Листопадов Н. А. «Буддийский архиепископ»
Буддизм России № 43/2010-2011
На свете счастья нет, но есть покой и воля
А.С.Пушкин
Самое интересное в любой стране – это встречи с людьми. Звучит банально, но от этого мысль не становится менее верной. Общение с самобытным человеком не заменят ни посещение музеев, ни любование красотами природы. Сейчас публикуется много материалов о соотечественниках, волей судьбы, а зачастую из-за злой воли осевших в далеких краях. Многие из них прожили необычную жизнь. Но судьба, о которой мне довелось узнать, совсем уж необычна.
Р. Киплинг в свое время сказал, что Восток есть Восток, а Запад – Запад и они никогда не сойдутся вместе. В Бирме я убедился в другом; Восток и Запад сходятся. В человеке и через человека. Живя в Бирме, то от одного, то от другого знакомого я слышал, что где-то в недрах буддийских монастырей Рангуна обитает необычный монах – выходец из Прибалтики, к тому же он чуть ли не говорит на русском языке. Подумалось, неплохо бы его разыскать и побеседовать. Но недаром Пушкин заметил, что мы «ленивы и не любопытны». Встреча откладывалась на потом, до лучших времен. Мешало то одно, то другое. И все-таки однажды я как-то понял, что дальше откладывать не следует. Собрался и отправился в пагоду Шведагон – одно из самых грандиозных и священных сооружений буддизма, расположенную на высоком холме. Тут, на западной стороне холма, где-то и находится обиталище монаха-европейца. Мне сразу же повезло. Торговец снедью, примостившийся на ступеньках пагоды, на мой вопрос, как мне разыскать белого монаха, моментально оживился:
– О, наверное, Вам нужен Ашин Ананда, ученый монах-книжник. Я покажу, как пройти к нему.
В сумрачном обиталище
Через несколько минут мы приблизились к старому, мрачноватому зданию, скрывающемуся в тени тропических деревьев. Не успел я подойти к высокому крыльцу с каменными ступенями, как навстречу бросились с лаем худые собаки со впалыми боками. Потом открылась старая деревянная дверь, из которой показался высокий старик-монах в оранжевых одеяниях. На вид ему было лет 70. Большого роста, с круглой бритой головой, пронзительным взглядом из-под кустистых бровей, с почти беззубым ртом – он производил сильное впечатление. Я заговорил с ним на бирманском: «Гуру, позвольте к Вам обратиться. Хотелось бы поговорить с Вами. Очень много слышал о Вас. Я из советского посольства». Монах пристально посмотрел на меня и на чистейшем русском языке произнес:
– А, так Вы русский? Ну что ж, проходите. Только я сейчас принимаю пищу.
Я переступил порог и оказался в сумрачном обиталище. Главное место в нем занимал своего рода алтарь с многочисленными изображениями Будды, перед которыми в вазах стояли живые цветы. Все хозяйство: керосинка, чашки, тарелки, кастрюли располагались прямо на полу в углу комнаты. Через все жилище протянуты веревки, на которых сушились многочисленные полотенца. Самодельные грубо сколоченные стеллажи с множеством книг. Ветхий, почерневший от времени стол, такие же стулья. В другом углу комнаты -занавешенное тряпьем ложе, на котором преспокойно заняла место собака. Две или три другие жались к ногам хозяина. Картину дополняли стены и потолок с обильными подтеками. В некоторых местах на стенах от дождевых потеков образовались ложбины, обнажились кирпичи. Именно такой я представлял себе монашескую келью. В ней находились два бирманца. «Ко Аунг Кин, – представился старший. – Я ученик Ашин Ананды. А это, – показал он на застенчиво улыбающегося паренька, – мой племянник Шау Тин. По воскресеньям я приношу наставнику пищу. Вы ведь знаете, что буддийские монахи, чтобы снискать себе пропитание, каждое утро обходят с чашами мирян и собирают подаяние. Так поступает и Ашин Ананда. И только в воскресенье он может это не делать. А Шау Тин постоянно живет здесь, помогает Ашин Ананде: стирает, убирается. Учитель же обучает его английскому языку. Шау Тин собирается поступить в университет».
Пока мы беседовали с Ко Аунг Кином, сидя на полу на циновках, монах закончил трапезу, а ее остатки бросил собакам.
– Собаки в Бирме – презираемые животные. Но и они нуждаются в милосердии. В буддизме важное место занимает учение о воздаянии. За миску риса, поданную собаке, вам воздастся тремя, – продолжил он разговор на русском языке. – У Вас прекрасный русский. Сейчас так хорошо редко кто говорит в Советском Союзе, – воскликнул я. Монах весело засмеялся. Встал со стула, быстро прошелся по комнате и ответил: – В том, что я знаю русский, нет ничего удивительного. Ведь я закончил русскую гимназию. Правда, это было страшно давно, в 1930 году.
– Так Вы русский? – невольно вырвалось у меня.
– Нет. Отец мой был эстонцем, а мать – латышкой. А родился я в 1912 году в Нарве, там и учился в городской гимназии. Мое настоящее имя – Фридрих Вольдемар Лустиг. Как бы угадав мой невысказанный вопрос, монах продолжал: – Вас, конечно интересует, как же я стал буддийским монахом, как оказался в Бирме? Это очень длинная история. Иногда я и сам сомневаюсь, со мной ли все это было. Что ж, если Вам интересно, то я немного расскажу о себе.
Говоря, монах ни минуты не оставался в покое. Быстро поднимался с места, расхаживал по комнате, энергично жестикулировал. Но делал все это он не суетливо, а как-то одушевленно, эмоционально, что придавало его словам особый смысл и значение. – Мой отец, Адам Лустиг, – начал Ашин Ананда, – был богатым человеком. Он работал на знаменитую фирму Карла Фаберже – поставщика Его Императорского Величества, золотых дел мастером, ювелиром. Но все его богатство пошло прахом после революции 1917 года. Однако отец продолжал работать ювелиром в Нарве. Он много внимания уделял моему воспитанию. Я учился не только в русской – лучшей в Нарве гимназии, но и посещал музыкальную и художественную школы. Больше всего мне нравилась музыка Шопена, Листа и Рахманинова. Огромную роль в развитии моих способностей сыграло немое кино – феномен в культурной жизни человечества, до конца еще не осмысленный. Я подрабатывал тапером в кинотеатре «Иллюзион». Наблюдая за происходящим на немом экране, тапер должен был реагировать мгновенно и подбирать соответствующую музыку для происходящих действий, то бравурную, то лирическую. В мае 1930 года с отличием я окончил нарвскую гимназию. В этом же году произошел перелом в моей жизни. Я стал буддийским монахом и таковым остаюсь более 50 лет. Что же привело меня к буддизму? Ведь мои родители были ревностными лютеранами.
Рассказ монаха прервал звонок будильника. Фридрих Лустиг посмотрел на часы и сказал: «Мне пора идти на совместную молитву с другими монахами». Я встал с циновки, чтобы попрощаться. «Подождите», – он выдвинул из-под стола деревянный, источенный термитами сундук, порылся в нем и протянул мне несколько скрепленных листов бумаги, с отпечатанным на машинке текстом на английском языке.
– Здесь изложены основные моменты моей биографии. Почитайте. Если хотите, приходите в следующее воскресенье утром.
Конечно, я сразу же согласился. Буддийским монахам принято делать подношения. Поэтому я спросил Ф. Лустига, что ему принести в воскресенье. Сперва он ответил, что ему ничего не нужно. А потом попросил, если можно, принести сыру. – Я его так люблю. Еще со времен жизни в Нарве. В Бирме же сыр – большая редкость, достать трудно.
