Майкл Паренти «Дружественный феодализм: тибетский миф»
Пересмотренная и расширенная версия, январь 2007.
Перевод: Г.В. Гарин (он же Блудный Кот, reddawn и т.д.)
Оригинал находится на: http://www.michaelparenti.org/Tibet.html
1. Всё для господ и лам
На фоне залитого кровью пейзажа религиозных конфликтов прослеживаются и кое-какие островки внутреннего мира и утешения, которые обещает любая система, причём ни одна не делает этого в такой мере, как буддизм.
Да, по сравнению с нетерпимостью и жестокостью ряда других религий, буддизм представляет собой разительный контраст, ибо он не фанатичен и не догматичен – по крайней мере, так полагают его последователи.
Многим из них буддизм представляется скорее медитативной и научно-исследовательской дисциплиной, нацеленной на достижение, по мере направления нашего бытия на истинный путь, внутренней гармонии и просветления, чем разновидностью теологии.
В целом, его духовный фокус сосредоточен не только на себе, но и на благе других: индивидуум пытается отбросить все эгоистические побуждения и выработать более глубокое понимание собственной связи со всеми прочими людьми и вещами.
Таким образом, «социально-ориентированная» форма буддизма ставит своей задачей слияние индивидуального освобождения с принципом социальной ответственности, выражающейся в форме конкретной действия, направленного на построение пробуждённого общества.
Однако даже беглый взгляд на историю откроет нам тот факт, что отнюдь не все из многочисленных и весьма широко варьирующих разновидностей буддизма свободны от доктринального фанатизма, и не только от него, но и от тенденций к насилию и эксплуатации, столь характерных для других религий.
Так, на Шри-Ланке существует легендарная и почти священная история, причём имеющая документальное подтверждение, повествующая о блестящих победах, одержанных буддийскими царями в давно минувшие времена.
Да и в 20 в. буддисты многократно воевали как друг с другом, так и с небуддистами, в Таиланде, Бирме, Корее, Японии, Индии и ряде других мест.
В частности, возвращаясь к Шри-Ланке, вспомним, что многолетняя гражданская война между сингалами (буддистами) и тамилами (индуистами) имела своим результатом огромное число жертв с обеих сторон.
В опубликованном в 1998 г. Государственным департаментом США списке наиболее опасных экстремистских группировок фигурирует около 30 таких организаций; около половины из них сформированы на религиозной основе и включают последователей ислама, иудаизма и буддизма.[1]
Вспыхнувший в том же 1998 г. конфликт среди монашествующих лиц южнокорейской буддийской школы Чоге привёл к тому, что тысячи клириков устраивали кулачные бои в заранее подготовленных для этого местах, а порой прибегали и к камням, палкам и зажигательным бомбам.
Участники стычек боролись за власть в крупнейшей буддийской традиции Южной Кореи, имеющей годовой бюджет в размере 9,2 млн. $, собственность, также оцениваемую миллионами, а заодно и за право назначения 1700 монахов в различные офисы.
Результатом уличных побоищ был немалый ущерб культовым объектам, а также несколько десятков раненых, в т.ч. серьёзно. Однако создавалось впечатление, что корейская общественность испытывает презрение к обеим фракциям, отдавая себе отчёт в том, что вне всякой зависимости от того, какая сторона возьмёт власть, она в любом случае будет использовать верующих в качестве источника пожертвований на их роскошные жилища и дорогие машины.[2]
Как в случае с любой другой религией, склоки между буддийскими сектами, да и внутри таковых, часто коренятся в элементарной коррупции и личных недостатках их лидеров. Характерным примером указанного рода служит отвратительный конфликт в знаменитом храмовом комплексе Дзэнкодзи (Нагано, Япония), без малого 1400 лет служившем прибежищем монашества, между его настоятелем Комацу и группой монахов из храмов Тацу, формально находившихся в подчинении настоятеля.
Последние обвинили Комацу в продаже произведений искусства якобы от имени храма, однако на самом деле в сугубо личных целях. Сверх того, у них вызывало подозрение слишком частое появление настоятеля в обществе женщин.
В ответ Комацу предпринял попытку изолировать и наказать монахов, критически настроенных по отношению к его руководству. Конфликт, продолжавшийся пять лет, был разрешён лишь в судебном порядке.[3]
Ну а какова ситуация в тибетском буддизме? Не составляет ли он исключение из общей картины? И что за общество было создано на его основе? Многие буддисты склонны утверждать, что до китайских репрессий, начавшихся в 1959 г., старый Тибет был мирным «духовно-ориентированным» королевством, свободным от эгоизма, пустого материализма и коррупции, превратившихся в бич современного индустриального общества.
Западные СМИ, романы и голливудские фильмы изображают тибетскую теократию как натуральную Шангри-Ла.
Более того, сам Далай-лама утверждал, что всепроникающее влияние буддизма, помноженное на бескрайние просторы незагрязнённой индустрией природы, имело своим результатом общество, пребывавшее в мире и гармонии. «Мы наслаждались свободой и довольством».[4]
Однако если мы обратимся к тибетской истории, то обнаружим несколько иную картину. «Религиозные конфликты были обычным делом в старом Тибете» – пишет один западный последователь буддизма.
Увы, история опровергает сказочный образ тибетских лам и их последователей, живущих в условиях взаимной терпимости и добродетели ненасилия. На практике ситуация была совершенно иной: старый Тибет гораздо больше напоминал Европу периода Контрреформации с сопровождавшими последнюю религиозными войнами.[5].
В 13 в. монгольский хан Хубилай учредил пост великого ламы, которому надлежало верховенствовать над всеми прочими, подобно Римскому Папе в Европе. Несколькими столетиями позже, в целях поддержки нового великого ламы – амбициозного молодого человека 25 лет от роду (Сонам Гьяцо. – прим. перев.), китайский император направил в Тибет свою армию, после чего тот титуловал себя как «Далай-лама» (т.е. «Океан-лама»), правитель всего Тибета.
Два предыдущих его воплощения были ретроспективно признаны его предшественниками, в результате чего первый по факту Далай-лама превратился в третьего.
Этот самый не то первый, не то третий Далай-лама захватил монастыри, не принадлежавшие его секте, и, как считается, уничтожил тексты, противоречащие его претензиям на божественность. Один из его наследников вёл сибаритскую жизнь, предавался утехам с многочисленными женщинами, гулял с друзьями и совершал немало иных деяний, мало соответствующих его статусу воплощённого божества, за что и был убит его собственными монахами (Согласно тибетской версии, 6-й Далай-лама был убит китайцами. – прим. перев.).
