Кирилл Владимирович Ратников (в соавторстве с М. Ю. Манаковым)
(Модификация образов Аун Сана и Ба Мо в исторических исследованиях И. В. Можейко)
февраль 2013
Источник: https://proza.ru/2020/11/29/1262
Культурологический подход
Востоковедческие исследования всегда занимали особое место в советской исторической и политической науке – главным образом, потому, что к научным интересам здесь явственно примешивались идеологические расчеты. Советский Союз вообще был во многом ориентирован на Восток. С Западом ему фатально не везло – там процветал капитализм, оттуда грозил Северо-Атлантический блок, зато Восточная Европа надолго вошла в орбиту советского влияния, будучи насильственно объединена в социалистический лагерь. Однако восточное направление советской внешнеполитической экспансии простиралось не только на Европу, но и на Азию, не говоря уж об Африке. Трудно подсчитать, какое количество туземных режимов, весьма условно называвшихся народно-демократическими или даже революционными, активно поддерживалось советской дипломатией и содержалось за счет нашей страны на протяжении 1950-х – 1980-х годов, вплоть до распада самого Советского Союза.
Следовательно, нет ничего удивительно в том, что Институт востоковедения Академии наук СССР все эти годы интенсивно разрабатывал азиатскую тематику, обращая особое внимание на прогрессивные, социалистические тенденции в развитии государств Азиатско-Тихоокеанского региона. Не могли оставаться вне рамок этой работы и сотрудники отдела Юго-Восточной Азии, посвятившие множество усилий на изучение исторических традиций, современного состояния и предстоящих перспектив государственного строительства и общественно-политических процессов в бывших колониальных владениях западноевропейских держав. Наличие общего врага в прошлом облегчало взаимное сближение в настоящем, так что для тесных контактов, в том числе и научных, советской стороны с обретшими независимость восточно-азиатскими странами почва оказалась хорошо подготовленной.
В числе этих бывших колоний была и Бирма, получившая самостоятельный статус в 1948 году. Вскоре туда было направлено немало советских военных и технических специалистов для оказания братской помощи (а точнее, конечно, негласного покровительства) потенциальному союзнику. Разумеется, к освоению бирманской специфики оказалось оперативно подключено и советское востоковедение. Многие ученые, а отчасти и журналисты, добросовестно занялись изучением разных аспектов истории и культуры Бирмы. Обширный перечень имен этих первопроходцев советской бирманистики приводит в своей капитальной монографии «История Мьянмы/Бирмы. ХХ век» В. Ф. Васильев. Одно имя удостоилось в высшей степени примечательной и необычной характеристики. Речь шла об Игоре Всеволодовиче Можейко, определенном как «историк, писатель-фантаст, художник и культуролог по складу ума» [1, с. 22].
Казалось бы, диапазон деятельности ученого-востоковеда, доктора исторических наук, выглядит чересчур широким. Но это в самом деле так, поскольку Можейко получил заслуженный авторитет, известность и популярность не только под своей фамилией и в строго научном качестве, но, кроме того, еще и в области художественной литературы – под знаменитым псевдонимом Кир Булычев. И это уже не просто писатель-фантаст, а настоящий классик отечественной фантастики, любимый многими поколениями благодарных читателей. Художником он тоже назван отнюдь не случайно – не только как «художник слова», но и как художник в буквальном значении этого понятия: всю свою жизнь Можейко-Булычев увлекался живописью и графикой, писал пейзажи и натюрморты, рисовал портреты и шаржи. Значительная часть его художественного наследия экспонировалась, уже посмертно, в некоторых московских картинных галереях. Ну а что касается культурологических работ Можейко, то достаточно вспомнить хотя бы его замечательную книгу «7 и 37 чудес», ярко, подробно и с глубоким знанием дела повествующую о выдающихся образцах мирового искусства.
Можно без всякого преувеличения сказать, что культурологический подход был в целом присущ историческим исследованиям Можейко. Вот и о Бирме, где ему неоднократно довелось побывать, он оставил не только две диссертации (кандидатскую и докторскую) и большое количество научных статей в специализированных изданиях, но также несколько книг, выразительно запечатлевших колоритные образы самобытной культуры этой страны и психологически раскрывших личности ее неординарных, выдающихся по своим качествам людей. Из целой плеяды бирманцев резко выделяются два человека, которые и стали главными действующими персонажами – героем и антигероем – двух книг Можейко, написанных с интервалом почти в два десятилетия. Любопытно будет проследить, какие изменения претерпели за это время взгляды автора на ключевых деятелей новейшей бирманской истории.
Две книги
В 1965 году увидел свет очередной том из серии «Жизнь замечательных людей» («ЖЗЛ»). Названа была книга «Аун Сан» – именем национального героя Бирмы, возглавившего вооруженное восстание за ее освобождение от японских оккупантов, а затем упорно добивавшегося независимости своей страны от британского колониального владычества. Имя автора книги – Игоря Можейко, молодого научного сотрудника Института востоковедения, недавно вернувшегося из Бирмы, где и была написана эта книга (в тексте указана дата ее завершения – 28 октября 1963 года), в ту пору еще не получило такую широкую известность в научном и литературном мире, хотя до этого Можейко уже успел издать свои путевые очерки о Гане и активно печатался на страницах чрезвычайно популярного журнала «Вокруг света». Стало быть, дело тут заключалось не в каких-либо «пробивных» способностях автора книги, а, скорее, в самой личности ее героя.