На прощание монах крепко пожал мне руку, и я вышел из сумрака кельи на тропическое солнце. Ф. Лустиг стоял у окна и махал мне рукой. Я еще раз попрощался с ним.
Посвящение в монахи
Того, что я прочитал в биографии Ф. Лустига, хватило бы на несколько приключенческих книг. Время, на которое пришлась его юность – первая треть двадцатого века, – во многих отношениях было переломным. Западная цивилизация переживала глубокий кризис. Самые основы были потрясены первой мировой войной. Потом произошла Октябрьская революция в России. Это время – время поисков и в философии, и в религии, время обращения к восточным учениям.
Усилился интерес к теософии – религиозно-мистическому учению, у истоков которого стояла русская писательница Е. Блаватская. Книги Блаватской произвели огромное впечатление на юного Фридриха, заставили о многом задуматься. Большое влияние на юного гимназиста оказали беседы с теософкой, француженкой Люси Гернет, которая была частой гостьей в доме Лустигов. Когда Ф. Лустигу исполнилось 15 лет, он прочитал книгу польского писателя Ф. Оссендовского «Звери, люди и боги», на страницах которой оживал таинственный и привлекательный мир восточной религиозности. Юноша окончательно сделал выбор в пользу буддизма.
Тут надо пояснить, что эта религия получила определенное распространение и в Петербурге и в Прибалтике среди части интеллигенции, молодежи. Не надо забывать, что буддисты-буряты и калмыки были российскими подданными. В то же время они поддерживали давние связи с Тибетом, находились под духовной властью Далай-ламы. Одно время российский подданный бурят Агван Доржиев был даже учителем при малолетнем Далай-ламе.
В начале 20-го века развернулась борьба европейских держав за влияние в Тибете. Активно в ней участвовала и Россия, используя при этом связи с Далай-ламой. В начале века в Петербурге выстроили буддийский храм. Это был подарок Далай-ламы. Ожидался его приезд для освящения храма, но помешала война. Строительством святилища руководил А.Доржиев. Приходилось преодолевать оппозицию части духовенства, которое возражало против возведения «языческого капища» в столице Российской империи. Но Петербург всегда был городом веротерпимым. Здесь с православным храмом соседствует мечеть, с протестантской кирхой – католический костел и синагога.
Гимназист Ф. Лустиг направил XIII Далай-ламе письмо о желании стать буддистом. Ответ он получил от А.Доржиева, в ответе содержалось благословение на этот шаг. В мае 1930 года Фридрих встретился с выдающимся человеком – Карлом-Августом Михайловичем Теннисоном (Карлисом Теннисонсом), которого досих пор помнят в Прибалтике. Далай-лама присвоил ему титул буддийского архиепископа Латвии и сангараджи (духовного руководителя) буддистовЛитвы и Эстонии. Его буддийское имя было Махачария Вахиндра Мантрамитра. К. Теннисон встречался с Львом Толстым в Ясной Поляне и вел с ним беседы о буддизме. Толстой, как известно, изучал буддизм. В этой религиозной системе его привлекала идея ненасилия, непротивления злу насилием. В одной из комнат в Музее Толстого в Ясной Поляне на столике лежит открытая «Дхаммапада» – компендиум буддийской мудрости. Хотелось бы подчеркнуть, что Толстой не копировал буддизм, а развил содержащиеся в нем идеи, дал им оригинальное толкование. Недаром Махатма Ганди – этот столп восточной мудрости считал Льва Толстого своим учителем, а себя – его учеником.
Карла Теннисона называли Махатмой Прибалтики. По воспоминаниям современников, высокого роста, с шапкой рыжих волос и такой же бородой, в необычных оранжевых буддийских одеяниях, он производил неизгладимое впечатление на любое общество, а многих шокировал своей экстравагантностью. Зимой и летом Карл ходил босиком. Его проповеди собирали огромное количество слушателей. К. Теннисона до сих пор помнят в Эстонии. В эстонском фольклоре он известен как босой Теннисон.
На пути в Лхасу
Именно этот человек в ноябре 1930 года в буддийском храме Иманта в Риге посвятил Ф. Лустига в буддийские монахи. В этом году Эстонию с визитом посетил сиамский принц, который от имени короля Сиама Рамы Седьмого пригласил К. Теннисона и его нового ученика Ф. Лустига посетить далекое королевство.
Вскоре 18-летний Фридрих попрощался со своими родителями, чтобы никогда уже с ними не увидеться, и вместе с учителем отбыл в Париж. Так начались его многолетние скитания по белу свету.
В Париже молодой монах поступил в университет, где начал изучать древнеиндийский язык санскрит у известного ориенталиста профессора С.Леви, а также тибетский язык. Кроме этого, он усиленно занимался китайским языком.
Осенью 1931 года на имя К. Теннисона пришло послание из Лхасы от Далай-ламы, круто изменившее жизнь монахов из Эстонии. Духовный глава Тибета просил К. Теннисона срочно прибыть в Лхасу с докладом об обстановке в Европе и о перспективах распространения буддизма на Западе. Перед Фридрихом возникла дилемма: как поступить? Продолжить занятия в университете? Или же последовать за своим гуру навстречу неизвестности? Выбор был сделан в пользу последнего. К тому же санскрит и тибетский язык можно будет изучать и в Тибете из первых рук, от буддийских монахов. Поэтому гуру и его ученик в конце ноября 1931 года отплыли из Марселя на пароходе в Сингапур. На руках у них были сиамские визы, и монахи решили воспользоваться приглашением принца и из Сингапура отправились в Сиам.
В Бангкоке, куда путешественники прибыли 31 декабря 1931 года, европейским буддистам-пилигримам был оказан самый теплый прием. Монахи поселились в монастыре Ват Яннава, неподалеку от порта, на короткое время, как они думали. К. Теннисон намеревался достичь Тибета через Дарджилинг. Для этого надо было получить британские транзитные визы. Но, увы, в Лондоне отказали эстонским монахам пересечь границу Британской Индии. Видимо, британские власти насторожили связи К. Теннисона с А.Доржиевым, который рассматривался ими как проводник русских интересов в Тибете. Не исключено, что прибалтийских монахов могли принять и за сверхсекретных агентов большевиков, косвенные подтверждения чему появятся позднее. Расстроенный К. Теннисон запросил инструкций из Лхасы. От Далай-ламы пришел короткий ответ: «Оставайтесь там, где вы находитесь сейчас».
В Бангкоке Ашин Ананда даром времени не терял. Он с интересом принялся за новый язык – сиамский. Не мог же он – выпускник русской гимназии, знавший уже немецкий и французский, не говоря уже о латыни и древнегреческом, жить в стране и не знать языка ее народа. Продолжил он совершенствовать познания и в санскрите под руководством индусского пандита.
В 1935 году Ф. Лустиг вместе с учителем совершили поездку в Китай, которым правили тогда чанкайшисты. В этой «неимоверно великой» стране, как называл Китай брат Вахиндра, они провели почти два года, совершая паломничество по святым местам и выступая перед китайскими буддистами. Ф. Лустиг так усовершенствовал свой китайский язык, зачатки которого получил в Париже, что вскоре стал произносить проповеди на этом языке, на пекинском диалекте мандарин. По словам Ф. Лустига, время, прожитое в Китае, – самое счастливое в его жизни. Настолько тепло, с глубоким уважением и почтением принимали его и К. Теннисона китайские буддисты. Может быть, дело еще и в том, что тогда он был молод и полон энергии. После поездки по Китаю монахи вернулись в Сиам.
