·······································

Глава IV. «Кто сосчитает, сколько в Бирме пагод»

<<К оглавлению книги «Страна золотых пагод» Следующий раздел>>

Пейадага – тот, кто построил пагоду

Статистика уверяет, что в Бирме два миллиона четыреста сорок шесть тысяч пагод. Но как их сосчитать?

Пагоды везде, куда ни посмотри. Они есть в каждой деревушке, прячутся в лесах, белеют по берегам рек, зовут вдаль с вершины холмов. Маленькие и гигантские, знаменитые и безвестные, полуразвалившиеся и обласканные заботами, беленные известью и позолоченные. Одни кичатся блеском золота, другие взывают о помощи обрушившейся кирпичной кладкой. Сколько же их? Попробуйте сосчитать крупинки песка на дне морском или звезды в высоком тропическом небе!

Вот одно сравнение: в Китае пагод немногим более двух тысяч. А в Бирме в одном только Пагане их вдвое больше. Буддизм исповедуют в нескольких странах, но ни в одной нет такого несметного количества пагод, как в Бирме.

Очень почетно возвести навес — сая, под которым могут отдохнуть усталые путники. Еще почетнее построить монастырь. Но высшая заслуга перед Буддой — построить пагоду, заслужить честь называться «пейадага».

Стать пейадага — страстное желание каждого бирманца. Это почтенный, всеми уважаемый человек. Его пагода стоит на земле как наглядное доказательство того, насколько он продвинулся на своем пути к нирване.

Но далеко не каждый может позволить себе такую роскошь. Возведение пагод было под силу лишь королям и их свите. И все же пагоды вырастали как грибы после дождя. Многие не выдержали испытания временем и стоят по сей день обрушенные.

Считается, что ремонтировать пагоду не имеет смысла, потому что это не прибавит заслуг тому, кто возьмется за сей неблагодарный труд. Гораздо лучше построить пагоду самому или хотя бы принести несколько кирпичей на строительство новой пагоды.

Давно появился и живет еще обычай жертвовать пагоде тонкую золотую пластину по случаю семейного или религиозного торжества. Но если состоятельным людям купить такую пластину было просто, то бедняки копили деньги, месяцами отказывая себе в самом необходимом, чтобы приобрести вожделенную пластину и прикрепить ее к пагоде — водрузить свой, кровно заработанный золотой листок.

Уже в давние времена познали мастера секрет изготовления тончайших, почти прозрачных, толщиной в микрон, золотых листочков. Особенно славятся мастера Мандалая. На древнем языке пали золото называли «гема». В Мандалае есть целая улица златокузнецов, которая так и зовется: Гема-мала.

Колокола не имеют «сердец»

Колокола на платформах бирманских пагод не сзывают верующих к богослужению, как в христианских церквах. Они висят низко над землей, доступные каждому. Языков у них нет, зато рядом всегда лежит деревянная колотушка. И каждый желающий может поднять ее и ударить в колокол, чтобы привлечь к себе внимание небес.

Низкий протяжный звон колоколов часто слышится в пагодах. Намного труднее услышать «голос» их меньших собратьев — маленьких серебряных колокольчиков, подвешенных к тхи пагод. Чтобы услышать их мелодичное позванивание, нужна хотя бы минута полной тишины, чем многолюдный Рангун похвалиться не может. Серебряный звук колокольцев очаровал меня вдали от шумных рангунских улиц — в храме Швемодо, что стоит в городе Пегу.

Обширный двор известной пагоды ранним тихим утром был безлюден, лишь из прилегающего монастыря время от времени показывалась фигура поунджи и бесшумно исчезала в дальнем углу двора. В тиши едва слышно позванивали колокольчики на тхи маленьких пагод, окруживших центральную ступу.

В эту минуту привычный окружающий мир будто исчез, отодвинулся со всеми его страстями и проблемами. Повседневные человеческие стремления показались до смешного ничтожными перед этим вечным спокойствием пагоды, сиявшей в лучах утреннего солнца.

В едва уловимом дрожании теплого воздуха осталось лишь чудо золотой пагоды и вселенский покой. Удивительное чувство умиротворения: ни забот, ни проблем, ни желаний — ничего, кроме растворенных в тебе благостной тишины и покоя. Наверное, в эту минуту мы испытали состояние, близкое к нирване.

Но вот от главного входа донеслись до нас голоса людей и звуки трещоток. Это любящие родители купили игрушки своим чадам в лавочках, расположившихся внизу, у лестницы.