Аун Сан удачно вписывался в советскую идеологическую систему координат: революционер, герой, прогрессивный деятель, пламенный борец за народное счастье, трагически погибший от рук черной реакции, – его биография и впрямь воспринималась как жизнь замечательного человека. Для пропаганды идей национально-освободительного движения против колониализма образ Аун Сана подходил как нельзя кстати. Таким его и показал в своей книге Можейко. Вероятно, именно это и предопределило согласие редакции на выпуск книги. (Попутно следует сказать, что автор в ходе работы над «Аун Саном» не только самостоятельно выполнил все переводы с английского и бирманского, но и сопроводил текст собственными иллюстрациями, тонко стилизованными в манере азиатского юго-восточного искусства. В результате книга приобрела местный ориентальный аромат и колорит, а ее читатели смогли получить более наглядное представление о доселе практически неизвестном им экзотическом мире.)
Опыт востоковедческой работы в жанре художественной биографии оказался весьма удачным. В дальнейшем успех был закреплен уже на сугубо ученом поприще, в многочисленных научных публикациях. Можейко занял видное место в ряду отечественных востоковедов, его авторитет не вызывал ни у кого сомнения. И вот в 1984 году Главная редакция восточной литературы издательства «Наука» выпустила еще одну книгу Можейко, к тому времени уже доктора наук и ведущего научного сотрудника отдела Юго-Восточной Азии Института востоковедения. Книга называлась по-восточному красиво: «Западный ветер – ясная погода» (это – кодовая фраза из японской шифровки о готовящемся нападении на американский флот), и была она посвящена историческому исследованию боевых действий в странах Юго-Восточной Азии во время Второй мировой войны. Позднее, в 2001 году, при переиздании этой книги автор исключил из нее практически все бывшие обязательными для советской эпохи идеологические штампы-клише, но сохранил без изменений тщательно подобранный им богатый и разнообразный материал, составивший ценнейшую фактографическую основу исторического исследования.
По сравнению с книгой об Аун Сане охват событий стал значительно более глобальным, в центре внимания оказалась уже не только одна Бирма. Впрочем, и на ее долю досталось немало увлекательных страниц, а генерал Аун Сан (и некоторые современные ему бирманские политики) вновь предстал перед читателями, но на этот раз уже без того романтического флера, который бы придан ему в «ЖЗЛ»овской биографии. Не то чтобы это были два разных Аун Сана, однако трансформация его образа произошла достаточно показательная. В особенности это касается такого противоречивого и неоднозначного эпизода деятельности бирманского лидера, как сотрудничество с японскими оккупационными властями. Обстоятельство знаменательное! Раньше делать на этом акцент было как-то не совсем удобно: что же это за прогрессивный вождь, революционер, если он помогал военным союзникам гитлеровцев? Но тем-то и отличается историческое исследование от художественной биографии, что оно все-таки гораздо более объективно и не затушевывает нежелательных моментов. Политики редко бывают прямолинейными в своих поступках. Не всё так просто, тем более – на Востоке. Ведь Восток, как известно, дело тонкое. Посмотрим, как же сумел Можейко разобраться в этих тонкостях и скорректировать свою первоначальную исключительно апологетическую характеристику Аун Сана.
«Добама» против «Синьеты»
В предисловии к своей книге об Аун Сане Можейко с восхищением отметил, что жизнь самого знаменитого бирманца ХХ века «похожа порой на приключенческий роман, порой на древнегреческую трагедию» [2, с. 7]. А если это так, то, по законам жанра, главному герою непременно полагается герой-антагонист, который представлял бы собой полную его противоположность. Это придает дополнительную остроту действию и резко усиливает драматизм конфликта. Именно так вышло и в случае с Аун Саном. По воле истории ему достался антагонист не менее выдающийся, чем он сам, а именно – доктор Ба Мо, наиболее авторитетный премьер-министр предвоенной колониальной Бирмы. Противостояние двух этих ярких и сильных личностей, очень контрастных в сравнении друг с другом, составляет своеобразный стержень исторического сюжета.
Ба Мо не был врачом – его «докторское» звание означает вовсе не медицинскую профессию, а свидетельствует о наличии ученой степени. Действительно, Ба Мо был высокообразованным человеком: он окончил университет во французском городе Бордо и защитил там диссертацию по специфическим особенностям бирманского буддизма. (Примечательное совпадение: докторская диссертация самого Можейко также была посвящена религиозной политике средневекового бирманского государства.) Вернувшись в Бирму, Ба Мо активно включился в общественно-политическую жизнь страны, стремительно начал делать успешную карьеру и к середине 1930-х годов стал министром просвещения в колониальной администрации.
