со словами «внекастовый», «коротышка», «скрюченный» (paraya, kuru, kudu). Кого же ругает сорока? И об этом есть сказка.
«Жила некогда в лесу молодая и привлекательная сорока-невеста. Однажды она приготовила из рисовой муки масляное печенье кявум (женский сексуальный символ, печенье по форме напоминает женскую грудь. – Н.К.) размером с плетеный поднос, нарядно приоделась и пошла по лесной дорожке в поисках суженого. Встретила она лису и других обитателей леса и всех спрашивала, чем они питаются. И приходила в ужас от их ответов. Ни за кого из них выйти замуж она не захотела.
Наконец она встретила горбуна, который сказал, что питается как раз только масляным печеньем из рисовой муки. Сорока и горбун решили жить вместе. Когда утром она стала готовить рис, то услышала звук «куда тапа тапа, куда тапа тапа» – в горшке было мало воды. Слово куда в сингальском языке может значить согнутый, каким и был горбун. Сорока послала горбуна к колодцу, чтобы он принес горшок воды. Когда тот шел к колодцу, лягушка прокричала: «кудо куро, кудо куро»! («ой, горбатый, ой, коротышка»!). Но горбун не обратил на нее внимания и пошел дальше.
Когда он подошел к колодцу, другая лягушка прыгнула в воду, отчего получился звук «куда, куда, куда бо»! Опять намек на уродство горбуна. Тут уж он стал терять терпение, но все же опустил горшок в колодец. Однако от журчания воды, вливавшейся в горшок, снова раздалось насмешливое: «куда куту куту, куда куту куту»! Тут горбун разозлился, терпение его лопнуло. Хватил он горшком о землю, и знаете, что услышал? – «Кудабо»!
Горбуну показалось, что все его неприятности происходят оттого, что он женился на сороке. И он задумал убить ее. Когда он готов был приняться за это дело, сорока взлетела на ветку и с той поры и до сего дня поносит горбуна изо всех сил» [Disanayaka 1984: 50-52].
Кроме благоприятных и нейтральных существуют и «опасные» птицы.
Так, например, ворона может быть вестницей и приятных, и недобрых известий. Все зависит от того, какую «трибуну» она выберет для своего «доклада». Если она каркает, сидя на ветке живого, особенно «млечного», дерева (т.е. такого, из листа или веточки которого при надломе сочится беловатый, «млечный» сок), то принесенные ею вести добрые. А еще лучше, если это хлебное дерево (иначе – дерево джэк). Чаще всего такое ее предсказание о визите родных. Если же ворона «вещает» с сухой ветки, с ветки мертвого дерева, то это скорее всего нечто печальное, возможно, смерть близкого человека.
Характерной чертой вороны является ум, чаще всего проявляемый как хитрость. Именно такой она показывает себя в сказках, например, в следующей:
«Вороны и совы жили в одной пещере. Злые совы, пользуясь своей способностью видеть ночью, забивали соседей и поедали их. Воронам жаль было покидать уютную пещеру, но они не видели другого выхода. И вот одна из них придумала хитрый план. Она усыпила бдительность сов (оригинальным способом, для чего ей пришлось даже пожертвовать своим оперением), их же заставила натаскать хворосту и сложить его у входа в пещеру, а затем, уговорив сов забраться внутрь, завалила вход этим хворостом и подожгла его. Все совы погибли» [Сингальские сказки 1985: 67].
В другой сказке вороне удается одурачить простодушную змеешейку (птица из семейства бакланов, питающаяся рыбой).
«Как-то змеешейка пригрела ворону, оказавшуюся на чужбине: построила ей гнездо и кормила ее. Когда же вороне пришло в голову вернуться на родину, она стала искать предлог; чтобы покинуть змеешейку. И вот что придумала: она обвинила змеешейку в том, что та якобы оскорбляет ее тем, что, когда ловит рыбу, поворачивается к вороне спиной. И змеешейке ничего не оставалось, как отпустить ворону» [Там же: 64].