Идиллия разрушилась безвозвратно. По двору пагоды шествовала многочисленная семья. За ними шли поунджи с уже наполненными тапеитами — сейчас за стенами монастыря начнется утренняя монашеская трапеза. Пагода ожила. Таинство прикосновения к нирване без следа исчезло. Мы вернулись в мир людей.

Достигший нирваны

Некогда могущественная монская столица Пегу — ныне заштатный провинциальный город, известный гигантской скульптурой лежащего Будды, самой большой во всей Бирме.

Будда лежит в позе блаженного небытия — нирваны. Длина колосса — пятьдесят пять метров, высота — пятнадцать. Историки считают, что статуя создана в X веке.

Когда на монское государство Пегу в 1757 году напал бирманский король Алаунпая, он не пощадил ничего, кроме золотой ступы Швемодо и статуи лежащего Будды. Но то, что уберег завоеватель, разрушила стихия.

В 1930 году Пегу подвергся сильному землетрясению — город и пагоды были превращены в руины. От славной Швемодо уцелела лишь небольшая часть. Она и теперь стоит на подворье новой пагоды, которая превзошла по высоте даже рангунскую Шведагон.

Воины Алаунпаи отнеслись к лежащему Будде с тем же почтением, что и к Швемодо. Но вот беда: они разрушили город до основания, и люди покинули его. Постепенно джунгли поглотили статую, скрыли в густых зарослях. О существовании каменного колосса забыли. Два века прошло, прежде чем джунгли раскрыли свою тайну и знаменитая статуя снова стала местом паломничества.

Из Рангуна в Пегу едем по шоссе, среди рисовых полей. Серая, иссушенная жарой, плоская, как стол, земля. То тут, то там дымятся небольшие костры. Это крестьяне жгут рисовую солому, чтобы удобрить поля для будущего урожая.

К лежащему Будде стекается не меньше народа, чем к самой Швемодо. Чтобы уберечь статую от дождей и солнца, люди построили навес. Низкий, почти касающийся головы колосса, он безнадежно испортил вид статуи. И все-таки она очень впечатляет: оранжевый цвет одежд, меловая белизна лица, на котором резко очерчены черные дуги бровей и скользящие в улыбке красные губы, золотые ногти на руках и ногах. Столетиями люди приходят и уходят, а Будда все лежит и в лазури утреннего неба, и в багровом отсвете заката.

Недалеко отсюда есть другая достопримечательность. На равнине, открытой всем ветрам, с огромного пьедестала, сделанного в виде куба, взирают на мир четыре Будды. Они сидят спиной друг к другу, а вокруг ни души. Я не устояла перед соблазном увековечить себя рядом с божеством. Моя фигура затерялась между пальцами правой руки гиганта, недвижно лежащей на его колене.

Любой другой порядок сулит несчастья

Будда размышляющий, проповедующий и уходящий в нирвану — такова триада, три последовательных состояния Великого учителя.

Статуя сидящего, размышляющего Будды встречается чаще других. Она представляет Гаутаму в той позе, когда на него снизошло просветление под священным деревом Бо. Ноги его поджаты, правая рука покоится на колене.

Будда стоящий, с поднятой рукой изображает Гаутаму проповедующим свое учение людям и встречается реже.

Статуя лежащего Будды представляет его в момент земной смерти, когда он достиг нирваны. Он лежит на правом боку, подложив под голову правую руку, а левую вытянув вдоль тела.

Все три позы имеют сходство: оранжевая тога, обнаженное правое плечо, узел волос на темени, длинные, почти доходящие до плеч мочки ушей, родинка на лбу и вечная улыбка.

Такая последовательность в изображении поз Будды неукоснительно соблюдается во всех случаях: при поднесении статуй в дар пагоде, кому-нибудь в подарок или при приобретении их для домашнего алтаря. «Любой другой порядок,— говорится в старинном поверье,— принесет несчастье».

Встречаются развалившиеся пагоды и храмы, но нигде вы не увидите пришедших в ветхость статуй Будды. Они всегда сияют яркими красками.

Большие по размеру статуи высекают из камня, кладут из кирпича, вырезают из тикового дерева. Поменьше делают из мрамора, бронзы, алебастра. Самые маленькие могут быть сделаны из слоновой кости, яшмы, серебра, золота, драгоценных камней.

Даже в самых бедных хижинах есть домашний алтарь. Строя дом, хозяева заранее предусматривают специальную нишу для статуи Будды. Наши домовладельцы ежедневно проводили около часа перед домашним алтарем.

Вскоре после женитьбы Тюнтина к нам пришла дочь хозяина дома и радостно сообщила:

— Тюнтин купил две статуэтки Будды. Не хотите посмотреть? Приходите вечером, он будет ждать.