Именно в период пребывания на этом посту пути Ба Мо впервые пересеклись с судьбой Аун Сана, который был тогда еще совсем молодым студентом, однако уже четко и определенно заявивил о своих политических взглядах и демократических убеждениях. Можейко воссоздает красочную картину смелого выступления Аун Сана перед студенческой аудиторией с решительной критикой двуличной позиции министра, чересчур ловко ориентировавшегося в постоянно меняющихся политических обстоятельствах: «Аун Сан говорил о Ба Мо, о том самом Ба Мо, который выдвинулся во время процесса Сая Сана и сделал быструю карьеру. Сначала он выступал за бойкот созданного англичанами Законодательного совета, а потом, когда почувствовал, что ему выгоднее держаться за этот совет, круто изменил позиции и темными махинациями добился, чтобы его самого туда выбрали. И не только избрали, но и сделали министром просвещения. Аун Сан критиковал, да еще как, нового министра – живого места на нем не оставил» [2, с. 51].
В соответствии с устоявшейся советской традицией изображать министров буржуазных правительств исключительно в негативном свете, Можейко весьма саркастически оценил Ба Мо и его коллег, которые «получали приличное жалованье, воровали, брали взятки и при всем этом занимали выгодное положение в иерархии колониального общества» [2, с. 51–52]. При характеристике самого Ба Мо, разумеется, также не обошлось без изрядной доли иронии, служащей эффективным средством разоблачения не слишком-то благородных эгоистических расчетов буржуазного деятеля: «Ба Мо выступал за англичан, надеясь со временем добраться до поста премьер-министра колонии. Правда, сами англичане посматривали на него с опаской. Нельзя сказать, что он был для них достаточно надежной кандидатурой. Каждому в Бирме было ясно, что, изменись обстановка, Ба Мо с такой же убежденностью начнет нападать на англичан. И не потому, что в самом деле хотел добиться независимости для Бирмы, а потому, что был согласен только на такую независимость (или зависимость), при которой он, Ба Мо, будет стоять во главе Бирмы» [2, с. 52].
Зато образ Аун Сана, на контрастном фоне не очень привлекательной в этическом плане фигуры доктора Ба Мо, представал в изображении Можейко высоким образцом бескорыстия, нравственной чистоты и самоотверженности, каким и надлежало быть революционеру-демократу: «Что бы ни говорили об Аун Сане враги его и друзья, которые в словоохотливости своей иногда становились хуже врагов, никто никогда не смог поставить под сомнение исключительную честность и искренность Аун Сана. Эта черта его, проявившаяся с детства, не изменявшая во время всей его короткой жизни, привлекала к нему друзей, смущала и пугала врагов. Нет ни единого человека, который мог бы похвастаться, что подкупил Аун Сана, соблазнил его обещаниями легкой, богатой жизни, заставил его хоть на минуту свернуть с пути, который тот выбрал для себя, – пути к освобождению Бирмы» [2, с. 71–72].
В резко противопоставленных один другому образах Аун Сана и Ба Мо Можейко воплотил два типа политических деятелей, олицетворявших собой два типа политики – лицемерный эгоизм правящих кругов и принципиальную честность, чистоту и благородство, присущие лучшим людям из народа. Словами Аун Сана он стремился продемонстрировать достойный нравственный пример политикам всех времен и народов: «Аун Сан любил повторять в те дни: “Настоящая политика не грязная игра”. Он хотел добиться того, чтобы грязь, которой замазали себя бирманские политики из Законодательного совета, не приставала к такинам» [2, с.71]. Как видим, некоторая идеализация методов политической борьбы вкупе с романтизированным пафосом демократического морализма не были чужды молодому Можейко. Их он воспринял у главного героя своего биографического повествования и напрочь отказывал в них его хитроумному антагонисту. Вот почему Ба Мо предстает на страницах «ЖЗЛ»овской книги Можейко заведомо отрицательным персонажем, тогда как Аун Сан являет собой безукоризненный идеал истинного революционера: «Аун Сан – тот редкий пример человека, находящегося во власти единой благородной идеи, идеи, которой он посвятил свою жизнь и во имя которой пожертвовал жизнью» [2, с.72].
За спиной Ба Мо стояла в то время праволиберальная партия «Синьета», демагогически названная партией «бедняков» или «пролетариев», но на самом деле состоявшая из весьма обеспеченных дельцов наподобие самого Ба Мо, пошедшего на сотрудничество с колониальными властями не столько для действительной защиты нужд неимущих слоев населения, сколько ради скорейшего достижения своекорыстных интересов. Аун Сан же был одним из наиболее заметных активистов леворадикальной партии «Добама асиайон», что в переводе означало: «Наша Бирма». Члены партии, абсолютное большинство которых были выходцами из простого народа, с вызовом именовали себя такинами, то есть по-бирмански господами, прямо говоря о том, что истинными хозяевами Бирмы должен быть ее народ, а не английские колониальные власти.