Вестником, предупреждающим об опасности, выступает и дятел (кярала): его крик считается дурным предзнаменованием для того, кто собрался в дорогу. В таком случае поход, поездку или путешествие лучше отложить.
Так называемая «дождевая птичка», вяхи лена или вяхи лихинийа (сингалы называют так и ласточку, и стрижа), предсказывает, что скоро пойдет дождь. А дождь очень существенное событие в стране с муссонным климатом. Вызывание дождя и борьба с засухой важнейшие элементы в достаточно актуальном для региона культе плодородия (ср.: [Краснодембская 2003: 163-177]). Скорее всего в этом ключе следует рассматривать и то, что у сингалов считается доброй приметой для обитателей дома, если ласточка устраивает свое гнездо под его крышей.
Жалобщица-кукушка, коха (cuculus passerinus), своим криком «кохо» предупреждает, считают сингалы, о скором приближении Нового года (по местному календарю он приходит в ночь с 13 на 14 апреля). Это птица-мигрант, пребывающая на Ланке примерно с февраля по март [Disanayaka 1984: 52]. Но на что же жалуется эта ханжа? Каких ждет затруднений? Ведь сама она даже не строит гнезда, а подкладывает свои яйца в чужие. Чаще всего к вороне. Если ворона успеет это заметить, то дерется с кукушкой.
Всегда недобрые знаки исходят от сов: обычной, басса, и коричневой лесной, улама или улалена (это название для самца, а самочка называется улалени). Последнюю еще называют птицей-демоном. Ничего хорошего не ждут и от выпи, канакока. Эти птицы предсказывают гибель.
Можно, однако, отвратить дурные предзнаменования. На уханье совы басса надо громко крикнуть: «Принеси соли! Съедим сову!» Хорошо также бросить щепотку соли в огонь очага. Эти действия заставят сову умолкнуть и улететь.
Крик птицы-демона можно нейтрализовать стишком:
Пусть ноги, что сжимают ветку, сгорят,
Пусть крылья, несущие улалену, отвалятся,
Пусть сомкнётся его клюв, испускающий крик «уй»!
Пусть дрянная птица разорвется на части.
Иногда даже призывают Будду и его ученика Ананду на помощь в «битве» со злой птицей:
Не плачьте, не плачьте. Улалена, улалени!
Разве свершил кто-то что-то дурное,
Из-за чего вы расплакались?
Я свяжу вас силой великого
Тхеро (монаха) Ананды!
Не плачьте, пока в мире есть Будда!
Идея слиянного образа человека-птицы проявляется лишь намеком в сингальских сказках о превращении человека в птицу Такова сказка о недоброй жене, обижающей старшую сестру мужа, акку.
Вместо того чтобы, как положено, по-родственному приветить золовку (которая потеряла мужа и пришла за помощью к младшему брату, малли по-сингальски) и хорошо накормить, злая жена предложила ей лишь кусочек черствого печенья да с собой дала коробочку рисовой шелухи. А матери своей послала с мужем вареного риса, да еще тайком подложила 30 серебряных монет. Однако муж принес все это своей старшей сестре. И, когда жена узнала об этом, то от расстройства все кричала: риди тихай тихай, риди тихай тихай – «тридцать серебряных монет, тридцать серебряных монет!» В конце концов, превратилась она в краснозобую чибисиху и все кричит и кричит. Только теперь у нее получается не риди тихай тихай, а хотэ тикири – «клюв короток»! [Сингальские сказки 1985: 34-35].
Вообще в сингальских сказках действуют такие птицы, как цапли, жаворонки, попугаи, птица ткачик, аисты, голуби, бекасы и другие. И не всегда однозначен их «нравственный» облик. Обычно они ставятся рассказчиком в житейские ситуации, похожие на человеческие. И надо отметить, что сингальские сказки, вероятно из-за влияния буддизма, обычно очень дидактичны, иногда с явной морализацией, как в басне. В них свидетельствуется, что добро и правда, дружба и верность могут победить зло, что не всегда можно взять верх силой, что самомнение может быть наказано и т.д.