Обстановка в стране характеризовалась сложностью и противоречивостью, переворот следовал за переворотом. Абсолютная монархия превратилась в конституционную. Было даже изменено древнее санскритское название страны Сиам на Таиланд. К. Теннисон и Ф. Лустиг, хотя и были монахами, не жили отшельниками. Они активно участвовали в общественной жизни Таиланда, излагали свои взгляды на происходящее в стране в многочисленных статьях, которые публиковались в газете «Бангкок Пост». Монахи пользовались большим уважением верующих, но власти к ним относились настороженно. К. Теннисон и Ф. Лустиг никогда не жили в ладах с власть предержащими, будь то в Эстонии или Таиланде, так как смело обличали интриги политиканов, их своекорыстие. Это не могло нравиться. Тайские правители решили избавиться от «чрезмерно активных» монахов. В сентябре 1949 года они были высланы в Бирму.
Подробности о том, как это произошло, Ашин Ананда рассказал в одну из встреч. С того времени прошло почти 35 лет, но монах помнил об этом событии до мельчайших деталей. Рано утром 4 сентября 1949 года группа тайских солдат во главе с офицером окружила монастырь, где жили монахи. Офицер приказал срочно подготовиться к выезду. На все сборы давалось всего 10 минут. Особенно тяжело было расставаться с кошками и собаками, которые привязались к хозяевам. Как писал Сент-Экзюпери, мы в ответе за тех, кого приручили. Когда я привел высказывание французского писателя, Ашин Ананда воскликнул: «Это буддийская мысль!»
Кошки и собаки остались без хозяев, а монахи лишились древних изображений Будды, тибетских танка, редких китайских изделий из фарфора, золотых и серебряных монет, уникальных почтовых марок – всего на сумму не менее 6 млн. бат. А самое главное – пропали некоторые рукописи, в том числе работа Ашин Ананды «История тайпинского восстания», подготовленная во время пребывания в Китае.
Через 10 минут последовал приказ занять места в машине, которая доставила гуру и его ученика на железнодорожный вокзал. Конечным пунктом следования был город Чиенграй – на границе с Бирмой. В полночь с 7 на 8 сентября 1949 года монахов привезли к пограничной реке Месай, посадили на плот и оттолкнули от тайского берега. При этом было сказано, что в случае возвращения в Таиланд их ждет смерть. Вскоре изгнанники на плоту пристали к бирманскому берегу, чтобы уже никогда его не покидать.
Жизнь в Рангуне
На следующее утро монахов привезли в город Кентунг, центр одноименного шанского княжества. Жизнь здесь протекала по своим, почти средневековым законам, так что К. Теннисон и Ф. Лустиг совершали путешествие не только в пространстве – через гористые джунгли, но и во времени. Гостям отвели место в главном монастыре княжества. Особых трудностей в общении не возникало: ведь шанский язык очень близок с тайским, которым монахи, после 18 лет проживания в Бангкоке, прекрасно владели. В Бирме в то время полыхала гражданская война, почти вся страна была охвачена повстанческим движением, центральное правительство контролировало только столицу – Рангун. Наши пилигримы оставались в Кентунге почти четыре месяца, посещая различные монастыри и встречаясь с местными жителями, которые относились к буддистам-европейцам, ранее никогда не виданным в этих местах, с большим почтением. В самом конце 1949 года самолет доставил монахов в Рангун. О том, что произошло по прибытии, лучше послушать Ф. Лустига: – Едва мы вышли из самолета, как нас сразу же окружили полицейские и с криками «большевистские шпионы, большевистские шпионы» – посадили в военный джип и отправили в следственный изолятор. По-русски можно сказать – засадили в кутузку. В соседних с нашей камерах находились заключенные бирманки-коммунистки. Они всю ночь распевали революционные песни.
К счастью, недоразумение рассеялось уже на другой день. Мы предстали перед кабинетом министров Бирмы во главе с У Ну, предъявили свои паспорта: К. Теннисон – латвийский, а я – эстонский, что вызвало нескрываемое любопытство. Не все из министров подозревали о существовании этих стран. В конце концов, нам было разрешено остаться в Бирме и поселиться в монастыре. Я поинтересовался, почему же возникло подозрение в том, что прибалтийские монахи – агенты большевиков? Ашин Ананда на секунду задумался, а потом ответил:
– Во время второй мировой войны за нами закрепилась репутация красных монахов. Дело в том, что мы резко выступали против нацизма, против Гитлера. Когда фашистская Германия напала на Советский Союз, я по распоряжению К. Теннисона вывесил над нашим обиталищем красный флаг. Мы ни на секунду не сомневались, что Россия выстоит и разгромит Германию. В ноябре 1941 года мы приветствовали в аэропорту Бангкока М.Литвинова, зам.наркома иностранных дел СССР, где он сделал остановку по пути в США. Проявление симпатий к Советскому Союзу было небезопасно, ведь в Таиланде в то время хозяйничали японцы, союзники Гитлера.
Честно говоря, слова Ф. Лустига вызвали у меня некоторое сомнение. Зачем М.Литвинову было лететь в США через Бангкок? Может быть, старый монах что-то перепутал? Когда я осторожно поделился с ним своими сомнениями, тот сразу же ответил: – Так ведь в то время в Европе шла война, и полет в США через Азию – наиболее безопасный путь.
В том, что это действительно так, я убедился через несколько лет в Москве, когда просматривал книгу З. Шейниса «Максим Максимович Литвинов: революционер, дипломат, человек», изданную в 1989 году. В частности, в ней сообщалось, что в Бангкокском аэропорту Литвинов обратил внимание на буддийских монахов. Когда дипломат поприветствовал их, те неожиданно подняли вверх сжатые в кулаки руки и на чистейшем русском языке крикнули: «Да здравствует героическая Красная Армия».
– Мы молились в буддийских храмах Бангкока за победу России над Гитлером, – продолжал Ашин Ананда.- Только искренне верующий человек знает, какое огромное значение имеет молитва – этот акт приобщения смертного человека к высшим силам.
Тут следует подчеркнуть, что и у К. Теннисона, и у Ф. Лустига было отнюдь не простое отношение к Советскому Союзу. Мы уже знаем, что отец Ф. Лустига разорился в результате революции. Но дело не только и не столько в личных потерях. К. Теннисон видел лицо террора и насилия собственными глазами. В 1920-1922 годах он был хранителем уже упоминавшегося буддийского храма в Петербурге, который подвергся разграблению. Монах всеми силами старался спасти храм от расхищения. Об этом говорится в удостоверении, выданном К. Теннисону посольством тибетского правительства в РСФСР (было и такое). Пост посла занимал уже известный нам А.Доржиев. Все-таки тибетская святыня выстояла, пережила и бурные дни революции, и террор гражданской войны, и ужасы блокады. И сейчас храм, сооруженный из гранитных глыб и напоминающий несокрушимый гималайский утес, о который разбиваются волны времени, неприступно высится на Приморском проспекте. Сохранились и тибетские орнаменты, символы буддизма, в частности – изображения на фронтоне чакры – колеса Учения, священных животных. В 1991 году в храме возобновились службы.
Будучи людьми информированными, К. Теннисон и Ф. Лустиг не могли не слышать о событиях беспощадных 30-х годов в Советском Союзе. Неоднозначно они воспринимали и вхождение в 1940 году прибалтийских республик в состав СССР, что отрезало путь к возвращению на родину. И все-таки, в час смертельных испытаний, монахи безошибочно почувствовали, на чьей стороне правда, безоговорочно выступили против фашизма, в поддержку сражающегося советского народа.
После войны монахи хотели вернуться на родину, даже направили ходатайство в советское посольство в Японии. Тогда советское представительство в Бангкоке еще не открылось. Но ответа так и не дождались. Впрочем, может быть, и к лучшему. Трудно себе представить, как бы смогли буддийские монахи вписаться в жизнь тогдашней Прибалтики.