В целом же, в течение 170 лет, несмотря на их признанный божественный статус, от рук монахов и придворных пало 5 Далай-лам.[6]
В течение нескольких столетий соперничество между различными сектами тибетского буддизма неоднократно принимало характер вооружённых столкновений и служило поводом для массовых казней.
Так, в 1660 г. 5-ый Далай-лама (Нгаванг-лобсанг. – прим. перев.), столкнувшись с необходимостью подавления восстания в провинции Цан, оплоте соперничавшей традиции Кагью, имеющей собственного главу – Кармапу, вызвал с этой целью монгольскую армию, буквально: «…дабы искоренить мужские и женские линии преемственности, а также их потомство, как яйца, разбиваемые об скалы», – говоря короче, стереть с лица земли все их следы, вплоть до имён.[7]
Далее, в 1792 г. немало кагьюпинских монастырей было конфисковано, а их монахи насильно переведены в школу Гелугпа (деноминацию самого Далай-ламы).
Последняя, известная также как «жёлтые шапки», не выказывала большой терпимости и готовности смешивать собственные учения с таковыми конкурентов.
Как это выражено в одной из их традиционных молитв: «Хвала тебе, жестокий бог желтошапочных учений, сокрушающий в пыль великих существ, высоких и обычных людей, оскверняющих гелугпинскую доктрину».[8]
Сохранившиеся в народной памяти события 18 в. рисуют, в целом, картину борьбы между различными сектами: жестокой и кровавой, как и любой религиозный конфликт.[9].
Увы, этот мрачный эпизод истории, как правило, остаётся вне поля зрения западных последователей тибетского буддизма.
Нельзя также забывать и о том, что религия находится в тесной связи не только с насилием, но и с экономической эксплуатацией, опять же, неизбежно влекущей насилие. Именно это и было характерно для тибетской теократии.
До 1959 г., когда власти Далай-лам был положен конец, большая часть пахотных земель принадлежала помещикам, обслуживавшимся крепостными.
Землевладельцы, в свою очередь, подразделялись на две категории: зажиточные миряне и теократическое духовенство.
Даже автор, симпатизирующий старым порядкам, признаёт, что значительная часть земельных угодий принадлежала монастырям, большая часть коих накопила несметные богатства. Впрочем, последние, в целом, были продуктом коммерции, торговли и ростовщичества.[10]
В частности, к числу крупнейших землевладельцев принадлежал монастырь Дрепунг, владевший 185 поместьями, 25000 крепостных, 300 пастбищами и 16000 пастухов.
Богатствами монастырей распоряжался весьма ограниченный круг высокопоставленных лам, что же до подавляющего большинства монахов, то таковые жили весьма скромно и прямого доступа к материальным ресурсам не имели.
Сам Далай-лама пребывал в роскоши в своём дворце Потала, насчитывающем 14 этажей и 1000 комнат.[11]
Жизнь мирских власть имущих тоже была весьма неплохой. Ярким примером такого рода лиц был главнокомандующий тибетской армией, а заодно и член светского правительства Далай-ламы, в собственности коего находилось 4000 кв. км земли и 3500 крепостных.[12]
Некоторые западные поклонники предпринимали попытки изобразить Тибет как нацию, не нуждавшуюся в полиции, ибо его население абсолютно добровольно соблюдало законы кармы[13], на деле же таковой имел профессиональную армию, пусть и небольшую по численности, функции которой заключались главным образом в охране землевладельцев с их собственностью и розыске беглых крепостных.
Мальчиков из крестьянских семей регулярно забирали в монастыри в целях получения религиозного образования, однако попав туда, они оказывались связанными на всю жизнь.
Так, по словам монаха Таши Церинга, сексуальная эксплуатация крестьянских детей была обычной практикой. Он сам оказался жертвой многократных изнасилований, начавшихся в возрасте 9 лет.[14]
Поместья, принадлежавшие монастырям, также рекрутировали детей в пожизненное рабство в целях дальнейшего использования их в качестве слуг, танцоров и охранников.
Крайне невелико в старом Тибете было число свободных крестьян, обладавших собственными угодьями, сверх того, к их числу можно добавить примерно 10000 купцов, ремесленников и мелких торговцев, которые и составляли «средний класс».
Тысячи же других были просто нищими. Помимо них, существовали также и рабы, обычно использовавшиеся в качестве домашней обслуги, не владевшие вообще никакой собственностью.
Дети их были рабами по рождению.[15] Подавляющее большинство сельского населения составляли крепостные: по статусу мало отличавшиеся от рабов, они были лишены всякой возможности получения образования и медицинской помощи и всю жизнь были обязаны работать на землях своего владельца (или монастыря) без какой-либо оплаты, выполнять ремонтные работы в домах хозяев, перевозить грузы и заготавливать топливо.
Помимо того, в их функции входило обслуживание вьючных животных в случае необходимости.[16] Хозяева указывали им, какие культуры сеять и каких животных выращивать.
Даже вступление в брак не дозволялось без разрешения владельца или ламы. Наконец, не возникало никаких затруднений в отрыве крепостных от семьи в случае возникновения необходимости в найме таковых для работы в отдалённой местности.[17]
В отличие от рабовладельческой системы, помещики не несли никакой ответственности за содержание крепостных и не питали сколь-либо серьёзного интереса в выживании таковых как ценного элемента их собственности.
Заботы по содержанию крепостных лежали на них самих. С другой стороны, по аналогии с рабовладением, они были прикреплены к хозяину, гарантируя тем самым наличие постоянной рабочей силы, не имеющей права ни на создание каких-либо профсоюзных структур, ни на забастовку, ни на увольнение. Землевладельцы наслаждались благами обеих миров.
По словах женщины 22 лет, беглой крепостной: «Симпатичные девочки из крепостных обычно работали у хозяев в качестве служанок и использовались последними, как им хотелось. Они просто были рабами без каких-либо прав».[18]
Для того, чтобы пойти куда-либо, крепостным требовалось разрешение, помещикам же принадлежало право на отлов тех, кто пытался бежать. Другой крепостной, мужчина 24 лет, приветствовавший китайское вторжение как освобождение, утверждал, что ранее был вынужден выполнять непосильную работу, голодал и жил в холоде.
