·······································

4.3. Становление раджадхираджи как центральной метафоры мантраяны

Дэвидсон Р. М. «Индийский эзотерический буддизм: социальная история тантрического движения»
<< К оглавлению
Следующий раздел >>

Одним из самых долговечных пунктов дискуссии о сущности мантраяны (mantrayana) является вопрос определения чем же на самом деле она является. Современные усилия в этом направлении порой имели или сектантскую, или националистическую направленность, как например попытки отдельных ученых из стран Восточной Азии представить позднюю ваджраяну (vajrayana) как искажение буддистского учения, а свою собственную традицию – как истинную (19), причем эти идеологические дебаты длились в течение нескольких столетий. Некоторые определения эзотеризма (или, в более широком смысле – тантры) включают в себя в качестве обязательных условий присутствие или отсутствие мантр, самовизуализацию йогинов в качестве божеств, наличие или отсутствие мандал (mandalas) и т.п. Проблема такого рода традиционных попыток состоит в том, что они имеют тенденцию полагаться на односторонние оценки, например такие, как очень популярное определение Цонкапы (Tsongkhapa), что все, идентифицируемое как «тантра», должно включать визуализацию себя в качестве Будды (20). Но эта весьма специфическая формулировка была подвергнута сомнению почти сразу же после ее оглашения. Уже в 1420 г. Нгорчен Кунга Сангпо (Ngorchen Kunga Sangpo, 1389-1456 г.г.) бросил вызов этой модели в двух своих работах, посвященных изучению текстов, классифицируемых как крия- (kriya)- и чарья- (carya) тантры (21). Нгорчен продемонстрировал, что существует очень много текстов, как простых, так и сложных, которые хотя и не упоминают такого рода визуализацию, но все же должны быть включены в эзотерический канон. Также отчасти вводящим в заблуждение является этимология самого слова «тантра», как производного от корня √tan (тянуться или переплетаться). Хотя это слово конечно же может нести именно такой смысл, другие его семантические значения все же являются более приемлемыми в контексте периода и сферы деятельности этого движения.

Теоретические разработок в когнитивистике вполне очевидно демонстрируют, что политетические категорийные конструкции (или аналогичные им модели) являются важнейшим средством для человеческих систем принятия решения. Следовательно мы должны найти такой набор переменных, который в одинаковой степени гарантирует достоверность исторических свидетельств и соответствует историческому контексту возникновения и развития тантрического буддизма (22). Политетические категории могут использоваться и для описания отдельного вида (genus), но в целом они созданы именно для того, чтобы определять прототипические экземпляры, которые работают как когнитивные контрольные точки. Они обеспечивают взаимосвязанную сеть параметров, которые в совокупности служат для того, чтобы определять отдельные виды категорий. Так, например, категория «птица» определена прототипическими птицами – возможно, сойками, дроздами или кардиналами – и описывается такими переменными, как  перья, клювы, способность летать, теплокровность, когтистые ноги, яйцекладность и так далее. Важный особенностью конструкции политетической категории является то, что наличие или отсутствие единственной переменной не побуждает к исключению или включению в эту категорию отдельного вида. Таким образом, у нас есть бескрылые птицы (пингвины), непрототипические птицы (страусы эму) и т.п. Кроме того, другие животные также кладут яйца (змеи, утконосы) или имеют клювы (осьминоги), но их нетождественность прототипу или же соответствие неподходящим переменным препятствуют их включение в данную категорию. Иногда такие категории построены вокруг определенной метафоры (перенесения свойств одного предмета или явления на другой на основании признака, общего для обоих – прим. shus), такой, как объединение в одну категорию самолетов, подражающих действиям птицы. Соответственно существуют прототипические самолеты (возможно, это Spirit of St. Louis, Douglas DC-3, Spitfire), но такая категория является достаточно гибкой, что позволяет включать в нее как ранние типы (бипланы/трипланы), так и нетипичные образцы (B-2). Интересной особенностью этих образцов является то, что более ранние примеры из этой же категории (археоптерикс, Wright Flyer (Райт Флайер или просто Флайр, самолет братьев Райт) – прим. shus)) «охватываются» более поздними экземплярами, которые были отобраны для того, чтобы определить прототипические формы в структуре когнитивной категории и соответствующем лингвистическом выражении.

Кроме того, при таком анализе мы должны быть очень осторожны, чтобы не спутать метафору с эмулированным объектом, подобно неискушенному наблюдателю, который видя самолет на большом расстоянии, называет его забавной птицей. При этом мы также не должны экстраполировать наши результаты на социальную основу, которая сгенерировала и развила указанную метафору, поскольку орнитологи не строят самолеты, а авиационные инженеры не изучают брачные повадки птиц. В рамках этой метафоры также могут подразумеваться или даже быть включенными в переменный ряд условий другие модели или функции, как например в случае с пассажирскими самолетами или самолетами разведки. Авиапассажиры скорее всего никогда не думают об авиационных качествах самолета – они просто чувствуют себя туристами в автобусе или на судне, которое летит. Такая трактовка не отрицает метафоры, но даже когда не встает вопрос о ее воздействии, она все равно компрометируют чистоту метафоры и затеняет ее основные темы. И наконец, развитие метафоры может произойти как пошагово, так и одномоментно – в зависимости от социальных условий. Технологическая и идеологическая дистанции между летательным аппаратом Леонардо да Винчи (1498) и Флаером братьев Райт (Wright Flyer) (1903) были незначительными, несмотря на продолжительный хронологический промежуток между этими разработками (более чем в четыреста лет). Совершенно иной результат получается при сравнении Флаера и первого реактивного самолет Me-262 (1942): идеологически они очень далеки друг от друга, но хронологическое расстояние между ними составляет менее сорока лет, при чем после Me-262 развитие самолетов шло со все более возрастающим темпом.