Но духовная связь с родиной никогда не прерывалась. Однажды я спросил у Ашин Ананды: – На каком языке Вы говорили с К. Теннисоном? В ответ прозвучало: – Мы всегда общались на русском: и в Париже, и в Бангкоке, и здесь, в Бирме, под сенью златоглавой пагоды Шведагон звучала русская речь. Мой учитель еще в начале века предсказывал, что русский язык, язык великой литературы, ждет большое будущее. И он не ошибся. Сейчас русский – один из рабочих языков ООН.
Я с горечью подумал: как хорошо, что монах не знает об оскудении современного русского языка, чистые родники которого забиваются матерщиной, канцеляритом, чрезмерным, ничем не оправданным заимствованием иностранных слов.
Ф. Лустиг помолчал, потом добавил: – Вспоминаю такой случай. Как-то к нам заходили моряки с советского судна. Один из них сказал К. Теннисону: – Красивая у нас родина, отец! И столько в его голосе было теплоты и чувства, что учитель растрогался до слез и потом долго вспоминал эту беседу.
Сегодня – день рождения Ашин Ананды, и я собираюсь к нему в гости. Приготовил так любимый им сыр, банку яблочного сока. Апрель в Бирме – разгар тропического лета, самое жаркое время года, но и самое красивое. У Мандельштама есть строчка: роскошно буддийское лето. Только что прошел веселый праздник – Тинджан – бирманский Новый год. Многие деревья сбросили листву, но зато покрылись цветами – желтыми, красными, оранжевыми, белыми. Апрель – месяц цветущих дере-вьев. Необычайно красивы в это время окрестности пагоды Шведагон.
Ашин Ананду я застал слушающим по радиоприемнику легкую эстрадную музыку. Он обрадовался моему приходу, поздравлению с днем рождения. Принимая же угощения, как всегда, смутился: – И зачем я сказал Вам про сыр! Право, мне неудобно Вас обременять.
На столе я увидел стопку оранжевых монашеских одежд, новый зонт – подарок кого-то из бирманских прихожан. В этот раз я решил подробно расспросить учителя (Ашин Ананда разрешил мне так обращаться к нему) о буддизме, о том, как он понимает сущность этой религии.
– Буддизм, – начал монах, – чрезвычайно глубокое, древнее учение. Разными людьми оно понимается по-разному. Меня же в буддизме привлекает дух познания, поиска истины. Будда был самым великим демократом. Он говорил своим ученикам: «Сомневайтесь во всем, даже в том, чему учу я, ничего не берите на веру, ищите истину сами». Буддизм учит тому, что жизнь есть страдание: существуют причины, вызывающие страдания; прекращение страданий возможно; есть пути, ведущие к избавлению от страданий, а в перспективе – и к достижению нирваны, грубо говоря – буддийского рая. Это так называемые четыре благородные истины буддизма. Каждый человек ищет путь к истине самостоятельно, в одиночку. Но это не значит, что буддизм – эгоистическая религия. Совсем нет. Будда призывал: «Будь островом в себе!» Он имел в виду, что люди должны полагаться на себя и что внутри у каждого достаточно сил для того, чтобы справиться с испытаниями и сложностями, которые ставит на их пути жизнь. В северном буддизме, в махаяне и ваджраяне, существует культ бодхисаттв – людей, постигших истину, но не удовлетворившихся только этим, не перешедших в блаженство нирваны. Бодхисаттвы несут свет истины другим, спасают других, поступаясь своими интересами.
Я заметил, что тут наблюдается своего рода перекличка буддизма и христианства. Ашин Ананда продолжал: – Я вообще против того, чтобы одну религию противопоставлять другой. Во всех религиях много общего, все они стремятся утверждать моральные ценности. В буддизме, как и в христианстве, существуют заповеди: не убий, не укради. К тому же буддизм более чем на полтысячелетие старше христианства. Существует даже гипотеза, я недавно прочитал об этом в журнале, о том, что Христос первоначально был буддийским монахом, а потом стал проповедовать свое учение. Не могут не привлекать в буддизме и такие пять его основополагающих понятий, как «метта», «тиса», «каруна», «мудита» и «упека». Понятие «метта» можно истолковать как «любовь» в самом широком смысле этого слова. Помните, у Гоголя – «Блестит вдали какой-то луч спасенья, святое слово любовь». Есть хорошая бирманская пословица: одеяла не хватит, чтобы укрыть всех страждущих. Это можно сделать только с помощью любви. Тиса означает верность, преданность; каруна – сочувствие, жалость, милосердие. Мудита – это отсутствие зависти, умение радоваться чужим успехам. Это очень непросто. Как заметил Жан-Поль Рихтер: «Для того, чтобы сочувствовать чужому страданию, достаточно быть человеком, но для того, чтобы сочувствовать чужой радости, нужно быть ангелом». И, наконец, упека – равнодушие к проискам недругов, стоическое отношение к невзгодам. В своей жизни я всегда стремился придерживаться этих принципов, в своих проповедях и статьях призывал следовать им других.
– А как же быть с тем мнением, что буддизм ведет к пассивности, безразличию? – поинтересовался я. – Да, многие так считают. Некоторые, например, говорят, что бирманцы слишком привержены буддизму, слишком созерцательны, пренебрегают материальной стороной жизни, что мешает их стране преодолевать отсталость, развиваться. Не знаю, может быть, доля истины тут есть. Но ведь, с другой стороны, буддизм призывает следовать срединным путем, не впадать в крайности. В материальном плане Бирма неразвитая страна, но ведь и Запад за свое быстрое развитие заплатил слишком большую цену: утратой нравственных ценностей, веры, не говоря уже о разрушении окружающей среды. Бирманец же живет в согласии с собой и с окружающим миром. Он не суетен. Наверное, нужен какой-то синтез достижений западной и восточной цивилизации, их взаимодополнение. Обычно пассивность буддистов выводят из понятия «кармы». Карма – это совокупность добрых и злых поступков, совершенных человеком, причем не только в этой, но и в предыдущих рождениях, определяющая его будущее. В определенном смысле человек является рабом кармы. Но с другой – он же выступает и как хозяин своей судьбы. Совершай добрые дела, делая добро, не греши ни мыслью, ни словом, ни поступком, и твоя карма улучшится, ты можешь рассчитывать на лучшее перерождение. Буддизм, как я его понимаю, придает смысл жизни, подвигает человека на праведное поведение, внушает мысль о ненапрасности бытия, необходимости серьезно относиться к своей жизни.
Потом Ф. Лустиг вспомнил о том, как в гимназии писали сочинение по мудрой русской пословице «жизнь прожить – не поле перейти». Тему он раскрыл, исходя из буддийских представлений. Не знаю, пишут ли сейчас такие сочинения в наших школах?
Многое в жизни двух монахов подтверждало буддийскую истину о нереальности, призрачности бытия. Они жили по паспортам несуществующих государств: К. Теннисон – Латвии, а Ф. Лустиг – Эстонии. К. Теннисон обладал высоким титулом буддийского архиепископа Латвии и сангараджи Литвы и Эстонии, но у него не было последователей, кроме Ашин Ананды. Однако это не мешало их активной деятельности, они никогда не были затворниками, а все время находились в движении. Монахи очень много путешествовали по Бирме. На севере они любовались заснеженными вершинами отрогов Гималаев, на юге восхищались буйством тропической зелени и обилием плодов земли. Неоднократно совершали паломничество в древний город Паган, где на берегу величественной реки Иравади высятся тысячи буддийских храмов и пагод, возведенных в XI–XIII веках.
В декабре 1954 года в Рангуне состоялась Третья конференция Всемирного братства буддистов, на которой с приветствием выступил К. Теннисон.