После третьей неудавшейся попытки побега помещик безжалостно избил его до появления крови из носа и рта. Затем, по его словам, хозяин облил его раны спиртом и каустической содой, желая увеличить боль.[19]
В обязанности крепостных входила уплата налога на брак, на рождение ребёнка и даже на каждую смерть в семье. Они платили за право посадить дерево и за каждую новую скотину, платили обязательные сборы на проведение религиозных праздников и публичных танцев, штрафовались при заключении в тюрьму и платили выкуп при освобождении из неё.
Лица, неспособные найти работу, платили «налог на безработность», а желавшие переселиться в другую деревню – налог на переселение. В тех же случаях, когда люди были не в состоянии заплатить положенное, монастыри могли предоставить им ссуду под 25-50%.
Существовали категории долгов, переходивших по наследству – от отца к сыну и т.д. Неплатёжеспособные должники рисковали оказаться в рабстве.[20]
Теократические религиозные теории оправдывали классовый строй: беднякам говорилось, что они сами виновны в своих трудностях, ибо в предыдущих жизнях предавались пороку. Следовательно, им надлежит принять страдания настоящего бытия как кармическое искупление, которое, в свой черёд, улучшит их будущий удел.
Что же до богатых и сильных, то эти рассматривали свою судьбу не только как вознаграждение, но и как зримое свидетельство добродетели в прежней и нынешней жизнях.
Но всё же тибетские крепостные представляли собой нечто большее, чем просто суеверные жертвы, неспособные узреть собственного положения: как мы уже убедились, некоторые совершали побеги, другие сопротивлялись открыто, иногда весьма сурово расплачиваясь за неповиновение.
Пытки и причинение увечий, включая выкалывание глаз, вырывание языка, подрезание сухожилий и отсечение конечностей, были весьма популярными способами наказания воров, а также беглых и бунтующих крепостных.
Так, Стюарт и Гелдер, посетившие Тибет в 60-ые гг. 20 в., интервьюировали бывшего крепостного, который, будучи уличённым в краже двух монастырских овец, лишился обеих глаз и одной руки. Последний заявил, что он более не считает себя буддистом: «Когда святой лама приказал им ослепить меня, я подумал, что в их религии нет ничего путного».[21] Однако ввиду того, что лишение человека жизни входило в противоречие с учением Будды, некоторые правонарушители подвергались беспощадной порке, после которой оставлялись на морозе на усмотрение богов. «Параллели между Тибетом и средневековой Европой поразительны», – заключает Том Грунфелд в своей книге, посвящённой Тибету.[22]
В 1959 г. Анна Льюис Стронг посетила выставку пыточных приспособлений, использовавшихся помещиками. Среди таковых фигурировали наручники разных видов, в т.ч. и малоразмерные – для детей, инструменты для отсечения носов и ушей, прокалывания глаз, отсечения рук и подрезания коленных сухожилий. Встречались там и средства для клеймения, кнуты, и даже особые инструменты для потрошения.
Сверх того, демонстрировались фотографии и свидетельства жертв, подвергшихся – в наказание за воровство, ослеплению или ампутации конечностей. В частности, она описывает пастуха, владелец которого, задолжав ему некую сумму деньгами и пшеницей, отказался выплатить таковую.
Пастух в порядке компенсации увёл одну из его коров, за что лишился обеих глаз. Другой пастух, осмелившийся оказать сопротивление попыткам помещика увести его жену, лишился рук. Видела она и коммунистических активистов с отсечёнными носами и верхними губами и женщину, которая подверглась изнасилованию, после чего лишилась носа.[23]
Затрагивали тему теократического деспотизма и более ранние авторы, посещавшие Тибет. Британский путешественник, д-р А.Л. Уодделл, ещё в 1895 г. отмечал, что тибетские народные массы живут в условиях невыносимой тирании клира и дьявольских суеверий, распространяемых ими в целях запугивания людей.
П. Ландон в 1904 г. характеризовал власть Далай-ламы как «машину угнетения». Примерно в тот же период другой британский путешественник, капитан В.Ф.Т. О’Коннор, заметил, что «…крупные землевладельцы и духовенство обладают в своих уделах такой деспотической властью, от которой не существует никакой защиты, в то время, как простой народ угнетён чудовищным ростом монашеско-жреческого сословия. Тибетские власть имущие изобретают дегенеративные легенды и поощряют рост суеверий».
С. Чапман в 1937 г. писал: «Монах проводит свою жизнь отнюдь не в служении людям или обучении последних… Нищий на обочине дороги – ничто для монаха. Знание – ревностно оберегаемая прерогатива монастырей и используется как средство увеличения их влияния и благосостояния».[24]
Так что, несмотря на возможное желание видеть иное, теократический Тибет был слишком далёк от того романтического образа страны Шангри-Ла, который с таким энтузиазмом пытаются лелеять западные буддийские прозелиты.
2. Секуляризация против духовности.
Так что же случилось в Тибете после вторжения китайских коммунистов в 1951 г.? Заключённое в том же году соглашение предусматривало номинальное сохранение самоуправления под личным руководством Далай-ламы с передачей Китаю оборонных и внешнеполитических полномочий.
Помимо того, китайской стороне гарантировалось прямое участие в работе местной администрации в целях проведения социальных реформ. В числе первых преобразований, которые надлежало провести, фигурировали сокращение непомерных процентных ставок, а также строительство больниц и дорог.
Поначалу таковые продвигались весьма медленно, поскольку новые власти в своих попытках проведения реконструкции опирались прежде всего на силу убеждения.
Конфискация помещичьей и монастырской собственности не проводилась, более того, феодалам было дозволено продолжать распоряжаться своими наследственными крепостными. Вопреки распространённому на Западе мнению, замечает наблюдатель, китайцы старались продемонстрировать уважение к тибетской культуре и религии.[25]
В течение многих столетий тибетские аристократы и ламы становились свидетелями прихода и ухода китайцев, в последние же годы они поддерживали дружественные отношения с генералиссимусом Цзян Цзе Ши и его реакционным гоминьдановским режимом.[26]
Для окончательного утверждения кандидатуры, выбранной на пост Далай-ламы и Панчен-ламы, требовалось одобрение гоминьдановского правительства. В частности, церемония возведения на трон настоящего, 14-ого Далай-ламы, проводилась, в соответствии с насчитывающей несколько веков традицией, под эскортом китайских военных и в присутствии китайского министра.