По сути, теории прототипов своими альтернативными моделями формирования категорий  бросили вызов традиционному подходу (23). К примеру, Витгенштейн (Wittgenstein) в обсуждении формулировки универсалий (universals), приводил аналогию «семейного сходства» (family resemblances), при котором все члены семьи, несмотря на индивидуальность каждого, имеют общие хорошо идентифицируемые особенности (24). С другой стороны, когнитивные психологи сформулировали и предложили метод, с помощью которого отдельные характерные черты можно было объединять в составе категорий. Психологи, работающие с методами развития, доказали, что причинные отношения между характерными свойствами категории играют чрезвычайно важную роль в детском развитии. С помощью интересной серии экспериментов Кейл (Keil) смог показать, что дети имеют тенденцию строить категории, исследуя причинно-следственные связи, которые являются проблемно-зависимыми, и понимают, что различие между категорией и ее метафорическим представлением вызвано отличием предметных областей (25). Столь же важным для развития обширных реляционных связей (так же, как и для взросления ребенка) является выделение и описание характерных признаков, связанных с углублением и детализацией концепции. Конечным результатом всех этих теоретических и экспериментальных изысканий является то, что эзотерический буддизм может быть рассмотрен в качестве концептуальной структуры, порождающей  насыщенную сеть причинных и реляционных связей, которая развивается, растет и становится со временем все более и более совершенной и комплексной (26).

К счастью нам нужно всего лишь прочитать тексты и исследовать ритуалы, чтобы установить соответствует ли мантраяна предложенной метафоре, которая отчасти выпала из поля зрения как традиционных, так современных западных ученых. При этом складывается впечатление, что главной и определяющей метафорой для сформировавшегося эзотерического буддизма является метафора принятия индивидуумом сана верховного правителя и осуществления им властных полномочий. Поэтому смысловое значение таких терминов как «тантра» в буддисткой Индии прежде всего подразумевало идею иерархической власти, приобретенной и реализуемой посредством комбинации ритуальных и сверхъестественных методов. Базирующиеся на такой власти варианты осмысления и индивидуальных отношений относятся к целям отдельной личности, метафорически становящейся верховным (rajadhiraja) или вселенским (cakravartin) правителем. Эта буддистская версия раннесредневековой феодализации божественности, которая также наблюдается в пуранах (puranas) и других текстах, была интегрирована в буддистский путь посредством дополнения его новой ритуальной методикой, которую могли практиковать как монахи, так и миряне.

Поскольку ключевые ритуальные составляющие далее будут анализироваться более углубленно (посвящение, самовизуализация, мандалы, тайные действия), то впоследствии мы увидим, что многие из них имеют стороннее происхождение, при этом для объединение их в одно целое в контексте данной метафоры, авторы эзотерических текстов позаимствовали, а затем переопределили множество ритуальных и медитативных конструкций. Следствием всего этого стало то, что различные идеи и методы синтезировались в некое ядро, объединяющим началом которого было повествование о божественности сана верховного правителя в раннесредневековом феодальном мире Индии. Указанные ядро и повествование (как определяющая метафора) удовлетворяют условиям структуры политетической категории, поскольку все элементы принятия монаршего сана работают в координации, при том, что ни один из них по отдельности не является существенным для определения категории. Таким образом, ни самовизуализация, ни использование мантр, ни ритуал коронации, ни действия иницируемого, ни любой другой атрибут эзотерического пути не способны подтвердить или опровергнуть саму категорию. Такое определение является необходимым, поскольку во многих текстов отсутствуют или описание ритуалов, или какой-либо другой из этих атрибутов, хотя по стилю и характеру исполнения они бесспорно являются эзотерическим. И наоборот, почти каждый их этих атрибутов тем или иным образом встречается в текстах и ритуалах, которые не являются эзотерическими, но которые ретроспективно можно признать источником эзотерических формулировок.