Вечером Тюнтин встретил нас на узкой веранде и повел в единственную комнату, где в углу на столе, на белой скатерти, стояли две бронзовые, слегка позеленевшие статуэтки. Полагалось бы выразить свое восхищение приобретением. Но даже слова вежливой похвалы не слетали с языка: статуэтки были на редкость невыразительными, а он отдал за них более чем месячное жалованье.

Могущественный, как дракон, сильный, как лев

Чинте — мифическое существо, удивительное, как сам Восток. Как правило, он стережет вход в пагоды. В Бирме всеобщей известностью пользуются четыре самых величественных чинте. Два десятиметровых каменных стража установлены у пагоды Шведагон в Рангуне. Два других — у Мингунской пагоды, стоящей напротив Мандалая, на противоположном берегу Иравади. Мингунским чинте почти двести лет. Высота их достигает тридцати метров. На создание каждого ушло восемьсот тысяч кирпичей.

Именно эти чинте символизируют героя старинных бирманских сказаний Кетайзу — повелителя всех диких зверей.

Чинте иногда называют крылатым львом. В самых древних легендах упоминаются фантастические существа — полульвы-полусобаки. Чинте действительно напоминает сидящего пса, но разумеется, в более величественной позе.

Львиный поднятый кверху хвост покрыт орнаментом. Гривы нет и в помине. Стесанная пасть открыта, видны четыре устрашающих клыка, красный язык. Круглые глаза вытаращены. На голове нечто вроде петушиного гребня. Над задними ногами крылья, как у грифона. На груди цветочек. А внушительное туловище одето в роговую чешую. Поистине сказочное создание.

Чинте стоят у пагод как верные хранители, как материализованные символы защиты. Однако при всем их свирепом виде они совсем не внушают страха. Напротив, они весьма добродушны. Эти фантастические создания — излюбленный сюжет для мастеров — резчиков по дереву, ювелиров.

«Сапок»

Почти у всех пагод вы увидите убогих нищих, просящих подаяние, обездоленных, отверженных людей. Такими же изгоями были некогда «нечистые» — рабы при пагодах. Даже нищий не взял бы у них милостыню. Ни один монах не принял бы от них дара. «Рабам» при пагодах было запрещено вступать в монастырь или приносить пожертвования храмам.

Рабы при пагодах жили особняком. На них лежала печать проклятия. И никто, даже сам король, не в силах был изменить их судьбу, дать другую работу. Они не могли откупиться. Никто не мог вернуть даже их детей и внуков в общество остальных людей, потому что они стали принадлежностью пагод и были Осуждены жить, как прокаженные, лишь в обществе себе подобных. Если бы кто-то осмелился вступить в брак с таким отверженным, то его детей ожидала бы та же участь. Бытовало даже специальное слово «сапок» – раб, сын раба.

Столь суровое осуждение этих людей удивительно: буддизму чуждо понятие каст. Вероятно, здесь сказалось учение о карме, о перерождениях, когда судьба человека в текущей жизни зависит от его кармы — баланса добрых и злых поступков в прошлой жизни.

Если кто-нибудь родился королем, богатым человеком, значит, он заслужил такую судьбу благочестивыми поступками в прежней жизни. Если же родился нищим или рабом при Пагоде – никто в том не виноват. Пеняй на себя. Значит, заслужил такую участь неблаговидными делами в прежнем земном бытии. Надо сказать, что в Бирме никогда не было классического рабства, как, скажем, в Древнем Риме. Рабами, а точнее, зависимыми  – «чван» – становились несостоятельные должники или военнопленные. «Чван» были двух категорий: те, кто находились в услужении у частных лиц, и те, кто принадлежали храмам,— пагодные рабы.

Все рабы имели надежду на выкуп, кроме пагодных.

Полагают, что пагодные «чван» появились в XI веке, при царе Анируде. У них был даже свой король, которому разрешалось носить драгоценности, расшитую золотом обувь и иметь золотистый зонтик. Но все эти королевские атрибуты не прибавляли ему уважения в глазах общества. Люди относились с презрением к избранному из рабов.

История Бирмы знает случай, когда пагодный раб был действительно настоящих королевских кровей. Это был царь монского государства Татхоун, покоренного бирманским королем Анирудой. Звали его Мануга. Царь был захвачен в плен вместе со всем своим двором и препровожден в Паган.

Поначалу ему оказывались почести, с ним обращались как с важной персоной. Но затем Анируда, опасаясь, что Мануга попытается вернуть себе утраченный престол, решил «обезвредить» его.

Хроники повествуют об этом так: «Однажды в присутствии всех придворных король приказал накормить Манугу с блюда, предназначенного для пагоды. Мануга подчинился, и сразу потускнел ореол славы над его головой».