В ноябре 1956 года в качестве гостей короля Непала К. Теннисон и Ф. Лустиг посетили Катманду, где участвовали в Четвертой конференции Всемирного братства буддистов. Там они встретились с делегацией советских буддистов. После конференции в Непале монахи совершили паломничество по святым буддийским местам Индии, выступили с проповедями по Всеиндийскому радио. Индийцы оказали им пышный прием. Рассказывая об этом, монах напомнил известные слова Дж. Неру о том, что человечество спасется только в том случае, если воспримет буддизм с его призывом к миролюбию и ненасилию, а также высказывание И.Ганди о том, что Будда – самый великий индиец.
9 мая 1962 года в Рангуне скончался в возрасте 89 лет К. Теннисон. За день до кончины старец прошептал строки из «Калевипоега»:
За волной волна стремится
В вечном шуме, в вечном беге,
Бьют в скалу седые гребни,
Берег пеной заливая.
Так и волны жизней наших
Тихо катятся, и тая
В вечереющей прохладе,
К берегам холмов могильных.
Жизнь К. Теннисона была полна самых неожиданных поворотов; ее действительные события перемешались с легендами и вымыслами. И одно от другого отделить уже невозможно. Ну, например, сохранились сведения о встречах брата Вахиндры, вместе с Агваном Доржиевым, с Николаем II, о беседах со Львом Толстым или же об участии в первой мировой войне в качестве буддийского капеллана. Вроде бы звучит не совсем правдоподобно. Но вот я держу в руках подлинные медали и знаки с полуистлевшими от времени и тропической сырости бантами, которые носил К. Теннисон. Среди них: два солдатских Георгиевских креста, две медали «За усердие» с профилем Николая II, значок «За труды по отличному выполнению всеобщей мобилизации 1914 года», серебряный знак с надписью «В память 14 мая 1896 года», т.е. дня коронации последнего российского императора, и даже награда «За труды по первой всеобщей переписи населения 1897 года».
Смерть учителя стала самым печальным событием для Ф. Лустига, который через все трудности и невзгоды пронес преданность своему учителю. Он часто повторял, что без настоящего учителя невозможно найти правильный путь в жизни. На самом видном месте в его келье висит портрет бородатого старца К. Теннисона. Брат Вахиндра, как писали бирманские газеты, достиг святости, стал архатом, ибо после смерти тело его не разлагалось. Ф. Лустиг собирал подаяние для своего учителя и в доме У Тана, ставшего впоследствии Генеральным секретарем ООН. Поддерживать монаха, тем более достигшего святости, – значит значительно улучшить свою карму: достичь больших успехов в жизни. В бирманской газете «Нейшнл» я прочитал о том, что У Тан был избран на самую высокую должность в мире не в последнюю очередь благодаря тому, что он делал пожертвования для К. Теннисона. После смерти К. Теннисона Ф. Лустиг стал буддийским архиепископом Латвии и сангараджей Литвы и Эстонии. Этот титул пожаловал ему Далай-лама, с которым Ашин Ананда состоял в регулярной переписке. Он переправлял свои письма, написанные на тибетском языке, через бирманских паломников, посещавших Индию, где живет духовный правитель Тибета. На одно из писем Далай-лама ответил весьма своеобразно. Я видел фотографию, на которой он запечатлен читающим письмо от Ф. Лустига.
Хинаяна и махаяна
Специфичность положения монахов-прибалтов в Бирме заключалась в том, что бирманцы являются ревностными приверженцами южной ветви буддизма – тхеравады, а К. Теннисон и Ф. Лустиг подчинялись Далай-ламе, т.е. были последователями махаяны – северной ветви буддизма, его тибетского ответвления. Несмотря на это, благодаря своей учености, глубокому знанию буддийского канона, строгому соблюдению монашеского кодекса поведения они завоевали в Бирме непререкаемый авторитет и уважение. Бирманцы-буддисты часто устраивали для К. Теннисона и Ф. Лустига угощения, преподносили подарки. Как-то рано утром я наблюдал, как Ашин Ананда собирает подаяние. Босой, с чашей в жилистых руках он обходил дома мирян, которые жертвовали пропитание, делая тем самым доброе дело и улучшая свою карму. Когда монах шел по улице, прохожие низко кланялись, а иногда и становились на колени, жертвовали ему деньги. Зачастую проносящиеся мимо автомашины останавливались, из них выходили водители и тоже делали пожертвования. Ашин Ананда сопровождала целая дюжина бродячих собак. Время от времени он останавливался и кормил животных.
Бирма относится к числу наименее развитых, бедных стран мира, и жить здесь европейцу очень и очень непросто. Обиталище Ф. Лустига явно не отличалось комфортом. Но оказалось, что несколько лет он и К. Теннисон жили в подвале этого же здания, в окна которого едва проникал дневной свет. Даже в умеренных широтах подвал – не лучшее место для проживания, а что же говорить о тропиках с их огромной сыростью и влажностью, с полчищами крыс и всевозможными насекомыми и пресмыкающимися? До 1962 года в стране существовала парламентская демократия, а затем произошел военный переворот, власть в свои руки взяла армия. Резко были ограничены демократические свободы, нарастало подозрительное отношение к иностранцам. Ф. Лустиг стал подумывать о том, чтобы покинуть Бирму. Тем более, что были предложения поселиться в США и Китае. Но все-таки он решил остаться в Рангуне, объясняя этот шаг тем, что очень полюбил Бирму и бирманцев, искренне приверженных буддизму. К тому же Ашин Ананда опасался, что не сможет прижиться в США с их прагматизмом и рационализмом. Кроме того, он и после смерти не хотел расставаться со своим учителем. По древнему обычаю тела умерших буддийских монахов кремируются, а урны с пеплом помещаются в священных местах. Прах К. Теннисона нашел свое пристанище в одном из храмов неподалеку от Шведагона. Там же, рядом со своим учителем, хотел быть погребенным и Ф. Лустиг. Ашин Ананда любил повторять: нет ничего случайного в этом мире. Все явления и события имеют свою причину. Зачастую скрытую, потаенную. И человеку не всегда дано разглядеть эту причину, он воспринимает происшедшее как случайность. К. Теннисон и Ф. Лустиг попали в Бирму совершенно случайно. Никогда даже не подозревали, что проживут здесь долгие десятилетия. Однако какие-то «намеки» на это судьба подавала. Бирма получила независимость 4 января 1948 года, и Ф. Лустиг поместил в бангкокской газете большую статью об этой стране, ее истории и культуре. А вскоре его пригласил бирманский посол в Таиланде давать уроки французского языка сотрудникам посольства.
Попав в Бирму, первым делом монахи принялись за бирманский язык и вскоре овладели им. А ведь бирманский язык не отнесешь к числу легких, скорее напротив. В Рангуне мне приходилось встречаться с европейцами, которые, прожив всю жизнь в Бирме, так и не удосужились овладеть бирманским, продолжали изъясняться на английском.
Как-то я поинтересовался, сколькими же языками владеет Ашин Ананда? – Давайте посчитаем, – ответил он. – В гимназии я изучал древнегреческий и латинский. Латынь – основа многих европейских языков. Кроме того, немецкий и французский. Ну и, конечно, знаю эстонский и русский. В Париже начал изучать санскрит, который называют латынью Востока, тибетский и китайский. Пришлось овладеть тайским и бирманским языками, а также пали – языком буддийского канона. Самостоятельно изучил английский. Всего получается тринадцать. Знаете, существует такая восточная мудрость: сколькими языками человек владеет, столько раз он и человек. Конечно, это не значит, что я человек в тринадцатой степени, – рассмеялся монах.