Естественно, что между соглашателями из «Синьеты» и вольнолюбцами из «Добамы» не замедлила развернуться ожесточенная борьба: такины организовали по всей стране широкую кампанию забастовок и демонстраций с выражением недоверия оппортунистам, поддерживавшим колониальный режим. Кончилось всё это весьма плачевно для тех и для других: англичане жестко подавили протестное движение, подвергнув репрессиям многих такинов, а заодно отстранили от власти самого Ба Мо, успевшего к тому времени ненадолго занять кресло премьер-министра. Аун Сан вынужден был скрываться от преследований за пределами Бирмы, а Ба Мо, заподозренный английским губернатором в тайном пособничестве протестующим и даже в антиколониальной агитации, был в качестве политзаключенного – опасного государственного преступника – заключен в секретную тюрьму, где провел более года. Казалось бы, теперь-то, под ударом карательных сил английской администрации, Аун Сан и Ба Мо волей-неволей должны были оказаться по одну и ту же сторону политических баррикад. Так оно в итоге и случилось, но для окончательного укрепления альянса между ними потребовалось вмешательство еще одной силы, которая смешала все карты и разом вывела англичан из игры. Этой силой стали японские войска, оккупировавшие Бирму в 1941 году.
История одной ошибки
В книге «Западный ветер – ясная погода» Можейко обратил внимание читателей на то, что в годы Второй мировой войны Бирме «предстояло стать первой и единственной колониальной страной в Юго-Восточной Азии, национальная армия которой должна была войти на ее территорию вместе с японскими войсками» [3, с. 257]. Иначе говоря, вооруженные силы Бирмы и Японии оказались союзниками. Мало того: единственным бирманским военным, удостоенным в тот период от японцев звания генерала, был не кто иной, как Аун Сан, прошедший специальную военную подготовку на японской тренировочной базе в Таиланде, – он «получил звание генерал-майора с туманной должностью “старший штабной командир”» [3, с. 261].
Неожиданный поворот сюжета! И весьма затруднительный для биографа Аун Сана: как прикажете интерпретировать факт непосредственного сотрудничества революционера и героя своего народа с черными силами чужеземного реакционного милитаризма? Это обстоятельство никак нельзя было обойти молчанием, и Можейко пришлось приводить целый ряд объяснений такого из ряду вон выходящего поступка Аун Сана. В ход был пущен термин «ошибка», призванный оправдать чистоту помыслов героя бирманского народа, ибо всем людям в той или иной мере свойственно ошибаться, поэтому нет ничего столь уж непростительного в том, что «антифашист и патриот Аун Сан, борясь за независимость своей страны, желая установить в ней справедливую республику трудящихся, борец за самые светлые идеалы человечества, оказался в лагере врагов людей, в лагере фашистов. Это была тяжелая ошибка, ошибка, стоившая жизни многим из борцов за свободу Бирмы, ошибка, которую так и не удалось полностью исправить, ошибка, положившая глубокую, неизгладимую трещину между Аун Саном и бирманскими коммунистами, единственной силой в стране, не согласившейся пойти на сотрудничество с японцами» [2, с. 110–111].
Кроме того, значительная часть вины за совершенную ошибку перекладывалась с самого Аун Сана на непреодолимую силу обстоятельств и пагубное влияние его окружения, вследствие чего он просто не сумел своевременно разобраться в последствиях своих вынужденных действий: «Сотрудничество с японцами не было идеей Аун Сана. Больше того, лично он еще противостоял этому сотрудничеству, когда многие из его товарищей уже пошли на него. А когда связал свою судьбу с японцами, сделал это не из личной выгоды, не из корыстных или честолюбивых побуждений, а потому, что считал: это единственный оставшийся для бирманского освободительного движения путь» [2, с. 111].
Наконец, для доказательства отсутствия в поступке Аун Сана каких-либо коварных расчетов, недостойных революционно-демократического лидера, Можейко привел собственные слова Аун Сана, в которых тот объяснял свои действия политической неопытностью и излишней человеческой доверчивостью: «Так и случилось, что мы приветствовали японское вторжение в Бирму, но случилось это не в силу наших профашистских наклонностей, а ввиду наивных ошибок и мелкобуржуазной опасливости» [2, с. 110]. Зато, в полном соответствии с идеологическими канонами эпохи, единственной во всем правильной, ни в чем непогрешимой и до конца последовательной прогрессивной и принципиальной силой объявлялась, конечно, коммунистическая партия, всегда и везде оказывавшаяся на самом острие борьбы с мировым злом: «Если разочарование в японцах охватывало Аун Сана и его товарищей по военному лагерю постепенно и, даже понимая, что представляет из себя японская военщина, Аун Сан продолжал сотрудничать с ними, чтобы сохранить силы такинов, то у коммунистов сомнений не было. Но они не имели большого влияния в Бирме, тем более если учесть, что всё руководство компартии находилось в тюрьмах» [2, с.135].
Такая чрезмерно пафосная риторика советского образца, использованная Можейко в начале 1960-х годов для идеологической реабилитации героя своего биографического повествования, была им в 1980-е годы редуцирована до простой констатации политического просчета, неосторожно допущенного Аун Саном, но, к счастью, вовремя им осознанного и исправленного: «Аун Сану и его ближайшим соратникам уже было ясно, что союз с Японией явился ошибкой, которая может иметь трагические последствия для судеб их страны» [3, с. 300].