По существовавшим законам человек, отведавший «храмовую» еду, пожизненно становился рабом при пагоде.

— Во времена расцвета Пагана,— объясняли мне в Институте буддизма,— короли и вельможи отдавали своих ближних в рабство при пагодах. Их окропляли святой водой, чтобы «спасти от греха». А иногда и сами высокопоставленные особы становились рабами.

— Почему? — недоумевала я.— Разве не лучше построить пагоду, быть счастливым и уважаемым человеком?

— Легко даровать имущество или деньги.— Мой собеседник снисходительно улыбнулся.— Но очень трудно отказаться от мирской жизни, расстаться с привычками. Стать рабом при пагоде было наиболее трудновыполнимым и потому наиболее благородным обетом.

Рабам разрешалось на время уйти из пагоды. Но этим правом они практически не пользовались, потому что каждый встречный, завидев их издали, спешил свернуть с дороги. Только в своей среде они чувствовали себя равными.

А ведь когда-то, уверяет легенда, еще при жизни Будды, король отрядил в один из монастырей нескольких верующих, обязав их делать всю хозяйственную работу, чтобы монахи могли посвятить себя исключительно размышлениям. И эта работа считалась не хуже других, напротив, выполнявшие ее освобождались от налогов.

Но прошло время, и в пагоды для черных работ стали «ссылать» в чем-то провинившихся людей. Возник своеобразный тип рабства — средство отмщения врагам. Имена рабов высекались на камнях и навеки хранились при храмах.

Большинство несчастных безропотно несли свой крест. Но были и такие, которые бунтовали, соскабливали свои имена с камней и бежали. Но далеко уйти им не удавалось. Беглецов ловили и вновь возвращали к ненавистной работе.

А находили их, как ни странно, все в той же пагоде, откуда они бежали.

Существовало поверье, что, если пагодный раб за неделю не съест хотя бы кусочка от «храмовой» еды. он заболеет проказой и силы оставят его. Вот почему беглецы тайком возвращались, чтобы отведать заветной пищи. Монахи это отлично знали. Тут-то и ловили провинившихся. А как их узнавали? Очень просто. Никто, кроме раба, не осмелился бы вкусить еды из пагоды.

Рабы при пагодах постепенно исчезали. Лишь в Пагане они продолжали существовать до тех пор, пока правительство Не Вина в шестидесятых годах не предписало им оставить пагоды и вернуться к мирской жизни. Власти гарантировали им жилье и работу.

На скале, над пропастью

Однажды ранним утром меня разбудил шум в саду. Зафырчало оранжевое трехколесное такси, залаяла собака. В такси сел старый господин, вслед за ним поставили корзины с провизией, и экипаж укатил. Не успела я позавтракать, как на пороге появилась Ли Ли.

— Как поживаете? Давно вас не видно…

Но с первого взгляда было ясно, что пришла она не затем, чтобы задать вежливый вопрос. И тут же выяснилось.

— Знаете, папа уехал к Тьяктхийоу. Он уже был там. Давно, еще с родителями. А теперь решил съездить самостоятельно. Из Рангуна туда отправилась целая группа.

— Да? Наверное, он с удовольствием поехал туда? — деликатно поинтересовалась я, не имея ни малейшего представления, о чем идет речь.

Через три дня Ли Ли пришла опять.

— Вчера папочка вернулся. Приходите, я вам кое-что покажу.

К реликвиям семьи, которые я уже изучила,— свадебным фотографиям, дипломам об окончании колледжа — прибавилась еще одна — фотография старого господина, стоявшего у пагоды на скале, над крутым обрывом.

— Это в память о поездке папочки к Тьяктхийоу. Необычное место расположения пагоды заинтересовало меня.

После я узнала, что маленькая Тьяктхийоу в горах, над пропастью, или, как ее еще называют, «Пагода старого отшельника», является для бирманцев своеобразной Меккой. Ее надо посетить каждому хотя бы раз в жизни. Это принесет удачу паломнику. А попросту говоря, он обязан это сделать.

Путь к пагоде нелегок. Дорога вьется по краю обрыва, и подъем занимает не один час. К тому же в этом районе небезопасно: не исключены вылазки мятежников.

От горы скалу отделяет глубокая расселина. Где она кончается толком никто не знает. На самом краю скалы лежит гранитная глыба, напоминающая своей формой огромный шар. Кажется достаточно сильного порыва ветра — и она скатится в пропасть. На самом верху этого «качающегося камня» и стоит пагода. Легенда рассказывает о ее происхождении так.