Ф. Лустигу пригодилось и музыкальное образование, опыт «озвучивания» немых фильмов в нарвском кинотеатре «Иллюзион». По просьбе бирманского правительства, он переложил несколько классических бирманских музыкальных произведений для фортепиано, записав их на европейском нотном «языке». Этот его труд был высоко оценен. Ашин Ананда очень любил бирманскую мелодичную музыку, ласкающую слух. В музыке его привлекали гармония и изящество. Воспитанный на русской и европейской классике, Ф. Лустиг не очень-то одобрительно, хотя и терпимо, высказывался о современных музыкальных ритмах, считая их примитивными. Правда, всегда добавлял, что, конечно, это дело вкуса, другое дело – хорошего или дурного.
Кумир – Пушкин
В одну из самых первых встреч с Ф. Лустигом я узнал, что его кумиром является Пушкин. Монах с воодушевлением продекламировал несколько пушкинских стихотворений.
– Перед Пушкиным я преклоняюсь еще с гимназических лет. Его поэзия – это само совершенство, гармония, – воскликнул Ф. Лустиг. – Поэзия Пушкина дает возможность прозреть то, что неподвластно логике, прагматическому мышлению. Вы знаете, – продолжал Ашин Ананда, – между поэтом и монахом, как ни странно покажется это на первый взгляд, много общего. Их объединяет стремление к свободе, «тайной» свободе, по Пушкину. Если первый подвластен только своей музе, то другой – Абсолюту. Точнее, чем Пушкин, не скажешь:
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
Или
Ты царь: живи один.
Ты сам свой высший суд.
– Поэтому нет ничего удивительного в том, что я стал писать стихи. В своей поэзии я стремлюсь продолжать, в меру своих скромных сил, традиции Пушкина, пытаюсь, чтобы в моих стихах рифма и размер были безупречными. Правда, пишу я не на русском, а на английском языке.
Естественно, что я спросил, почему Ф. Лустиг пишет стихи на английском языке, а не на русском или эстонском. По его мнению, английский – самый подходящий для поэзии язык. Он невероятно богат словами и выражениями высокого стиля, и в то же время его отличающиеся логичностью грамматические конструкции позволяют добиваться ясности и простоты.
Тематически творчество Ф. Лустига необычайно разнообразно. В его стихах воспевается мудрость буддийского учения и величие Будды. С любовью он писал о Бирме и бирманцах. Есть у него стихотворения о дерзновенном полете человека в космос и о таинстве рождения ребенка, о магической красоте балета и о бессмертной природе. А одно из своих произведений, в котором монах с теплотой и болью вспоминает одноклассников-евреев, он посвятил шести миллионам евреев, погибшим в годы второй мировой войны.
Неизгладимое впечатление на меня произвело то, как Ф. Лустиг и его ученик Шау Тин вместе декламировали программное стихотворение монаха, само название которого «Непоколебимая вера борца» говорит само за себя. Надо было видеть, сколько они, особенно молодой бирманец, вкладывали в чтение страсти и энергии! К какой же борьбе подвигает вера? «За усовершенствование человека, за лучшие дни, за справедливость, за правду и за свет». Конечно, именно великий Будда «указывает горизонты, к которым надо стремиться».
Стихи Ашин Ананды постоянно публиковались в бирманской и индийской прессе. В Рангуне вышло несколько сборников его избранных произведений. На титульных листах всех книг монаха стоит: Его Высокопреосвященство Фридрих В. Лустиг, буддийский архиепископ Латвии.
В 1968 году заслуги Ф. Лустига были отмечены в США специальной литературной премией за вклад в развитие буддийской поэзии.
Скорее всего, искушенному литературоведу стихи Ф. Лустига покажутся наивными, слишком простыми или даже примитивными. Не берусь судить о поэтической форме. Но одно можно сказать со всей определенностью: они проникнуты искренним, неподдельным чувством, в них пульсирует энергия убежденности автора.
Ашин Ананда был уверен, что самый верный путь к познанию души другого народа лежит через поэзию. Поэтому-то он переводил на английский язык творения гениальных бирманских поэтовмонахов, живших в XV-XVI веках, поэмы основоположника современной бирманской литературы Такина Кодо Хмайна, произведения современных поэтов. В бирманской поэзии его привлекали философичность, обращение к вечным вопросам жизни и смерти, взаимосвязи человека и природы, человека и Космоса.
Я обратил внимание на такой, казалось бы, малозначительный факт: к каждому сборнику переводов приложен словарь, содержащий названия множества цветов, деревьев, кустарников. Это не случайно. Бирманец-буддист ощущает свою неразрывную связь с природой, не мыслит себя в отрыве от нее.
Несмотря на преклонные годы, Ф. Лустиг продолжал переводить бирманскую поэзию. Его работы постоянно появлялись в бирманской периодике. Монахом написано огромное количество статей, растолковывавших и интерпретирующих философию буддизма. Ф. Лустиг считал себя продолжателем традиций известного русского буддолога, блестящего представителя петербургской школы востоковедения Ф. И. Щербатского. Мне самому приходилось видеть его труды у бирманских буддистов.
Встречи с соотечественниками
В марте 1986 года в Бирму должна была приехать делегация советских писателей. В ее состав входил известный эстонский писатель и этнограф Леннарт Мери.
Я решил познакомить его с Ф. Лустигом. Узнав об этом, Ашин Ананда очень обрадовался:
– Прекрасно! Я буду говорить с ним на эстонском языке. Давно мне не приходилось встречаться с эстонцами. Лет, наверное, 30. -А Вы забыли эстонский язык? – спросил я. -Думаю, что нет. Ведь это мой родной язык. К тому же мне иногда присылают эмигрантские эстонские газеты, даже из Австралии. Монах должен иметь хорошую память, чтобы помнить священный канон. Медитация, заучивание молитв хорошо тренируют память. Это своего рода гимнастика для ума. Правда, с годами кое-что забывается. Пытаешься что-то вспомнить и не можешь. Как у Чехова. Один из его героев пытался вспомнить лошадиную фамилию. А фамилия-то была Овсов! Так и у меня бывает. – Ашин Ананда весело, по-детски рассмеялся.
Советские писатели остановились в гостинице «Иньякейк». Туда я и приехал, чтобы поговорить с Л.Мери. Он сразу же согласился встретиться со своим соотечественником, о котором ему доводилось слышать. Мы приехали в пагоду Шведагон вечером. Уже смеркалось. Западный край небосвода полыхал всеми красками тропического заката.
– Тэре, тэре, пожалуйста, пожалуйста, – пригласил нас Ашин Ананда в свое обиталище. Сначала он говорил с гостем из Эстонии на эстонском языке, на прекрасном языке, как сказал потом Л.Мери. Затем перешел на русский, чтобы я мог участвовать в беседе. Ашин Ананда живо рассказывал о своей необыкновенной жизни, полной неожиданных поворотов, об учителе К. Теннисоне. Тропический вечер полон всяческих звуков. Стрекочут цикады, кричат ящерицы «таутэ». Услышав их непривычный громкий крик, Л.Мери спросил: «Кто это»? Ф. Лустиг ответил. Писатель поинтересовался, помнит ли Ашин Ананда, как будет ящерица по-эстонски? Монах тут же произнес: сисалик. Потом разговор в какой-то связи перешел на нобелевских лауреатов. Ф. Лустиг выразил удивление в связи с тем, что Льву Толстому не была присуждена эта премия. Когда же Л. Мери заметил, что ему трудно представить Толстого в роли лауреата, то Ашин Ананда сразу же согласился: «Конечно, Толстой был слишком велик».
Беседа то и дело прерывалась душераздирающими воплями кошек, запертых в кладовой. Смущенно улыбаясь, монах пояснил, что ему жалко этих животных. К нему приносят бродячих кошек, и он не может не взять их. За перегородкой обитают семь кошек. Выпустить же их нельзя: могут разорвать собаки.