Впрочем, тогда, в 1960-е годы, в условиях неизбежного контроля со стороны бдительной и придирчивой идеологической цензуры, Можейко пришлось изображать принадлежность Аун Сана к военным союзникам Японии в нарочито сниженных, чуть ли не гротескных чертах, заведомо не позволяющих воспринимать чересчур всерьез этот досадный эпизод биографии выдающегося деятеля бирманского национально-освободительного движения: «На Аун Сане был мундир японского полковника, длинная сабля путалась в ногах, и фуражка никак не налезала на выпуклый лоб» [2, с. 145]. Налицо явное форменное несоответствие мыслящей личности бирманца тесным канонам японской военщины! Но самое главное то, что сами действия Аун Сана в рядах японской армии подавались чуть ли не в качестве «внутренней диверсии», направленной против оккупантов-союзников: «И вот Аун Сан идет по улицам сожженного Рангуна. Один из его полков успел войти в город вместе с авангардом японцев, и, пока те занимали правительственные учреждения, разведчики Аун Сана бросились к тюрьмам Рангуна. Успеть освободить политзаключенных раньше, чем туда придут японцы. Борьба только начиналась» [2, с. 148].
Однако в 1980-е годы акценты расставлялись уже иначе – на первый план выдвигался не потенциальный существенный вред, а реальная, хотя и сиюминутная польза, которую давала новым «хозяевам» в Бирме демонстрация их союзнических отношений с бирманскими вооруженными силами. Благодаря этому поддержка со стороны населения была обеспечена, пусть всего лишь на первых порах: «Появление в рядах японских войск бирманских отрядов имело огромный пропагандистский эффект. Современники вспоминают, что весть о приходе “своих” солдат обгоняла армию и толпы людей выходили на улицы, желая удостовериться в этом» [3, с. 261].
Значит, не следует совсем уж сбрасывать со счетов значимость сотрудничества Аун Сана с японцами: он сыграл определенную роль в самом начале оккупации, и было это не только в интересах Бирмы, но – хотя бы отчасти – и в интересах Японии тоже. Что поделать? Это и есть реальная политика, в которой не всё бывает однозначно, а потому необходимо тщательно учитывать долгоиграющие последствия сделанных ходов. В конечном счете, каждый действует в интересах своей страны. Меняющееся время и эволюционирующие идеологические постулаты вносят существенные коррективы в оценку баланса этих интересов. Да и победителей ведь, как известно, не судят. Но вот тем, кто преследует преимущественно свои собственные интересы, неизменно крепко достается от историков во все времена.
Адипати и боджок
Речь идет, конечно же, о докторе Ба Мо. Ему, наряду с Аун Саном, досталась ключевая роль в задуманной японцами инсценировке формальной независимости Бирмы, которая отныне переставала быть колонией Британской империи – злейшего врага Японии. А раз так, то следует объединить силы против общего врага. Вот на эту роль объединителя бирманцев и был востребован Ба Мо, сумевший очень вовремя бежать из английской тюрьмы навстречу японским освободителям. Можейко, явно недолюбливавший такого лукавого типа, как доктор Ба Мо, в юмористических тонах рассказал о том, как новоявленному лидеру бирманского псевдоправительства удалось пробраться к своим долгожданным покровителям и работодателям: «Ба Мо во время войны был переведен англичанами из мандалайской тюрьмы на север, в небольшой горный город Могоу, поближе к китайской границе и подальше от линии фронта. Англичане также понимали значение Ба Мо как вывески для любого антианглийского режима и намеревались вывезти его в Индию, где, как они не без основания полагали, он стал бы послушным проанглийским политиком» [3, с. 301].
Но на этот раз он их не послушался. Сообразительный доктор поспешил сделать политическую ставку на совсем других игроков и ловко скрылся от безалаберной стражи. Самое интересное в его карьерной эпопее началось дальше: «Найдя где-то настенный календарь со своим портретом, Ба Мо явился в японскую комендатуру и предъявил его офицеру как доказательство того, что он – бывший премьер-министр Бирмы. Чтобы доказать свою лояльность, он непрестанно выкрикивал “Банзай!” Тем не менее, первый визит был неудачен, и лишь на следующий день Ба Мо удалось найти японского полковника, который знал английский язык и даже слышал о том, что “кэмпейтай” прочесывают окрестные горы, разыскивая этого весьма нужного Японии человека» [3, с. 302–303].
Так писал о нем Можейко в «Западном ветре». В биографии Аун Сана образ доктора Ба Мо, ставшего благодаря японцам «адипати» – вождем, диктатором оккупированной ими Бирмы, показан ничуть не менее иронично: «Ба Мо почувствовал, что его час пробил. Из загнанного беглеца он превратился в маленького диктатора, кокетничал и удивлял даже привыкших ко всему японцев. Но на все их предложения согласился» [2, с. 159]. Комичные проявления поступков Ба Мо на доверенном ему высоком посту лишь в еще большей степени подчеркивали его различие с Аун Саном, получившим чин «боджока» – генерала, министра обороны и главнокомандующего бирманской армией – и приступившим к тайной подготовке антияпонского освободительного восстания.