И в сингальском фольклоре присутствует мысль о том, что некогда птицы умели говорить по-людски, и их было легко понимать. О том, как они утратили эту способность, объясняется, например, в народном пересказе одной из буддийских джатак (повествований о прошлых рождениях Будды).
В давние времена, когда еще птицы, как и животные, обладали человеческой речью, жил в Индии царь Вессантара. Захотел он вести жизнь аскета в гималайских лесах. Его сопровождали супруга и двое детей. Однажды, когда жена его бродила по лесу в поисках чего-нибудь съедобного, к царю приблизился старик-нищий. И Вессантара в качестве милостыни отдал ему своих детей. Когда женщина вернулась, она не нашла своих чад и бросилась повсюду искать их. В горе она обращалась ко всем птицам, каких встречала в дороге. Но птицы упорно молчали, точно онемели. С тех самых пор они и разучились разговаривать по-человечески [Disanayaka 1984: 45].
С тех пор люди лишь отчасти понимают птиц, так или иначе толкуя издаваемые ими звуки. Мы уже немного говорили об этом выше. Приведем еще одну сингальскую сказку, в которой фигурируют сразу две птицы (коравака, птица вида kallus, то есть водяной пастушок или, по-другому, водяная курочка; коттурува, коричневоголовый барбет, megalaema zeyl-anica, этим же именем называют и некоторых других птиц) и еще комар.
«Некогда жил один плотник. Как-то построил он торговое судно (кап-парайа) для перевозки грузов. Замыслом его было уехать за море и найти землю, где бы жилось лучше. К нему присоединились еще двое: торговец арековыми орехами (по-сингальски они называются пувак) и продавец золота. В море их настигла буря, корабль потонул, и все погибли. Торговец орехами обрел новое рождение в облике птицы коравака и потому до сих пор все кричит: каппараката пувак, пувак – «орехи, орехи на борт»!
А плотник возродился к жизни в теле птицы коттурува и потому все облетает различные деревья и стучит по коре: проверяет, хороша ли древесина, можно ли из нее построить новое судно. Продавец же золота в новом рождении стал комаром и все пищит людям в уши: маге раттаран ко – «где мое золото?»
В этой сказке тоже с очевидностью ощущается буддийский «привкус» – и в некоторой морализации, и в толковании смысла перерождений.
Очевидно, что «птичий фольклор» сингалов столь же разнообразен и, по-видимому, разнороден, как и сами пернатые обитатели острова Ланка.
Рис.3. Светильник с хансой
Образ птицы возникает и в некоторых народных религиозных представлениях, и в культовой практике сингалов. У них получили яркое развитие культы богов-покровителей, астрологический и демонический. Культ богов-покровителей испытал заметное влияние индуизма. Потому не удивительно, что сингалам не чужд образ Гаруды, ездового животного бога Вишну, который у них часто именуется Упулваном. Гаруда занимает определенное место в числе персонажей названного культа сам по себе или вместе с Вишну=Упулваном (см. подробнее: [Краснодембская 1982: 77-101]). В астрологическом культе мы встречаемся с вороной, которая иногда выступает здесь атрибутом некоторых олицетворенных небесных тел в их угрожающем аспекте.
В культе демоническом птица (как правило, это домашняя птица – петух или курица) постоянно используется в качестве жертвы в ритуалах шаманистского характера. Обычай такого жертвоприношения напоминает нам о юго-восточном и тихоокеанском регионах, где практика подобных жертв весьма распространена.
С образом петуха мы встречаемся и в брачном ритуале. По здесь он символизирует начало новой жизни для брачной пары. Па одном из этапов свадебного обряда молодые, рука в руке, вместе возжигают традиционный напольный (иногда многоярусный) светильник с масляными фитилями, который украшен навершием в виде петуха. Не будет ошибочным употребление в данной ситуации и светильника с навершием в виде гуся=лебедя (рис. 3). Подобные светильники сингалы возжигают и перед началом различных празднеств, торжественных церемоний, даже на общественных собраниях. Поручается это делать обычно самым почтенным лицам из присутствующих.