Вернувшись в Эстонию, Л.Мери сделал на эстонском телевидении передачу о Бирме, в которой рассказал и о встрече с Ф. Лустигом, показал его фотографию. На передачу откликнулась Вера Руубер – одноклассница Ф. Лустига по нарвской гимназии. Между однокашниками, которые ничего не слышали друг о друге более 50 лет, завязалась переписка. Ашин Ананда был этому очень рад. Он рассказывал, что Вера и он были очень дружны в гимназические годы. – Помню еще девочку Зою. Хотя теперь она уже не девочка! – воскликнул монах. Сам же он, несмотря на печать лет, казался мне человеком вне возраста. В нем ничего не было старческого. Монах был полон какого-то спокойного оптимизма и отличался необыкновенной ясностью ума и души. Перед моим отъездом из Бирмы в отпуск Ф. Лустиг попросил меня, если будет возможно, передать В. Руубер книгу его стихов и переводов с бирманского. Мне и самому хотелось поддержать эту ниточку человеческих отношений, протянутую над бездной времени и расстояний.
При первой же возможности я приехал в Таллинн и в центре города на тихой улочке разыскал старый деревянный дом, где живет Вера Руубер. На лестничной площадке верхнего, второго, этажа лежала аккуратная поленница, дом отапливался дровами. На мой звонок открыла пожилая женщина и с едва заметным эстонским акцентом спросила по-русски, кто мне нужен. Когда же узнала о цели моего визита, удивилась и обрадовалась несказанно. За чаем («Пейте, пейте. Русские ведь любят чаек. Я сама русская. Но вот жизнь прожила в Эстонии. Муж был эстонцем. Дети и внуки на эстонском говорят лучше, чем на русском, ведь живут-то они в Эстонии») мы проговорили несколько часов.
Вера Александровна рассказала, что в гимназии Ф. Лустиг держался особняком, был очень серьезным. Учился отлично, особенно хорошо давалась ему латынь. Отвечал урок, вперившись взглядом в какую-нибудь одну точку. Некоторые, наверное из зависти, считали его даже зубрилой. Очень редко, но участвовал в вечеринках с чаепитием и танцами. Я спросил Веру Александровну, танцевал ли он. Она со смехом ответила: «Нет, танцующим я Фрица никогда не видела! Когда мы, его бывшие одноклассники, услышали, что Фриц стал буддийским архиепископом, то решили, что он живет в роскошном дворце. А, оказывается, он почти нищий, собирает подаяние».
На прощание хозяйка попросила прислать из Москвы англо-русский словарь, чтобы читать поэзию своего гимназического товарища в подлиннике. Да, для таких людей не страшно объявление того или иного языка государственным! Еще раз убеждаешься, что только высокая культура, гуманитарная образованность, подлинная интеллигентность могут гарантировать гармонию в межнациональных отношениях, рассеять предубеждения и предрассудки.
Долгие годы Бирма оставалась страной, почти закрытой от внешнего мира. Редки были тут иностранные туристы; советские же путешественники совсем не заглядывали. Только весной 1986 года в канун бирманского нового года в Бирме побывала первая советская туристская группа. В ее составе были и два буддиста бурята. Я познакомился с настоятелем Иволгинского дацана ламой Чимит Доржи Дугаровым, знатоком тибетской медицины. Ашин Ананда захотел с ним познакомиться. На гостя большое впечатление произвела солидная библиотека Ф. Лустига. Монахи сразу же нашли общий язык. Причем не только в переносном, но и в прямом смысле этого слова. Если быть точным, то в прямом смысле – даже два языка. Первый, конечно, русский. Кроме того, как гость, так и хозяин владели тибетским. Они вспомнили общих знакомых: бурятских лам, с которыми Ф. Лустиг встречался в Катманду на конференции Всемирного братства буддистов. На прощание Чимит подарил своим коллегам-монахам четки из прибалтийского янтаря. Ашин Ананда очень обрадовался: это как бы весть родины.
– В буддийских четках 108 бусин. Существует 108 путей, ведущих в нирвану. Перебирая четки, я буду мечтать не только о нирване, но и вспоминать Балтику. В свою очередь, он подарил гостю из Бурятии талисман и полоску бумаги со священными тибетскими письменами. Талисман Чимит прикрепил к оранжевой тоге, а письмена обещал поместить в алтарь Иволгинского дацана.
В 80-е годы в Бирме нарастал экономический и политический кризис. Страна задыхалась под гнетом военно-бюрократической диктатуры. Огосударствление экономики, политической и общественной жизни, подавление демократических свобод привели к стагнации. Характеризуя обстановку в стране, Ашин Ананда повторял: «Тихий ужас»! Вообще это было одно из его любимых выражений, видимо запавшее в память еще с гимназических времен. Помнил он и то, как в годы его детства «расшифровывали» фамилию Троцкий – товарищи рабочие! Отдайте царю корону и империю! Или РСФСР – в России стоит фунт сахару 3 рубля. Но вернемся в Бирму. Все в этой стране контролировала армия. Оценивал ситуацию в Бирме Ф. Лустиг очень эмоционально. Некоторые даже считали, как бы это помягче сказать, что он неадекватно воспринимал реальность. Так, монаху виделись баррикады по всей стране, солдаты с автоматами наизготовку на каждом углу. На самом деле, этого не было. Но недаром говорят, что поэт – это провидец. Вскоре пророчество Ашин Ананды сбылось.
Летом 1988 года страну захлестнула мощная волна стихийных народных выступлений. Пролилась кровь. Государственная машина оказалась на грани развала. Подавив народное недовольство, верхушка армии совершила военный переворот. Но возврата к прошлому уже быть не могло. Борьба в Бирме за демократические преобразования продолжается.
В течение 40 лет военная диктатура казалась незыблемой. Но еще раз подтвердилась буддийская, да и не только буддийская, мудрость: нет ничего в этом мире постоянного, все подвержено изменениям. Ф. Лустиг, фактически, с момента достижения Бирмой независимости пережил с бирманским народом все трудности и невзгоды, выпавшие на его долю, а на излете жизни стал свидетелем народного бунта, открывшего дорогу к переменам.
Скитания по сансаре
Пришло время уезжать из Бирмы. Последняя встреча с Фридрихом Лустигом. По пути к нему покупаю цветы и маленькие зонтики из фольги, чтобы поставить их перед изображениями Будды. Решаюсь задать вопрос, не жалеет ли Ашин Ананда о том, как сложилась его жизнь, что стал он буддийским монахом? Ответом было: «Нет, я ни о чем не жалею. Я сам выбрал этот путь и прошел его до конца. Жизнь буддийского монаха полна лишений и испытаний, но в то же время это и дорога к духовному совершенствованию. Я прожил жизнь так, как я хотел. Я чувствую, что больше мы не встретимся, смерть моя близка. Но я не испытываю страха перед ее лицом. Помните, у Пушкина:
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.
Меня эти строки примиряют и с жизнью и со смертью. Буддизм учит, что жизнь человека – это бесконечные скитания по сансаре, цепи постоянных перерождений. В каком образе мы возродимся в грядущей жизни – зависит от нас самих. В Дхаммападе вопрошается: «Покрытые тьмой, почему вы не стремитесь к свету?» Я всегда старался идти на свет истины. Не мне судить, шел ли я правильной дорогой.» И на прощание – крепкое рукопожатие.
В начале лета 1989 года из далекой Бирмы до меня дошла печальная весть. В Рангуне, в возрасте 77 лет, в больнице для монахов скончался Фридрих Лустиг. Почти 60 лет он прожил буддийским монахом. Поэтому именно 60 монахов-бирманцев читали заупокойные молитвы на похоронах своего эстонского собрата. Проводить Ф. Лустига в последний путь пришли послы ФРГ, Непала, Израиля, с которыми он поддерживал добрые отношения, был венок и от советского посольства.
Прах Ашин Ананды погребен в том же месте, где покоится пепел К. Теннисона.