Вновь перед читателями предстали два типа политиков: условно говоря, человек жеста – и человек дела, или, другими словами, формальный носитель власти и фактический правитель страны. Сравнение, разумеется, оказалось к вящей чести доблестного боджока и к дальнейшему посрамлению тщеславного адипати. Как и положено в классической литературе, герой выгодно оттенялся антагонистом: «Аун Сан поражал японцев. Они не могли его понять. Например, возьмите Ба Мо. После того как Ба Мо получил видимость власти, он окружил себя пышным конвоем, конфисковал у перепуганных индийских купцов несколько автомобилей, устраивал аудиенции, как император, и даже заказал себе генеалогическое древо – от самого короля Анораты.
Аун Сан же не меняется. Всё так же предпочитает мундиру клетчатые лоунджи и старенькую рубашку, сразу и не поймешь, что это и есть бирманский герой, за которым любой из его солдат, да и вообще любой из молодых бирманцев, пойдет в огонь и воду. Если говорит, то говорит только правду, хотя при этом порой рискует поссориться с японцами. А если не хочет выдать себя, просто промолчит. И может молчать несколько дней подряд» [2, с. 161].
Сопоставительный анализ характера деятельности Аун Сана и Ба Мо в годы японской оккупации Бирмы стал центральной темой многих исследований по истории стран Юго-Восточной Азии в период Второй мировой войны. В основе формулируемых оценок почти всегда оказывалась констатация принципиальных расхождений тех политических целей, которые ставили перед собой оба этих лидера и, соответственно, представляемые ими силы бирманского общества. Научный шеф Можейко по Институту востоковедения А. Н. Узянов определил коренную причину этого расхождения в различном отношении к японскому оккупационному режиму: «Политики, группировавшиеся вокруг Ба Мо в Бирме, рассчитывали на получение независимости от Японии. Такины во главе с Аун Саном, разочаровавшись в искренности японцев, сочли нужным внешне продолжать сотрудничество с ними и одновременно готовить силы для борьбы против оккупантов» [4, с. 151].
Ведущий современный специалист по Бирме / Мьянме В. Ф. Васильев, напротив, считает, что в глазах японских властей Аун Сан и Ба Мо не столько противоречили друг другу, сколько взаимодополняли один другого, охватывая максимально обширный социально-политический спектр сил, действовавших в тогдашней Бирме: «И если правые националисты типа д-ра Ба Мо могли привлечь Японию своей социально-политической надежностью, то левые – как элементы, которые могли сделать для нее “черновую” силовую работу и представлять более широкую опору, по крайней мере – вначале» [1, с. 119]. В своей работе Васильев проводит тонкое разграничение между понятиями «коллаборационисты» и «националисты», противопоставляя и тех и других английским колонизаторам и японским оккупантам. И если с Аун Саном всё более или менее понятно – он ярко представлял собой тип националиста-патриота, то в случае с доктором Ба Мо всё далеко не так просто и однозначно. По мнению Васильева, адипати был все-таки не коллаборационистом, а тоже националистом, как и Аун Сан, но только националистом другого плана, в ком черты своекорыстно-расчетливого политика явно преобладали над качествами беззаветно преданного родине патриота.
Иными словами, если на стороне Аун Сана было несомненное моральное преимущество («своей честностью и прямотой он снискал себе широкое уважение и авторитет, в том числе среди национальных меньшинств, в отношениях с которыми у бирманцев были проблемы…» [1, с. 136]), то главным козырем Ба Мо оказывалась гораздо бОльшая политическая изворотливость. Это и обусловило прочность его позиций в сформированном японцами гражданском правительстве Бирмы: «Фигура д-ра Ба Мо, поставленного японцами во главе гражданской администрации, кажется наиболее уязвимой в плане обвинений в коллаборационизме. Он в большей мере, чем другие, уже по своей должности содействовал прикрытию японского господства (он нес ответственность, например, за создание в стране “трудовых армий”). В его мировоззрении и поведении, особенно в стремлении к личному возвеличиванию, было немало черт вождя, роль которого вполне вписывалась в рамки государства, созданного под эгидой японского милитаризма. Но д-р Ба Мо, тем не менее, был и оставался националистом. Его посвятили в планы антияпонского движения сопротивления. Ему доверяли, и он не предал своих радикальных коллег (были случаи, когда он спасал патриотов от рук японской военной полиции)» [1, с. 132].
Что касается Можейко, то ему удалось в этом вопросе занять по сути средневзвешенную позицию. Симпатизируя Аун Сану и не сочувствуя Ба Мо, он, тем не менее, сумел объективно оценить политическую стратегию и тактику каждого из них и дать им вполне заслуженные оценки, с учетом значимости их деятельности во благо или на вред народу Бирмы: «Крайне правые политики надеялись на теплые места в правительстве, Ба Мо – на неограниченную диктатуру, а Аун Сану и йебо перемены сулили более широкие возможности для подготовки восстания против японцев. Для них главной задачей было объединение легальных и подпольных сил, создание единого фронта в стране» [2, с.167].