***
Обратимся к аспекту воплощения птичьей темы в изобразительном искусстве, в материальной культуре сингалов.
Здесь мы как раз соприкасаемся с такой архаикой, как изображения получеловека-полуптицы. Называются они киндура или киннарайа. Изображаются с головой и плечами человека, но с крыльями и ногами птицы. Имеются мужской и женский варианты изображения. В частности, имеется и такой вариант, как женская ипостась этого облика, вписанная в орнамент из цветущей лианы. Это изображение называется особым термином – лийа-кипдура. Киндура=киннарайа, но местным преданиям, считаются спутниками бога богатств Куберы и обитают, по легенде, в северных пределах Гималаев. Термин киннара встречается еще в древнеиндийской литературе, и им тоже обозначается мифическое существо – получеловек, полуживотное. Но обычно подразумевается изображение человека с лошадиной головой [ср.: [Monier-Williams n.a.: 282 283; Dow son 1973: 158]. В индийской мифологии оно трактуется как второстепенное божество из свиты того же Куберы. «Индийские» киннары считаются небесными музыкантами. Сингальские киндура-киннарайа тоже «славятся» как прекрасные исполнители музыки на свирелях и цимбалах. Заметим, что термином «киннара» называются и некоторые касты в Индии и на Ланке. В Шри Ланке это каста плетельщиков корзин и матов. Существует джатака («Чанда-киннара-джатака»), в которой рассказывается о том рождении Будды, когда он был киннарой и имел красавицу-жену по имени Чанда. Царь Бенареса влюбился в нее и застрелил ее супруга, чтобы она досталась ему. Однако красавица отказала ему в его притязаниях, сохраняя верность памяти супруга. Тогда царь богов Шакра (иначе – Сакра) оживил этого киннару и наказал всему его роду никогда более не посещать места обитания людей. Этот сюжет нередко изображается в настенной живописи в буддийских монастырях Шри Ланки [Coomaraswamy 1908: 81 -82, fig. 11]. История и значение описанных образов заслуживают специального изучения, которое невозможно в рамках настоящей статьи.
Птица является составной частью и некоторых иных сложно составных мифологических персонажей. Это и шарапенда, являющая собой мощную птицу с сильными короткими лапами и головой, в которой заметны черты и льва, и макары [Там же: 182, fig. 95а]. Это и ает-канда-лихинийа, птица неимоверного размера, что-то вроде птицы рок/pyx: у нее слоновья голова, тело птицы, а в когтях каждой лапы она держит по слону. Этот образ в кандийском царстве (сингальское средневековье) изображался на штандарте Главного Секретариата в царской администрации [Там же: 84, fig. 16].
Рис.4. Сингальский двухглавый орел
Встречаемся мы и с образом двуглавого орла, бхерунда пакшайа по-сингальски. Он присутствовал на флаге провинции «Три корале» [Tillakaratne 1986: Plate №. 13] (рис. 4). Находятся его изображения в дереве, металле. В начале XX в. его часто изображали на подносах. Двуглавого орла взяло в качестве логотипа одно из местных издательств. Приходит в голову мысль о заимствовании этого образа из европейской геральдики. Но знаток ланкийского искусства, автор названного здесь труда о средневековом сингальском искусстве А. Кумарасвами, придерживается прямо противоположной точки зрения, считая, что западная геральдика заимствовала этот образ из восточного искусства [Coomaraswamy 1908: 85].
Часто встречающийся узор и форма ремесленных изделий у сингалов – священный гусь=лебедь (ханса). Причем характерным сингальским вариантом этого образа является ханса путтува: когда изображается несколько таких гусей=лебедей (два, три или больше) с переплетенными шеями.