Реальным источником беспокойства для тибетской аристократии и клира начала 50-ых стал тот факт, что на смену Гоминьдану пришли коммунисты. Как они справедливо опасались, введение системы коллективистского равноправия в Тибете было лишь вопросом времени.
Разногласия усилились в 1956-57 годах, когда тибетские отряды начали атаковать из засад конвои НОАК. Восстание получило широкомасштабную поддержку со стороны ЦРУ, включавшую боевую подготовку партизан, организацию тыловых лагерей в Непале, а также транспортировку военных грузов американской авиацией.[27]
Одновременно в США финансируемая тем же ЦРУ структура, известная как «Американское общество за свободную Азию», приступила к энергичной рекламе «дела тибетского сопротивления», активную роль в организации коего играл старший брат Далай-ламы, Тхубтен Норбу.
Второй из старших братьев Далай-ламы, Гьяло Тхондуп, ещё в 1951 г. приобрёл опыт руководства проведённой ЦРУ разведывательной операцией. Позднее он реформировал своё подразделение в полноценный партизанский отряд, бойцы которого, подготовленные ЦРУ, высадились в Тибете.[28]
Немалая часть тибетских коммандос и агентуры, засланной ЦРУ в Тибет, была либо главами аристократических кланов, либо детьми таковых. По сведениям самого ЦРУ, 90% из них пропали без вести, что, по всей вероятности, могло означать лишь плен или гибель.[29]
Как пишет Х. Дин: «Большое количество монахов, представителей аристократической элиты, а также большая часть армии, присоединились к восстанию, однако подавляющее большинство простого народа не последовало их примеру, что и привело к его поражению».[30]
К аналогичному выводу приходят и Гинзбург и Матос в своей работе о Тибете: «Можно с достоверностью утверждать, что большая часть простых жителей Лхасы и прилегающих сельских районов не пожелала присоединиться к борьбе против Китая ни на начальной, ни на последующей её стадиях».[31] В конечном же счёте восстание было подавлено.
Следует признать, что несмотря на все те правонарушения и новый гнёт, которые принесли с собой китайцы после 1959 г., они, тем не менее, упразднили рабство и систему неоплачиваемого крепостного труда и, сверх того, отменили непомерные налоги, построили промышленные предприятия и сократили масштаб безработицы и нищеты.
Они создали светские школы, положив тем самым конец монастырской монополии на образование, и они же построили системы водо- и электроснабжения в Лхасе.[32]
Г. Харрер (бывший унтер-офицер гитлеровской армии, бежавший из лагеря для военнопленных в Британской Индии) написал бестселлер о своих приключениях в Тибете, по сюжету которого впоследствии был снят популярный голливудский фильм.
Он сообщает, что та часть тибетцев, которая оказывала сопротивление китайскому вторжению, по большей части состояла из аристократов, богачей и духовенства. В качестве наказания оппозиция направлялась новыми властями на выполнение самой чёрной работы, включая сюда строительство дорог и мостов.
В дальнейшем же они подверглись ещё большим унижениям: например, их заставляли чистить городские улицы перед прибытием туристов. Помимо того, данная категория населения была согнана в лагеря, первоначально предназначенные для местных бомжей и нищих, что Харрер рассматривает как прямое свидетельство ужасного характера китайской оккупации.[33]
В 1961 г. китайские власти завершили процесс национализации земельных угодий, принадлежавших аристократии и духовенству.
Многие тысячи акров земли были переданы фермерам-арендаторам и безземельным крестьянам, реорганизованным в сотни сельскохозяйственных коммун. Пастухи, ранее сами находившиеся в собственности аристократии, были объединены в животноводческие колхозы. Племенное животноводство было модернизировано, растениеводство обогащено новыми сортами овощей, пшеницы и ячменя, сверх того, реализованы широкомасштабные ирригационные проекты, что в совокупности привело к небывалому росту производительности сельского хозяйства.[34]
Значительная часть крестьян, сохранившая свою прежнюю религиозность, продолжала поддерживать духовенство в материальном плане. Однако монахи, отданные в религиозные учреждения в детском возрасте, отныне имели право на выбор дальнейшего образа жизни и тысячи из них добровольно оставили монашество. Оставшаяся часть клира существовала на весьма скромное государственное пособие, а также доходы, получаемые от заказных молитв, свадеб, похорон и т.п.[35]
По утверждениям Далай-ламы и его младшего брата Тендзина Чогьяла, выполняющего функции советника, китайская оккупация привела к гибели 1,2 миллиона тибетцев.[36]
Однако официальная перепись, проведённая в 1953 г. (за 6 лет до подавления лхасского восстания), показала, что всё население Тибета насчитывает 1.274.000 человек[37]; согласно другой переписи, таковое составляло где-то в пределах 2 млн.
Таким образом, если допустить, что китайцы действительно убили в начале 60-ых 1,2 млн. человек, то неизбежно придётся заключить, что весь Тибет физически обезлюдел, будучи превращённым в «поле смерти», испещрённое лагерями и массовыми захоронениями, свидетельства наличия коих у нас отсутствуют.
Разбросанная по Тибету китайская армия вряд ли смогла бы проводить зачистки, охоту на оппозицию и расправы над населением в столь массовых масштабах, даже если бы занималась этим всё своё рабочее время.
Китайские власти заявляют, что они положили конец телесным наказаниям, нанесению увечий и ампутациям, ранее применявшимся в качестве средств наказания правонарушителей.
С другой стороны, они сами сталкиваются с аналогичными обвинениями в жестокости, выдвигаемыми тибетской эмиграцией. В настоящее время официальные лица КНР признают допущенные ошибки, особенно имевшие место в период «Культурной революции» 1966-76 гг., когда преследование религии, как в Китае, так и в Тибете, достигло небывалого масштаба.
Поле подавления восстаний конца 50-ых тысячи тибетцев оказались в местах лишения свободы, затем, во время «Большого скачка», тибетское крестьянство подверглось принудительной коллективизации с введением растениеводства, что оказало катастрофическое влияние на количество производимой продукции.
Однако в конце 70-ых власти КНР ослабили государственный контроль и попытались исправить ошибки, допущенные в предыдущие два десятилетия.[38]
В 1980 г. правительство КНР приступило к осуществлению ряда реформ, цель которых состояла в предоставлении Тибету большей степени внутреннего самоуправления.