Когда-то в этих местах обитали карены. Как известно, каждая пагода имеет свой праздник. У Тьяктхийоу он приходился на весну. В это время в окрестностях пагоды становилось особенно оживленно. Люди приходили издалека поклониться ей. Они мешали местным жителям, вытаптывали их поля.

Долго терпели карены, потом пришли к выводу: «Пока стоит пагода, покоя не будет». И решили они свалить пагоду вниз вместе со скалой. Но в то время, когда они привязывали к скале веревки, раздался громовой голос: «Остановитесь!» Веревки соскользнули со скалы вниз. Пагода осталась на месте, а несчастные люди упали в пропасть и превратились в обезьян.

И по сей день множество обезьян обитает в этих местах.

А еще, уверяет легенда, на горе живут могущественные духи-наты, которых не следует сердить. Если кто-то усомнится в их существовании, они возмутятся и отомстят без промедления. Неожиданно может подняться буря, и вихрь будет свирепствовать до тех пор, пока дерзкий неверующий не покается и не попросит у них прощения. Только тогда духи успокоятся. Иногда с таким неверующим Фомой может приключиться обморок или приступ тошноты.

— Тебе трудно поверить, но это правда,— просвещала меня моя бирманская подруга Мэгги.— Я была на Тьяктхийоу совсем маленькой, но подробно помню, что случилось тогда с нами.

Мы поднимались в гору всей семьей с группой знакомых. Взрослые завели разговор о духах на горе. Рассказывали разные истории, а мы, дети, прислушивались к ним, затаившись, как мыши.

Лишь папа посмеялся над всеми этими рассказами. «Все выдумки! Не верю!» — сказал он, сделал еще несколько шагов и остановился. Ему вдруг стало плохо. Так плохо, как никогда не было. Закружилась голова, началась рвота. Два дня его нельзя было трогать с места. Только на третий день мы двинулись в обратный путь. И по мере того как пагода на скале удалялась, отцу становилось лучше. А когда она совсем скрылась из виду, папа стал совершенно здоров.

— Но, Мэгги,— пыталась я возразить,— ведь ты сама говоришь, что это было нелегкое путешествие. И твой отец, может быть, устал, был измотан жарой и подъемом. Или съел что-нибудь испортившееся на жаре. Ты так не думаешь?

Нет, Мэгги так не думала.

— Нет. Подъем для всех был одинаково труден. И ели все одно и то же,— остановила она меня.— Ты не родилась здесь а потому не веришь в натов. Думай как хочешь!

Я лишь пожала плечами.

Сайвингаба все-таки не мечеть

Я увидела это сооружение, возвращаясь из «земли обетованной» — Нгапали в Рангун.

Рядом с аэродромом алел купол, словно перенесенный сюда из сказочного Багдада. Ярко-красное пятно посреди белого подворья с четырьмя тонкими высокими стрелами минаретов по углам.

— Мэгги, дорогая, я вернулась из отпуска,— надрывалась я в телефонную трубку.— Мы подлетали к Рангуну, и знаешь что я увидела с высоты? Мечеть. Совершенно новую и большую. Ты не знаешь, кто ее там поставил?

— Я думала, ты интересуешься только пагодами,— разочарованно отозвалась Мэгги.— Но я узнаю, что это за мечеть.

Через несколько дней она удивила меня сообщением:

— Это не мечеть, а пагода Сайвингаба. Вот что я сделаю: объясню вашему Тюнтину, как туда добраться, а на неделе договорюсь в Институте буддизма, чтобы тебя приняли и все разъяснили. Идет?

«Мечеть» стала предметом моих непрофессиональных разговоров со специалистами в религии.

Сайвингаба удивляла и разочаровывала одновременно. Ее чопорное величие едва ли могло выдержать конкуренцию с благородной простотой традиционных бирманских ступ.

Минареты с узкими галереями наверху сияли новизной”, которой еще не коснулся муссон. Во дворе, выложенном каменной плиткой, высился белый храм под красным куполом. В отличие от традиционных пагод во двор вел всего один вход. Стены храма ослепляли цветной мозаикой и кусочками зеркального стекла, вкрапленными в штукатурку.

Белоснежный потолок с лепниной украшала люстра в виде цветка водяной лилии.

Эта необычная пагода была построена каренским монахом, знаменитым проповедником. Он сам сделал проект, сам собрал средства на строительство.

Не будем так строги. Может быть, блестящая мишура храма — трогательное подражание былому великолепию, ведь велел же король Миндон сто с лишним лет назад поставить в Мандалае «зеркальный» монастырь, красотой которого люди любовались в завороженном молчании.

<<К оглавлению книги «Страна золотых пагод» Следующий раздел>>
Web Analytics