По-настоящему конструктивные отношения с японскими оккупационными властями, по мнению Можейко, так и не наладил не только Аун Сан, в чьи планы это и не входило, но даже и Ба Мо, хотя и по совершенно другой причине – для него личные интересы были гораздо важнее, чем те требования государственной политики, которую рассчитывали проводить с его помощью хозяйничавшие в Бирме японские военные. Взаимные ожидания в этом случае совершенно не оправдались: «Самого доктора Ба Мо, несмотря на то, что он был с японцами до конца, нельзя было назвать их другом. Японцы для него были только средством достигнуть власти и удержаться на вершине. То есть их присутствие было необходимостью, хотя и печальной необходимостью. Он не любил японцев и боялся их. Хотя еще больше не любил и боялся коммунистов и подпольщиков, постоянно ждал покушения и не раз просил Аун Сана и Тан Туна убедить подпольщиков пощадить доктора Ба Мо» [2, с. 168–169].
Так оценивал Можейко с этической точки зрения политическую роль Ба Мо, когда работал над биографией Аун Сана. В «Западном ветре» он повторил тезис о принципиальном различии целей адипати и боджока в сложной и опасной двойной игре с оккупационным режимом среди других «известных бирманских политиков, которые по разным причинам были склонны к сотрудничеству с ними. Одни из них, как Аун Сан и его соратники, полагали, что это даст возможность сохранить силы для будущей антияпонской борьбы, неизбежность которой уже тогда была для них очевидной. Другие, подобно Ба Мо, рассчитывали, что будущее Бирмы зависит от доброго расположения Японии и служения ей в интересах Бирмы (и, разумеется, их собственных)» [3, с. 303].
Но критическая оценка роли Ба Мо была отчасти скорректирована – к осуждению его сугубо эгоистической позиции добавилось признание также кое-каких его заслуг, пусть даже и пассивных, перед бирманским освободительным движением, в отношении которого он занял позицию если не активной поддержки, то, во всяком случае, тайного благожелательного нейтралитета: «1 августа 1942 г. администрация Ба Мо приступила к исполнению своих обязанностей, главной из которых японцы считали оказание им помощи в ограблении Бирмы. Однако Ба Мо не был послушной марионеткой. Связав свою судьбу с Японией, он ни в коей мере не руководствовался ее интересами. В своем воображении и в своих поступках он был последователен. Он желал властвовать над независимой Бирмой. В свое время он сотрудничал с англичанами, однако решился на разрыв с ними, когда понял, что при их правлении действительной власти в Бирме ему не достичь. Он поставил тогда на другую силу – на Японию, которая обещала предоставить Бирме независимость. Став главой бирманской администрации, Ба Мо бесконечно вступал в конфликты с японским командованием, терпел поражения и унижения, но не сдавался и не смирялся. Он никогда не прерывал связей с такинами и даже с коммунистами. Зная об их антияпонской деятельности, он не только не выдавал их японцам, но и защищал от “кэмпейтай”» [3, с. 307].
Итоговый вывод звучит практически как моральная реабилитация Ба Мо, без осторожной и двойственной политики которого Аун Сан вряд ли бы имел возможность осуществлять полноценные военные приготовления к будущему восстанию против японских захватчиков: «И не будет преувеличением сказать, что правительство могло существовать лишь потому, что его возглавлял именно Ба Мо, устраивавший, хотя и по разным причинам, как такинов, так и японцев и правых политиков» [3, с. 308].
Кульминацией негласного (а может быть, втайне согласованного) взаимодействия Аун Сана с Ба Мо стал момент подготовки открытого вооруженного выступления бирманской армии против японских оккупационных сил. Главнокомандующим был Аун Сан, во главе правительства стоял Ба Мо; если бы восстание постигла неудача, то расплата для них обоих была бы неминуема, но, несмотря на огромный риск, противодействия друг другу не произошло, а как раз наоборот – в классических традициях тонкой восточной политики каждый сделал вид, что ничего экстраординарного не происходит, никто никого не выдал, круговая порука безотказно сработала. Да и куда было деваться – всё зашло уже слишком далеко. В «Западном ветре» приводится в высшей степени показательный эпизод, красноречиво характеризующий тесную взаимосвязь политических и человеческих судеб адипати и боджока накануне рокового дня: «17 марта на склонах холма священной пагоды Шуэдагон состоялся парад по случаю отправки на фронт частей Национальной армии Бирмы. На проводы прибыл весь японский генералитет. Над марширующими колоннами летели японские самолеты, то ли приветствуя союзников, то ли напоминая им, кому еще принадлежит власть в стране. Аун Сан выступил с речью, призывая громить врага. Ба Мо догадывался, кого имеет в виду лидер АЛНС, знал он и о готовящемся восстании, однако ничего не сообщил японцам» [3, с. 413].
Восстание развивалось победоносно. Японцы были разгромлены. Бирма освободилась от своих недолговечных оккупантов, однако на смену им тотчас же явились английские войска, а вместе с ними – прежние колониальные власти. Начался новый этап борьбы за независимость. Но на этом этапе пути Аун Сана и Ба Мо разошлись навсегда.
Почет или покой?