На первый взгляд довольно странным выглядит тот факт, что очень многие значимые термины, встречающиеся в стандартных эзотерических ритуальных руководствах и буддистских тантрах, имеют наряду с политическим и военным также и религиозное смысловое значение. Двузначность или парономазия (paronomasia, стилистическая фигура речи, основанная на паронимах – прим. shus) этих терминов в целом выглядит для нас достаточно необычно, хотя современники воспринимали этот факт как должное. В связи с этим следует напомнить, что именно в этот исторический период такие поэты, как Дандин (Dandin), демонстрировали свое литературное мастерство, создавая наполненные двойным смыслом работы, такие, как «Двисандхана» (Dvisandhana, 6-7 в.в. н.э., один из самых ранних кавья (kavya), написанных на литературном санскрите – прим. shus). Эта произведение была настолько «парономазично» (в тексте «paronomasic» – прим. shus), что, как считается, воплотило в себе основные сюжетные линии одновременно и «Рамаяны» (Ramayana), и «Махабхараты» (Mahabharata) (27). Точно так же Раджашекхара (Rajasekhara, конец 9-го – начало 10-го в.в. н.э.) и его современники высоко ценили слова со смысловой двузначностью (dvyarthapada, двьяртхапада), потому что при использовании их в поэтических текстах они были лишены недостатков, свойственных другим видам слов (28). Нечто подобное мы наблюдаем и в случае метафоры эзотерического медитатора, становящегося верховным правителем (rajadhiraja, раджадхираджа), которая подкрепляется многочисленными формами ритуализации одинаково применимыми и к правителям, и к тантрикам (tantrika). Давайте сопоставим практическую терминологию акта введения в сан правителя и эзотерической метафоры (29) (см. ниже).

Монах принимает посвящение [abhiseka, абхишека] от своего наставника [vajracarya, ваджрачарья] таким образом, чтобы он возвысился как божество [devatabhimana, деватабхимана] и был наделен властью над расположенной вокруг него группой других божеств [mandala, мандала] различных семейств [kula, кула]. Он вступает в сообщество йогинов, знающих мантры [mantrin, мантрин], и таким образом сам может использовать их секретные заклинания [guhyamantra, гухьямантра]. Он защищен Ваджрапани (Vajrapani), повелителем таинств [guhyakadhipati, гухьякадхипати]. Он получает полномочия заниматься ритуальными действиями [karma, карма], которые варьируют от умиротворяющих [santika, шантика] до разрушительных [abhicaraka, абхичарака]. Принц принимает коронацию [abhiseka, абхишека] от своего священника [purohita, пурохита] таким образом, чтобы он был признан частичным воплощением божества [devamsa, девамша] и наделен властью над окрестными вассалами [mandala, мандала] из различных родов [kula, кула]. При нем состоит группа советников [mantrin, мантрин] и  он может пользоваться их конфиденциальными советами [guhyamantra, гухьямантра]. Он защищен командующим вооруженными силами [tantradhipati, тантрадхипати]. Он получает полномочия вести себя как правитель [rajakarma, раджакарма], чьи поступки варьируют от умиротворяющих [santika, шантика] до ритуально разрушительных [abhicaraka, абхичарака].

Прежде, чем мы продолжим исследовать данную метафору, хотелось бы высказать некоторые предостережения. Мне кажется, что другие метафоры также играют важную роль, особенно в случае сиддхов (siddhas). Даже в случаях с монахами имперская модель все-таки действует совместно с другими метафорами, такими, как очищение тела, побуждение к действию небесных богинь, буддистский сотериологический путь, жизнь в монастыре, создании системы религиозных образов и т.д. При этом монахи сохраняли свой монашеский статус, который требовал соблюдения правил Винаи (vinaya), декламации монашеских обетов каждые две недели, формальной ординации и т. п. В свою очередь махаянисты (mahayanists) принимали обеты бодхисатвы, проходя соответствующую ординацию, и полагали себя спасающими все живые существа посредством выполнения своих практик. В таком случае эзотерическая система являлась третьим уровенем по отношению к монашеской структуре, которая тем или иным образом интегрировала остальные два уровня.

Однако, изучая эти материалы, я был поражен, насколько все эти уровни равным образом подчинены парадигме господства, иерархии и монаршей власти, наиболее полно представленной в форме средневекового феодализма. Безусловно, время от времени использовались и другие модели, но все же основной точкой отсчета для различных представлений по-прежнему оставался феодальный правитель. До некоторой степени это напоминает образ действий, при котором различным участникам и группам, входящим в средневековое сообщество, требовалось постоянно вести переговоры с верховным правителем территории, чтобы установить свою позицию в структуре власти под его эгидой. Поскольку буддистская форма «самантизации» (*) (или феодализации) отношений между божествами представлена и в пуранической литературе, хотелось бы отметить особенности этой модели: божества оставались по сути богами даже тогда, когда их представляли в виде земных правителей, так же, как и правители оставались земными повелителями, даже если их объявляли божествами.

———————————————————————————————————————————–

(*) «Самантизацией» (samantization) иногда называют формирование в Индии специфической феодальной системы, начавшееся после краха сильной империи Гуптов (примерно с 6-го в. н.э.). Термин ведет свое происхождение от слова «саманта» (samanta), означающего титул и положение (в составе словообразований) правителей подчиненных областей, позиционировавшихся в определенной «саманта-чакре» (samanta-chakra) сиcтемы «раджа-мандала» (rajamandala). Как мне кажется, авторство этого термина принадлежит самому Р. Дэвидсону, введшему его в оборот по аналогии с «брахманизацией» и «санскритизацией» – прим. shus.

———————————————————————————————————————————–

К следующему разделу>>
Web Analytics