С этого момента сельскому населению было разрешено заниматься частным фермерством, продавать излишки урожая, самостоятельно решать, какие культуры выращивать, а также держать яков и овец.
Тогда же были разрешены контакты с внешним миром и смягчён пограничный контроль, чтобы позволить тибетцам посещать родственников в Индии и Непале.[39]
Благодаря указанным мерам в 80-ые гг. многие видные ламы стали совершать челночные поездки между Китаем и эмигрантскими общинами, восстанавливая свои монастыри в Тибете и содействуя общему оживлению буддизма.[40]
По состоянию на 2007 г. тибетская форма буддизма по прежнему практикуется весьма широко. Отношение властей к ней толерантно. Паломничество и другие стандартные формы поклонения допускаются, хотя и с некоторыми ограничениями.
Все монахи и монахини обязаны подписать документ о лояльности, согласно которому они обязуются не использовать своё положение духовных лиц в целях подстрекательства раскольнических настроений. Помимо того, незаконной считается демонстрация фотографий Далай-ламы.[41]
В 90-ые гг. прошлого столетия начался процесс переселения в Тибет значительного числа этнических китайцев (хань), составляющих 95% населения КНР. Признаки китайской колонизации заметны на улицах Лхасы и Шигадзе невооружённым глазом.
Китайцы владеют предприятиями, магазинами и мелкими лавками. На те средства, лучшими целями вложения которых представляются водоочистные сооружения и жильё, были построены высотные административные здания и торговые центры.
Китайские мигранты, проживающие в Тибете, часто склонны рассматривать своих тибетских соседей как отсталых и ленивых, нуждающихся в экономическом прогрессе и патриотическом воспитании.
В тот же период была проведена кампания по увольнению с работы государственных служащих, заподозренных в националистических симпатиях, а также ряд очередных кампаний по дискредитации Далай-ламы.
Поступали сообщения об арестах отдельных частных лиц, помещении в места лишения свободы и направлении на принудительные работы по обвинениям в сепаратистской и подрывной деятельности. Некоторые задержанные не получали достаточного количества пищи и воды, а также подвергались пыткам и иным формам дурного обращения.[42]
Школьная программа практически игнорирует тибетскую историю, и культуру, не говоря уже о религии. Учебные материалы, хотя и переведены на тибетский, сосредоточены главным образом на китайской истории и культуре.
Китайские нормы контроля над рождаемостью позволяют тибетским семьям иметь до трёх детей, в то время как количество таковых в китайских ограничено одним (или двумя для жителей сельской местности, если первый ребёнок женского пола). В случае превышения указанного лимита «лишний» ребёнок может быть лишён права на посещение государственного детского сада, на бесплатное медицинское обслуживание, жильё и образование.
Впрочем, практическое применение такого рода наказаний не носит последовательного характера и варьирует от района к району.[43] Заметим, что ни одна из вышеописанных возможностей не была доступна тибетцам до присоединения к КНР.
Безусловно, для зажиточного духовенства и аристократии вторжение коммунистов представляло очевидную угрозу. Большая их часть бежала за границу, в т.ч. и Далай-лама, организации побега которого содействовало ЦРУ. И тут-то некоторые из них к собственному ужасу обнаружили, что им придётся самим зарабатывать на пропитание.
Однако имелись и такие, которым удалось избежать столь печальной участи: документы, опубликованные Госдепом в 1998 г., свидетельствуют, что секретные дотации ЦРУ, предназначенные для тибетской общины, составляли 1,7 $ млн. в год.
Когда указанный факт стал известен общественности, правительство Далай-ламы опубликовало заявление, содержащее в себе признание того, что оно на протяжении 60-ых гг. действительно получало от ЦРУ многомиллионную помощь, цель которой состояла в финансировании вооружённых групп тибетских беженцев, направляемых в Китай для оказания сопротивления маоистской революции.
Что касается Далай-ламы лично, то его годовая субсидия от ЦРУ составляла 186000 $. Индийская разведка также финансировала и его, и прочих высокопоставленных деятелей эмиграции. В этой связи следует заметить, что Далай-лама отказывается признать факт своего (и своих братьев) сотрудничества с ЦРУ, которое также воздерживается от комментариев.[44]
В 1995 г. News and observer of Raleigh опубликовал на первой странице цветную фотографию Далай-ламы в объятиях реакционного республиканского сенатора Джесси Хелмса, сопроводив это заголовком: «Буддист очаровал героя религиозных правых».[45]
А в апреле 1999, в компании с М. Тэтчер, папой Иоанном Павлом II и Бушем-старшим Далай-лама обратился к британскому правительству с просьбой об освобождении бывшего фашистского диктатора Чили Аугусто Пиночета (тоже старого клиента ЦРУ), находившегося в означенный период с частным визитом в Англии. Далай-лама полагал, что Пиночета не следует выдавать в Испанию, где тому пришлось бы предстать перед судом по обвинениям в преступлениях против человечности.
В 21 в. американский конгресс, пользуясь уже совершенно иными, более респектабельными, чем ЦРУ, каналами, например, Национальным фондом в поддержку демократии, продолжать оказывать тибетской общине в Индии поддержку в размере 2 млн. $ ежегодно.
Ещё несколько миллионов были перечислены продемократическим активистам тибетской эмиграции по всему миру. Ну а в дополнение к этим источникам, Далай-лама получал финансирование от Джорджа Сороса.[46]
Тем не менее, несмотря на факт наличия связей с ЦРУ и разнообразными реакционерами, Далай-лама без устали говорит о мире, любви и ненасилии.
Конечно, если смотреть на вещи реалистично, его самого нельзя обвинить в тех несправедливостях, которые совершались с тибетским народом при прежнем режиме: ведь на момент бегства Далай-ламы в Индию ему было всего лишь 25 лет. Более того, в одном из интервью, данных в 1994 г., он заявил, что приветствует строительство в своей стране школ и дорог, и добавил, что неоплачиваемый труд крепостных и непосильные налоги были крайней формой зла.
Подверглась осуждению и древняя традиция передачи долгов по наследству.[47] Вполне естественно, что за полвека жизни в эмиграции Далай-лама воспринял такие концепции, как права человека и религиозная свобода – идеи, неведомые в старом Тибете.