Да, пути их приняли совершенно противоположные направления: Аун Сан вместе со своими всё более увеличившимися отрядами смело отправился навстречу английской армии, на правах боевого союзника в антияпонской войне, а Ба Мо, не надеясь на снисхождение юрисдикции ее величества, как пособник врагов Британской империи, с небольшой группой ближайших сподвижников бежал в Японию, под защиту сохранявших остатки боеспособности японских войск. Дальнейшее известно: Аун Сан стал в Бирме общепризнанным народным героем, лидером нации, готовившим провозглашение ее окончательной независимости и убитым в результате заговора своих политических противников незадолго до официального признания суверенитета своей страны. Ему было всего лишь 32 года. После своей гибели он обрел бессмертие славы, став поистине легендой, и даже если бы мертвые могли воскресать, то и тогда бы он едва ли удостоился большего почета, чем ему было воздано посмертно.
Жизнь доктора Ба Мо сложилась по-иному. Он оказался в американской зоне оккупации Японии, около года провел в тюрьме в качестве политического преступника, союзника японцев, однако в конце концов был помилован, выпущен на свободу и смог вернуться в Бирму как раз накануне гибели Аун Сана. Впрочем, в этом деле он не был замешан, хотя ему вновь пришлось довольно долго пробыть в тюрьме, на этот раз уже бирманской, пока шло расследование всех обстоятельств преступления. Доказавший свою невиновность Ба Мо вышел из тюрьмы, и его оставили в покое. К власти он больше уже не сумел вернуться, да, вероятно, не очень и стремился, помня о потрясениях и невзгодах своего совсем недавнего прошлого. Умер он в возрасте 84 лет, пережив своего соперника, союзника и конкурента Аун Сана более чем на полвека.
В сущности, на этом драматическая страница бирманской истории в ХХ веке могла бы перевернуться – более или менее благополучно. Но не тут-то было! Дело Аун Сана по-прежнему продолжает жить, главным образом потому, что у этого дела есть прямая наследница и продолжательница – дочь Аун Сана по имени Аун Сан Су Чжи. От своего прославленного отца она восприняла не только всемирно известное имя, но и энергичные волевые качества, которые позволили ей вступить в борьбу за наследие демократических идеалов свободной и справедливой народной Бирмы, завещанных Аун Саном.
А наследие это попало отнюдь не в самые лучшие руки. Почти полвека, с 1962 по 2010 годы, в Бирме, переименованной в Мьянму, было военное управление во главе с хунтой из числа генералов, в том числе бывших боевых соратников Аун Сана, которые, как оказалось, вовсе не разделяли его политических убеждений. Аун Сан Су Чжи, вдохновленная примером своего отца, вступила в борьбу с новейшими правителями, по сравнению с которыми даже «вождизм» доктора Ба Мо мог бы показаться чем-то вроде вполне либерального режима. По крайней мере, адипати никогда не отдавал приказов войскам расстреливать безоружные демонстрации протестующих студентов, а на совести лидеров хунты осталось немало таких кровавых и грязных пятен. Военные всячески преследовали и притесняли дочь Аун Сана, не позволяли ей заниматься политической деятельностью, изолировали ее от бирманского народа под домашним арестом, где она провела в общей сложности около 15 лет. Но за это время она приобрела известность во всем мире еще даже бОльшую, чем у ее отца, а за свою стойкую борьбу во имя идеалов политической свободы и социальной справедливости Аун Сан Су Чжи стала в 1991 году лауреатом Нобелевской премии мира.
Необычная и очень поучительная судьба Аун Сан Су Чжи привлекла внимание Можейко. Он посвятил ей большую статью «Женщина среди генералов», опубликованную в 1999 году в журнале «Новое время». В статье приведено замечательное высказывание Аун Сан Су Чжи, лучше всего объясняющее нравственную основу ее борьбы с диктаторским режимом: «Как говорила Су Чжи: “Развращает не власть, а страх ее потерять”. Эти слова следует высечь на фронтонах правительственных зданий всех стран мира. “Страх потерять власть, – продолжает Су Чжи, – развращает тех, кто ею обладает, страх перед всесилием власти развращает тех, кто ей подчиняется”» [5, с. 42]. Политический феномен огромного влияния дочери Аун Сана на бирманское общество Можейко очень точно раскрыл с позиций буддийского менталитета: «В глубине души каждый генерал понимает, что Су Чжи – законная власть в Бирме не только волей народа, но и волей кармы, которая выражена в воле народа» [5, с. 42]. И ведь история еще не окончена! На 2015 год в Бирме запланированы всеобщие президентские выборы. Эксперты считают, что есть все шансы для победы на них дочери Аун Сана. Это как раз совпадет со знаменательной юбилейной датой – столетней годовщиной со дня его рождения. Законы кармы должны восторжествовать.
Литература
- Васильев В. Ф. История Мьянмы / Бирмы. ХХ век. – М.: ИВ РАН, Крафт+, 2010. – 423 с.
- Можейко И. В. Аун Сан. – М.: Молодая гвардия, 1965. – 239 с.
- Можейко И. В. Западный ветер – ясная погода. – М.: АСТ, 2001. – 541 с.
- Бирма: Справочник / Отв. ред. А. Н. Узянов. – М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1982. – 391 с.
- Можейко И. В. Женщина среди генералов // Новое время. – 1999. – № 2/3. – С. 40–42.