Попугай считается у сингалов одним из 108 благоприятных символов и тоже встречается в художественных работах. В орнаментике его образ обычно называется сяла-лихинийа. Примечательна композиция росписи потолка на веранде храма Зуба Будды в городе Канди, которая существовала там в XIX в., а позже была утрачена. В самом центре помещалось Солнце, вписанное в распустившийся цветок лотоса, а вокруг восемь зайцев. В четырех углах охотники с луками. Все остальное пространство занято вьющейся лианой, на ветвях которой симметрично расположены изображения четырех попугаев [Tillakaratne 1986: 89; Plate XVI]. В образце храмовой росписи из монастыря в Келании обнаруживаются и другие птицы (здесь они похожи на павлинов со сложенными хвостами), вписанными в фон из пышной растительности [Там же: Plate XIV, № 7].
Птичьи образы находят воплощение в сингальских ритуально-театральных масках. Прежде всего, это Гаруда. Фактически в маске изображается только голова птицы, человеческая «компонента» обычно отсутствует. Она, собственно говоря, привносится актером, который надевает эту маску. Любопытна следующая деталь изображения Гаруды в форме масочного персонажа: боковые детали этой маски (ее «уши») имеют вид птичьих крыльев.
Рис. 5. Сингальская маска Огня/Солнца
А вот в маске демона «уши» могут быть выполнены в виде попугаев с распущенными хвостами. И это еще одно свидетельство тесной связи образа попугая с Солнцем (рис. 5).
В виде птиц изготовлялись (иногда изготовляются и теперь) различные утилитарные предметы традиционного сингальского быта. В виде петухов и куриц делаются грубоватые глиняные копилки, игрушки. В виде птицы могла быть сделана рукоять плуга или блок, через который протягивается натянутая веревка в ткацком станке [Tillakaratne 1986: 89].
Изображение птиц характерно в плетении циновок (калава), особенно так называемых «думбарских». Наряду с разнообразными полосами, звездами и змеями. В этих циновках обычно используются цвета красный, желтый, белый (чаще всего натуральный цвет волокна) и черный [Гам же: Plate XXXIV]. Используются изображения птиц (гусей=лебедей, голубей и др.) при изготовлении тканых и вышитых завес [Там же: Plate XXXII, .N 8[.
Сохранились детали старинных женских кофточек (хяттая по-сингальски), в частности, фрагмент вышитого рукава от кофты сингальской царицы XVIII в. с изображением цепочки птичек с хохолками и пышными, но недлинными хвостиками [Tillakaratne 1986: Plate XXX, № 2]. Вышитые кофточки в те времена носили все представительницы высшей сингальской касты – гои-вансе [Там же: 239]. Край одной из таких кофточек был украшен каймой из цветов и попугаев, вышитых золотыми нитями [Там же: Plate II].
В виде птиц изготовлялись подвесные светильники [Tillakaratne 1986: 204, fig. 126; Plate XLIV, № 4] и навершия стоячих ламп [Там же: Plate IV, Лг» 5] (см. рис. 3).
Женские гребни из слоновой и другой кости, деревянные украшались изображениями гусей=лебедей и других птиц. Часто в сочетании с образом древа жизни или просто пышной растительностью [Там же: Plate XXXIX, № 2; Plate XL, 4].
В виде птиц изготовлялись ювелирные украшения, например, серьги (курулу падаккама). Такие носили на себе цари, ими могли украсить реликварий [Tillakaratne 1986: 212]. И даже в этой форме изготовлялись накладки на прорезь внутреннего дверного замка. Такой старинный образец пластинка в виде двух гусей с переплетенными шеями тоже приведен в книге А. Кумарасвами [Coomaraswamy 1908: 196].