Двигаясь в этом направлении, он предложил проект демократического развития будущего Тибета, предусматривающий наличие конституции и избираемого парламента.[48]
В 1996 г. Далай-лама опубликовал заявление, которое неизбежно должно было привести эмигрантское сообщество в замешательство. В частности, таковое гласит: «Марксизм, в отличие от капитализма, озабоченного лишь выгодой и прибылью, основывается на нравственных принципах… Марксизм поддерживает идею равного использования средств производства, проявляет заботу о благосостоянии рабочего класса и судьбе жертв эксплуатации. По данным причинам эта система импонирует мне, и я считаю себя наполовину марксистом и наполовину буддистом».[49]
Однако в другом своём заявлении он поспешил успокоить тех, кто живёт в достатке: «Быть богатым хорошо… Это – плод собрания заслуг, служащий доказательством щедрости этих людей в предыдущих воплощениях».
А что же до бедных, то этих он увещевает следующим образом: «Нет никаких разумных причин впадать в отчаяние и бунтовать против тех, кто счастлив и владеет собственностью… Лучше развивать позитивное состояние ума».[50]
В 2005 г. Далай-лама, вкупе с десятком других нобелевских лауреатов, подписал широко разрекламированное заявление в поддержку неотъемлемого права трудящихся на создание профсоюзов и защиту собственных интересов в соответствии со Всеобщей декларацией прав человека. «Во многих странах данное право лишено должной защиты либо откровенно попирается», – гласит заявление.
В числе наиболее злостных нарушителей фигурировали Бирма, Китай, Колумбия, Босния и ряд других государств, даже США оказались отнесёнными к группе «неадекватно защищающих право трудящихся на создание профсоюзов». «Миллионы наёмных работников в США лишены какой-либо законной возможности на создание профсоюзов».[51]
Сверх того, Далай-лама полностью поддержал устранение глубоко укоренившихся средневековых предрассудков, препятствующих получению тибетскими монахинями образования.
По прибытии последних в эмиграцию обнаружилось, что весьма немногие из них могут читать и писать, поскольку в старом Тибете их функции заключались в непрерывном начитывании молитв и выполнении ритуалов. Лишь в современной Индии монахини начали изучать философию и участвовать в дебатах, что ранее было дозволено лишь монахам.[52]
В ноябре 2005 г. Далай-лама, выступая в Станфордском университете с лекциями на тему сутры Сердца, воздержался от полного осуждения насилия: по его словам, не следует осуждать насильственные действия, цель которых состоит в уменьшении масштабов возможного в будущем страдания.
В качестве таких заслуживающих безусловного одобрения усилий по сохранению демократии он привёл Вторую мировую войну.
Однако в том, что касается четырёх лет резни и широкомасштабных разрушений в Ираке – войны, осуждённой почти всем мировым сообществом вплоть до консервативного Римского папы, как грубое попрание международного права и преступление против человечности, то здесь Далай-лама проявил нерешительность: «Пока слишком рано говорить о том, справедлива ли война в Ираке или нет».[53] Заметим, что ранее он уже высказывался в поддержку интервенции США в Югославии и Афганистане.[54]
3. Конец феодальной теократии
Согласно распространённому мифу о Шангри-Ла, народ старого Тибета пребывал в довольстве и полном согласии со своими светскими и клерикальными господами: богатые ламы и бедные монахи, зажиточные землевладельцы и бесправные крепостные – все были связаны в одно целое, поддерживая друг друга утешающим бальзамом глубоко духовной и миролюбивой культуры.
В этой связи приходит на ум идеализированный образ феодальной Европы, распространяемый некоторыми консервативными католическими авторами типа Г.К. Честертона и Х. Беллок.
По их мнению, средневековое христианство представляло собой мир довольных своим бытием крестьян, пребывающих в спасительных объятиях Церкви, под более или менее милостивым покровительством родных помещиков.[55]
Такое впечатление, что нам в очередной раз предлагают принять специфическую культуру в её идеализированной форме, начисто отделённой от её грязной материальной истории.
Да, это означает принятие истории в том виде, который приятен классу имущих, т.е. тех, кто имел более всего выгоды от тогдашней ситуации.
Аналогичным образом и идеализированный образ старого Тибета как счастливой Шангри-Ла отражает ничуть не больше признаков исторической действительности, чем пасторальная картина средневековой Европы.
Если же взглянуть на ситуацию во всей её суровой реальности, то мы увидим, что старый Тибет лишь подтверждает высказанное мной в одной из ранних работ мнение о том, что культура может быть какой угодно, но никак не нейтральной.
Культура может выступать в качестве «крыши», легитимизирующей дичайшую несправедливость, выгодную привилегированной прослойке общества, естественно, за счёт остальной его части.[56]
В старом Тибете манипулирование традиционной культурой использовалось правящим классом в качестве средства укрепления собственной власти и накопления капитала.
Теократия приравнивала любые проявления диссидентства к деятельности сатанинских сил, она же распространяла идею превосходства помещичьего сословия и низости крестьянства, аргументируя оную тем, что богатые якобы заслужили свою роскошную жизнь прежними заслугами, тогда как бедные, соответственно, получили своё нищенское бытие за грехи. Всё это кодифицировано в учении о кармических плодах добродетели и греха, накопленных в предыдущих рождениях.
Закономерен вопрос: а не были ли наиболее влиятельные ламы простыми лицемерами, проповедовавшими одно, тогда как на деле верившими в нечто совсем иное? Вполне вероятно, что духовенство вполне искренне придерживалось вышеуказанного воззрения, принесшего ему столь благие плоды, а тот факт, что теология поддерживала их материальные привилегии, лишь усиливал эту искренность.
Необходимо заметить, что представителям современного секулярного мира трудно понять столь характерный для традиционных духовных сообществ знак равенства между счастьем и болью, процветанием и традицией, что и может послужить причиной нашей идеализации указанного социального уклада.
Но, тем не менее, вырванный глаз есть вырванный глаз, порка есть порка, а беспощадная эксплуатация рабов и крепостных – жесточайшая классовая несправедливость, независимо от того, преподносится ли всё это в какой-либо культурной упаковке или нет. Между духовной зависимостью и человеческим рабством есть разница, даже если оба существуют бок о бок.