Советский писатель Леннарт Мери стал министром иностранных дел, послом, а затем и президентом Эстонии. Бирманские журналы зафиксировали тот факт, что эстонский писатель, дважды посетивший Бирму, избран президентом. В этом они усматривали не случайное совпадение. Позже, получив возможность общаться с господином президентом в Таллинне, я в беседе в шутку провел такую параллель: в свое время У Тан стал Генеральным секретарем ООН потому, что делал подношения К. Теннисону, а в том, что Вы стали президентом, сыграли какую-то роль Ваши подарки Ф. Лустигу. Как мне показалось, президент оценил мое сопоставление.
После публикации В. Песковым очерков о раскольниках Лыковых, скрывавшихся от греховности мира в дремучей алтайской тайге, их название «Таежный тупик» стало почти что нарицательным. Размышляя о жизни и судьбе монаха-поэта Фридриха Лустига, задаешься вопросом: а не была ли его жизнь «тропическим тупиком»? Каждый волен отвечать на этот вопрос по своему усмотрению. Мне же Ф. Лустиг видится частичкой, осколком отечественной культуры, если хотите, русским по духу человеком, занесенным на чужую, столь необычную почву. Если кого и можно назвать гражданином мира, так это Ф. Лустига и его учителя К. Теннисона. Родившиеся в Прибалтике, они восприняли не только ее культуру, но и русскую духовную традицию, русский язык. Они чувствовали себя своими и в интеллектуальном и художественном центре Европы – Париже, и в королевском Таиланде, и в стране тысячелетней восточной мудрости – Китае, и в средневековом княжестве и в цитадели буддизма – Бирме. Их с уважением приветствовали в Непале и Индии.
В Бирме брат Вахиндра и Ашин Ананда – буддийские монахи-европейцы стали легендарными личностями, почти святыми, многие бирманцы считают себя их учениками. Ф. Лустиг известен и как поэт, переводчик бирманской поэзии, классической и современной, на английский язык. Незадолго до смерти стихи и переводы Ф. Лустига вышли вторым изданием.
Характеризуя широту натуры какого-нибудь человека, обычно говорят: аскетом он не был. Но ведь это очень легко – не быть аскетом. Для этого не требуется никаких усилий. Куда труднее им быть. Ашин Ананду с полным основанием можно назвать аскетом. Но ничто человеческое чуждо ему не было. Я всегда завидовал жизнелюбию и деятельной активности монаха, его непоколебимой вере в то, что жизнь человека не бессмысленна.
До недавнего времени вряд ли было бы возможным появление рассказа о судьбе буддийского монаха. Разве что с антирелигиозной, «разоблачительной» целью. Непонятно только, чего боялись. Неужели того, что кто-то прочитает и захочет повторить необычный путь, запишется в буддисты? Так ведь вера Ф. Лустигом была выстрадана всей его жизнью. Сейчас увлечение восточной философией, восточными религиозными учениями, вообще всем восточным стало модой. То и дело читаешь о новоявленных «гуру», держащих свою паству в рабской покорности, а то и совершающих преступления. Зачастую они зовут своих последователей к разрушению моральных устоев и общечеловеческих ценностей, к саморазрушению в конечном счете. Как верно заметил швейцарский писатель Макс Фриш: «Они ищут утешение в «новых» вероучениях, забывая о скрытых еще силах собственной души». Вера же монаха-эстонца зиждилась на гуманистической традиции, заложенной великой русской литературой, на лучших достижениях как западной, так и восточной цивилизаций.
Разве мог человек, преклонявшийся перед Пушкиным, считавший этого гения русской литературы своим духовным наставником, делать и призывать к чему-то дурному? В конце концов, не так уж важен внешний антураж: оранжевые тоги, четки, фетиши. Дело в постоянном стремлении к самосовершенствованию, к поиску смысла жизни, гармонии с самим собой и окружающим миром. Такие попытки не могут, не должны быть забыты. Поэтому я посчитал своим долгом рассказать о встречах в пагоде Шведагон с нашим соотечественником.
Встреча с Далай-ламой
Во время одной из бесед с Ф. Лустигом я спросил: была ли у него мечта, которая так и не осуществилась? Он ответил: «Да, мне не удалось достичь Тибета и преклонить колени перед земным воплощением бодхисатвы Далай-ламой. Тибет для меня – символ духовной высоты. Наверное, вы знаете, как тибетцы совершают паломничество к священным местам. Они измеряют расстояние – зачастую, это сотни километров – собственным телом, простираясь на земле и вновь вставая. На коленях и локтях паломников – щитки из задубевшей кожи. Это как бы олицетворяет преодоление трудностей на пути постижения истины, духовного совершенствования. Для этого нужна твердая воля и крепость духа». Ф. Лустиг помолчал, потом произнес: «Всю свою жизнь я стремился к тому, чтобы хотя в малой степени походить на тибетских пилигримов».
Летом 1991 года в Бурятии торжественно отмечалось 250-летие официального признания буддизма в Российской империи. На праздник приехали буддисты всего мира. Пригласили и гостей из Бирмы, которых мне довелось сопровождать. Торжества почтил своим присутствием сам Далай-лама. Запомнилась грандиозная церемония на стадионе в Улан-Удэ. Сотни лам в оранжевых тогах, верующие в красочных национальных костюмах. Далай-лама произносит проповедь на тибетском языке. Он не поучает, а беседует с людьми. Особо подкупает то, что Далай-лама никого не призывает стать буддистами, отказаться от собственной традиционной веры и взглядов. Главное, чтобы человек стремился к познанию истины, к нравственному совершенствованию, делал добрые дела. Пути же, ведущие к мудрости и добродетели, способы познания мира и себя в нем и у разных людей, и у разных народов различны. Они зависят от истории, окружающей среды, веками складывавшихся традиций и обычаев. Так говорил Далай-лама. В Улан-Удэ мне представилась счастливейшая возможность приблизиться к Далай-ламе и заговорить с ним. Я отрекомендовался учеником буддийского архиепископа Латвии. Его Святейшество удивленно вскинул брови: «Вы сказали, Латвии? Очень интересно». Осмелившись, я попросил аудиенции, чтобы подробно рассказать Далай-ламе о судьбе преданных ему буддистов из Прибалтики. Он утвердительно кивнул головой и дал указание помощнику включить мою фамилию в список дожидающихся приема.
Через несколько дней, 16 июля 1991 года, совсем недавно казавшаяся совершенно невероятной встреча с Далай-ламой состоялась. Он внимательно выслушал мой рассказ о Теннисоне и Лустиге. Затем я передал Далай-ламе книгу стихов Лустига, а на экземпляре, подаренном мне Ашин Анандой, попросил Его Святейшество начертать на тибетском языке благословение. Прежде чем сделать надпись, Далай-лама уточнил мою фамилию и не спеша начертал благопожелание.
Во время встречи с Далай-ламой я так волновался, что даже забыл уточнить, какое пожелание он написал мне на книге поэзии Ашин Ананды. Хотя бирманский язык, которым я владею, родствен тибетскому, все же не настолько, чтобы прочитать автограф Его Святейшества. Никуда не денешься, придется осваивать тибетскую грамоту. Благо, что от К. Теннисона и Ф. Лустига мне досталась грамматика тибетского языка, сочиненная Я. Шмидтом. Солидный том издан в Санкт-Петербурге Императорской Академией наук в 1839 году. Книга путешествовала с паломниками из Балтии почти по всей Азии. Беру в руки фолиант весьма внушительных размеров. На удивление, он очень легкий. Время иссушило бумажные страницы старой книги. Но оно не властно над мудростью священных текстов Тибета.
И медленно мне прояснилось содержание слов: «Пусть исполнятся все ваши желания. С благословением. Далай-лама».