***
Очевидно, что затронутая нами тема о значении образа птицы в различных контекстах культурного пространства сингалов, а также в целом у народов Южной Азии, очень непроста и требует многоуровневого и многоаспектного рассмотрения. К тому же она почти не затронута в специальных научных исследованиях. Существующие материалы разрознены и пока не анализировались с пристальным вниманием. Как известно, большинство народов Индии и родственных ей стран далеко продвинулись и в ментальной, и в духовной культуре, и образ птицы, обычно связанный с архаическими представлениями о миропорядке, глубинными пластами мифологии и религиозно-магической символики, не столь ярко выступает в современной культурной практике или осмысляется в обыденном сознании, как многие другие образы и символы (хотя некоторые из них тоже очень древние).
Вероятно, при изучении отдельных этносов в связи с заявленной темой может быть выяснена значительная этно-историческая и этно-региональная специфика в толковании и восприятии образа птицы вообще и отдельных представителей птичьего царства. Вероятно, ощутима будет разница между севером и югом региона, выявятся свои особенности на его «окраинах», а также в традициях малых народов и племен. Однако этот вопрос прояснен еще слишком мало.
Если обратиться к древним письменным источникам, а это прежде всего древнейшее письменное наследие так называемых арийских народов (веды), то здесь птицы как элементы фауны выступают в слабо развернутом мифологическом контексте. Так, в Ригведе (начальную стадию ее создания относят примерно к середине II тыс. до н.э.) встречаются упоминания орла сокола, коршуна, дикого гуся, перепелки, голубя, попугая, павлина, совы [Елизаренкова, Топоров 1999: 502].
Однако и здесь иногда проявляется символическая маркировка птичьих образов. Так, важнейшее и священное для ариев растение сому принес с неба орел [Ригведа 1989: 444]. С мифологией ашвинов связан образ перепелки. Присутствует в этом списке и мифическая птица гарунтмант [Ригведа 1989: 447]. Любопытно, что голубь в этой системе наделен зловещими чертами. Изредка образ птицы используется как поэтико-метафорический: например, Солнце величается птицей небес. Интересно отметить, что в древнем сборнике заклинаний (Атхарваведа, создание которой относят к началу I тыс. до н.э.), птицы практически не упоминаются.
Рис.6
Тем не менее в «Махабхарате» некоторые примеры определенно говорят о некоторой символизации образов птиц: среди них есть благоприятные и явно зловещие. Так, например, они используются в описании приближения мировой катастрофы, при этом просматривается положительная или отрицательная их маркировка: «в домах вришнийцев тревожно кричали птицы, и этот крик не смолкал ни днем, ни даже ночью. Журавли подражали уханью сов <.. .> Белые красноногие птицы, посланцы Времени, бродили вместо голубей в домах…» [Махабхарага 2005: 79]. Даже из этого крохотного отрывка можно сделать выводы о том, что, во-первых, люди эпохи Махабхараты воспринимали поведение птиц как предсказание, во-вторых, держали домашних птиц и считали таковыми голубей. И в-третьих, определенно оценивали журавля и голубя как существ «благоносящих», сову же как персонаж «зловещий». А «белой красноногой птице», по-видимому, не полагалось обретаться в домах, потому перевернутость мира и свидетельствовала о близости его гибели. Птицы бхарунда, согласно той же «Махабхарате», уносят мертвые тела сиддхов (особых существ с паранормальными телесными и психическими способностями) и хоронят их в пещерах, высоко в горах [Fausbell 1972: 170].
Впрочем, и сама Махабхарата неоднородна, она явно включает мифологическое наследие разных этносов. И как раз приведенная нами цитата принадлежит книге XVI «О побоище палицами», которую исследователи считают эпосом ядавов, принадлежащим, «по всей вероятности, к иному, чем отображаемый в Махабхарате, кришнаитскому циклу сюжетов» [Махабхарата 2005: б].
Таким образом, даже из этих кратких примеров становится ясно, что уже в древние времена имелись различные «течения», связанные с восприятием образа птицы, а возможно, и с разными этническими субстратами.