Многие обычные тибетцы желают возвращения Далай-ламы, однако очевидно, что вряд ли многие из них жаждут возвращения того социального порядка, который он представлял. В заметке, появившейся в «Вашингтон пост» в 1999 г., указывается, что Далай-лама по-прежнему сохраняет авторитет в Тибете, но:
«… весьма немногие Тибетцы готовы приветствовать возврат коррумпированных аристократических кланов, которые бежали вместе с ним в 1959 г. и ныне составляют большую часть его приближённых. Фермеры, к примеру, не выказывают ни малейшего интереса к возвращению землевладельцам угодий, полученных ими благодаря китайским земельным реформам. Аналогичным образом и прежние рабы говорят, что не желают возвращения к власти бывших рабовладельцев. «Когда-то я уже прожил эту жизнь», – говорит 67-летний Вангчук, в прошлом раб, интервьюированный в момент совершения паломничества в Шигадзе, одно из наиболее почитаемых мест тибетского буддизма. Он заметил, что почитает Далай-ламу, добавив при этом: «Может быть, я и не свободен под китайскими коммунистами, но всё же это лучше, чем то, как мне жилось в рабстве».[57]
Однако Далай-лама является отнюдь не единственным высокопоставленным ламой, выбираемым в раннем детстве в качестве перерождения своего предшественника.
Общая ситуация такова, что те или иные ламы-перерожденцы (тулку) возглавляют большую часть наиболее важных монастырей. Система тулку представляет собой уникальную черту тибетского буддизма, и огромное число монахов претендует на данный титул.
Первым в истории тулку был Кармапа, возглавляющий школу Карма-Кагью: данная линия перерожденцев берёт своё начало примерно на три столетия ранее линии Далай-лам.
Возникновение и рост популярности школы Гелугпа, возглавляемой последними, имел своим результатом пятисотлетнее политическое и религиозное соперничество с Кагью, и поныне дающее о себе знать в виде вспышек конфликтов внутри тибетской эмиграции.
Тот факт, что школа Кагью достигла немалых успехов в проповеди своего учения, основав в течение последних 35 лет не меньше 600 центров по всему миру, ничуть не содействовал улучшению ситуации.
Как напоминает нам Эрик Куррен, поиски тулку отнюдь не всегда были тем чисто духовным мероприятием, которое изображают некоторые голливудские фильмы. «Порой случалось так, что руководство монастырей, желая придать своему учреждению больший политический вес, предпочитало выбирать в качестве тулку ребёнка из того или иного местного аристократического клана.
В другой ситуации, желая застраховать себя от влияния семьи на воспитание ребёнка, оно предпочитало выходцев из низших слоёв. Наконец, имели место и такие инциденты, когда местные военачальники, китайские императоры, а порой и лхасское правительство Далай-ламы в силу политических причин вмешивались в процесс выбора тулку для того или иного монастыря».[58]
Именно такая ситуация и сложилась при выборе 17-ого Кармапа, резиденция которого расположена в Румтеке, штат Сикким. В 1993 г. монахи традиции Кагью предложили выбранную ими самими кандидатуру, Далай-лама же, вкупе с группой кагьюпинских диссидентов (поддерживаемых китайскими властями!) предпочёл другого мальчика.
Как и следовало ожидать, кагьюпинцы обвинили Далай-ламу в превышении полномочий: «Ни политическая роль Далай-ламы, ни его положение в качестве духовного главы школы Гелугпа не дают ему право избирать Кармапу, являющегося лидером совершенно иной традиции».[59]
По словам одного из кагьюпинских лидеров: «Дхарма не означает автоматического следования словам учителя, независимо от того, насколько авторитетен последний. Буддисты должны уважать права собственного народа и, в частности, религиозные, больше, чем кто бы то ни было другой».[60]
Всё это привело к двенадцатилетнему конфликту внутри тибетской общины в изгнании, запятнанному то и дело возникающими беспорядками, запугиванием, нападениями, шантажом, судебными тяжбами, коррупцией, грабежами и даже терактом в монастыре Румтек, совершённым последователями Гелугпа.
По крайней мере один западный последователь высказал в этой связи предположение, что годы эмиграции лишь ускорили моральное разложение тибетского буддизма.[61]
Нельзя упускать из виду и тот факт, что отнюдь не все приверженцы тибетской традиции рассматривают Далай-ламу как своего духовного лидера. Несмотря на упоминания Далай-ламы в качестве «духовного лидера Тибета», многие рассматривают данный титул как чисто номинальный, не дающий ему абсолютно никаких властных полномочий над прочими тремя школами тибетского буддизма, подобно тому, как упоминание президента США в качестве лидера свободного мира не даёт ему права на руководство, скажем, Францией или Германией.[62]
Однако отнюдь не все тибетцы, проживающие в эмиграции, поддаются чарам теократии Шангри-Ла. Так, Ким Льюис, изучавшая в буддийском центре в Беркли, Калифорния, методы тибетской медицины, имела возможность весьма подробно побеседовать с группой из более чем дюжины тибетских женщин, проживавших в том же центре.
Когда она спросила, что они думают о возвращении на родину, реакция была однозначно негативной. Поначалу Льюис склонилась к мнению, что такая реакция была обусловлена исключительно китайской оккупацией, однако те вскоре пояснили ей, что дело обстоит несколько иначе.
Работницы центра пояснили ей, что были более чем счастливы от того, что у них теперь нет нужды выходить замуж за 4-5 мужчин, непрерывно быть беременными и иметь дело с ЗППП, которыми тибетских женщин награждали гуляющие направо и налево мужья. Одна из девушек сказала, что было рада возможности получить образование, не хочет иметь дела ни с какой религией вообще и не понимает, почему американцы настолько наивны относительно старого Тибета.[63]
Женщины, интервьюированные Льюис, вспоминали рассказанные их бабками истории о своих злоключениях с монахами, использовавшими их в качестве т.н. «супруг мудрости».
«Аскеты» убеждали партнёрш в том, что вступая в связи с ними, они тем самым обретают средства достижения пробуждения. В конце концов, согласно тантрическим теориям, связь с женщиной была необходима самому Будде – с той же самой целью.
По их же словам, секс, которым «без удержу» занимались монахи, носил предположительно духовный характер, да и гомосексуальными связями друг с другом последователи Гелугпа не гнушались.
Женщины, имевшие детей, с горечью отзывались о том, как монастыри отбирали их малолетних детей. Они рассказывали, что если ребёнок начинал плакать, старшие монахи говорили ему: «Что ты орёшь? Она сама отказалась от тебя. В конце концов, она всего лишь женщина».
Монахи, проживавшие в той же Калифорнии как политические беженцы, обращались за государственной помощью. Льюис, бывшая в течение некоторого времени последовательницей тибетского буддизма, выполняла в Центре канцелярскую работу.
Она заметила, что монахи продолжают получать государственные чеки на различные суммы: от 550 до 700 $ в месяц, а также пользуются государственной программой медицинского страхования Medicare.
Сверх того, они проживали в роскошных апартаментах, за которые не платили абсолютно ничего, даже коммунальных расходов. У них был бесплатный доступ к Интернету, 6 машин, бесплатные стационарные и мобильные телефоны и кабельное ТВ.
Помимо государственных пособий, монахи получали ежемесячную зарплату от их собственной общины, а заодно и пожертвования, а также обязательные взносы от собственных американских последователей.
Некоторые последователи с готовностью выполняли всё, что было необходимо монахам, включая сюда хождение по магазинам и уборку помещений, в т.ч. и туалетов. А между тем те же самые «святые люди» не сталкивались ни с какими препятствиями совести, когда дело доходило до критики «одержимости американцев материальными вещами».[64]
Безусловно, одобрение упразднения феодальной диктатуры в Тибете не означает принятия всех результатов китайского правления в этой стране. Этот момент редко принимается во внимание западными поклонниками Шангри-Ла.
В равной мере истинно и противоположное: осуждение китайской оккупации отнюдь не означает автоматической поддержки старого феодального режима. Тибетцев следует оценивать прежде всего как реальный народ, а не как совершенных последователей какой-либо духовной традиции или политические символы. Как пишет проживающий в Британии китайский диссидент Ма Цзы Ань (возможно неправильное написание в связи с незнанием переводчиком китайского языка), ранее посещавший Тибет: «Такого рода идеализация означает отрицание их человеческой природы».[65]
Одной из наиболее распространённых среди западных буддистов причин для недовольства является мнение, согласно коему тибетская религиозная культура была разрушена китайской оккупацией.
Да, такая точка зрения представляется до некоторой степени верной: многие монастыри по-прежнему закрыты, а большая часть следов теократии ушла в прошлое. Однако основной вопрос в данном случае заключается отнюдь не в том, какое благо или зло принесло с собой китайское правление, но в том, какой страной был старый Тибет.
Положение, которое я ставлю под сомнение, касается предположительно чисто духовной природы той «докоммунистической» культуры. Мы можем отстаивать религиозную свободу и независимость нового Тибета без какой бы то ни было необходимости в принятии мифологии старого Тибета. Да, тибетский феодализм пользовался буддизмом в качестве «крыши», что, однако, отнюдь не означает знака равенства между ними. Реальный старый Тибет не был потерянным раем: это была отсталая репрессивная теократия, отличавшаяся огромным разрывом между богатыми и бедными – нечто весьма далёкое от сказочной Шангри-Ла.
Наконец, следует признать ещё один факт: если мы видим будущее Тибета где-то в пределах формирующегося ныне китайского «рыночного рая», то это не сулит большинству тибетцев ничего хорошего.
Китай, демонстрирующий ошеломительный экономический рост, достигающий 8% в год, превращается в одну из ведущих индустриальных держав, однако оборотной стороной указанного прогресса оказалось углубление разрыва между богатыми и бедными.
Большая часть населения Китая живёт либо близко к уровню бедности, либо где-то глубоко под таковым, тогда как узкая прослойка «новых китайцев» процветает в симбиозе с коррумпированным чиновничеством. Региональная бюрократия выжимает из страны последние соки, вымогая взятки и разворовывая богатства. Принудительная конфискация земель ненасытными предпринимателями и коррумпированными чиновниками стали обычным явлением как в городах, так и на селе.
Десятки тысяч уличных протестов и волнений, то и дело вспыхивающих по всему Китаю, подавляются полицией. Коррупция достигла таких масштабов, что даже обычно благодушное национальное руководство в 2006 г. было вынуждено начать широкомасштабную кампанию борьбы с таковой.
Китайские трудящиеся, занятые на предприятиях с преобладанием корпоративного капитала, расположенных в т.н. «зонах свободного предпринимательства», в случае попыток организации профсоюзов рискуют как минимум потерей работы, а порой оказываются и в местах заключения.
Миллионы китайцев, занятых в таких «зонах», вынуждены работать двенадцатичасовой рабочий день, получая за это зарплату, ставящую их на грань выживания. Далее, поскольку в настоящее время ранее государственная система медицинского обслуживания приватизирована, бесплатное или хотя бы приемлемое по цене медицинское обслуживание оказалось недоступным для миллионов граждан.
Мужчины вынуждены уезжать в города в поисках работы, в результате чего сельская местность, всё более погружающаяся в нищету, остаётся населённой женщинами, детьми и стариками. Процент самоубийств растёт драматически, особенно среди женщин.[66]
Масштабы загрязнения окружающей среды в Китае носят ужасающий характер. Большая часть его знаменитых рек и многие озёра мертвы, промышленные выбросы и бытовые отходы, сбрасываемые миллионами тонн, приводят к массовому вымиранию рыбы.
Высокотоксичные химикаты, прежде всего пестициды и гербициды, проникают в грунтовые воды и ирригационные системы. Заболеваемость раком на территориях, примыкающих к водяным путям, подскочила тысячекратно.
Сотни миллионов жителей городов вынуждены дышать воздухом, как результат своей загрязнённости промышленными выбросами, помноженными в последнее время на выхлопы миллионов автомобилей, заслужившим определение «опасного для здоровья».
По оценкам экспертов, примерно 400000 человек ежегодно умирают преждевременно вследствие загрязнения атмосферы.
Официальные органы, контролирующие состояние окружающей среды, на практике не имеют никаких юридических полномочий, дающих право на остановку производственной деятельности, ведущей к засорению окружающей среды, да и в целом власти игнорируют, а порой и вообще отрицают наличие таких проблем, концентрируясь вместо этого на росте производства.[67]
По данным одного научно-исследовательского учреждения КНР, непринятие мер по сокращению парникового эффекта может иметь своим результатом значительное сокращение продуктивности сельского хозяйства с последующим катастрофическим недостатком воды и продовольствия уже в обозримом будущем. В частности, в 2006-07 гг. юго-западная часть Китая была затронута тяжёлой засухой.[68]
Так что, если принять Китай в качестве иллюстрации успешного и скорого прогресса по рыночной модели и допустить то же самое как образец будущего развития Тибета, то, пожалуй, старый феодальный Тибет и вправду покажется нам более привлекательным, чем он был на деле.
Библиография:
см. на сайте автора