Нам также кажется небезынтересным, как человек воспринимал себя в сопоставлении с другим двуногим обитателем живого мира (или, наоборот, птицу по отношению к себе) (рис. 6). Наверняка, это уникальное сходство между двумя живыми существами было давно замечено людьми и на нем строились многие магические понятия. Рассматривая это символическое сопоставление в культурном пространстве народов Южной Азии, мы обнаруживаем следующие варианты. Птица и человек сливаются в едином нерасторжимом образе (идея очень древняя, в современной культуре редкое, остаточное проявление). Птица помощник человека в общей системе различных миров (птица-вестник, птица – транспорт богов). Птица аналог, «подобие» человека (чаще всего в сказках и баснях). Птица – реальный субститут человека (жертва в обряде). Птица (образ с положительной маркировкой) – амулет, талисман, оберег для человека (бытовые предметы и художественные изделия).
Библиография:
Елизаренкова Т.Я. «Ригведа»- великое начало// Ригведа. Мандалы I-IV М.: Наука, 1989.
Елизаренкова, Т.Я., Топоров В.Н. Мир вещей по данным «Ригведы» /У Ригведа. Мандалы V-VIII. М.: Наука, 1999.
КраснодембскаяН.Г. К типологии обрядов дождя у народов Южной Азии // Этнографический статус существ, вещей, явлений в культурах Востока. Вып. 3. Дождь //Кунсткамера. Этнографические тетради. Вып. 13. СПб., 2003.
Краснодембская Н.Г. Птица в культуре народов Южной Азии: мифология, символика, изображение (в отражении коллекций МАЭ РАН)// Радловские чтения 2005: Тез. докл. СПб., 2005.
Краснодембская Н.Г. Традиционное мировоззрение сингалов (обряды и верования). М.: Наука, 1982.
Мазурина В.Н. Непальские раритеты в собрании Государственного музея истории религии в Санкт-Петербурге /У Непал на рубеже тысячелетий. М.: ИВ РАН, 2002.
Маретина С .А. Змея в индуистской мифологии (на материалах МАЭ). СПб.: МАЭ РАН, 2005.
Махабхарата: Заключительные книги XV-XVIII / Издание подготовили С.А. Невелева, Я.В. Васильков. СПб.: Наука, 2005.
Нокс Р. Историческая повесть о Цейлоне. XVII век / Пер. с англ. яз., предисл. и комм. Н.Г Краенодембской. СПб.: Петербургское востоковедение, 2007.
Ригведа. Мандалы I-IV. М.: Наука, 1989.
Сингальские сказки / Сост., пер. с сингал, и англ. яз. и примеч. Б.М. Волконского, О.М. Солнцевой; предисл. О.М. Солнцевой. М.: Наука, 1985.
Сказки народов Индии. N4.; Л.: Художественная литература, 1964.
Томас П. Легенды, мифы и эпос древней Индии: Пер. с англ. яз., вступит, статья. СПб.: Евразия, 2000.
Ханутина З.В. Образ женщины-птицы в религиях древних цивилизаций (эгейский мир) // Труды государственного музея истории религии. Вып. 6-7. СПб., 2007.
CoomaraswamyA.K. Mediaeval Sinhalese Art. L., 1908.
Culavamsa, being the more recent part of the Mahavamsa. Colombo: The Ceylon Government information Department, 1953. Part 1, II (reprint).
Disanayaka J.B. Aspects of Sinhala Folklore. Colombo: Lake House, 1984.
Dowson J. A classical dictionary of Hindu mythology and religion, geography, history, and literature. New Delhi: Oriental Books Reprint Corporation, 1973.
Fausboll V. Indian Mythology according to the Mahabharata. Varanassi-1, Bharatiya Vidya Prakashan, 1972.
Handbook for the Ceylon traveler. Colombo: Studio Times, 1974.
Monier-Williams M. A Sanskrit…….English dictionary. New edition. Delhi: Oriental Publishers, n.a.
The Mahavamsa or the Great Chronicle of Ceylon / Transl. by W. Geiger. Colombo: The Ceylon Government Information Department, 1960 (reprint).
Tillakaratne M.P. Manners, customs and ceremonies of Sri Lanka. Delhi: Sri Satguru Publications, 1986.
