http://dragon-naga.livejournal.com/
8.1 Дерни, деточка, за веревочку….
May. 3rd, 2009
В Янгоне существует несколько типов жилищ – от отдельно стоящих больших красивых домов в Золотой долине (местной Рублевке), в окнах которых видны свисающие с потолков на несколько метров хрустальные люстры, до навесов во дворах домов, под которыми тоже живут.
Посередине между этими двумя крайностями находится два типа жилищ – хаузинги и кондоминимумы.
Хаузинги – это микрорайоны из строений типа советских хрущевок со всеми их атрибутами и присущей им обшарпанностью. Кондоминимумы – как правило, более новые жилые комплексы с круглосуточной охраной и более цивилизованным внешним видом.
В хаузингах обычно двери подъездов нараспашку. Для того, чтобы обезопасить себя от незваных гостей, жители придумали некое подобие сваренных из железных прутьев объемных клеток перед входом. Выходя из квартиры, человек сначала оказывается в этой самой клетке и может рассмотреть то, что творится за ее пределами на лестничной площадке. Клетка нужна и для того, чтобы во время отключения электричества вытаскивать туда работающий генератор – если его в трещащем и пыхтящем виде держать в квартире, то жители оглохнут и угорят, а лестничные клетки янгонских домов хоть и находятся под крышей, но все равно расположены снаружи здания, а не внутри, и поэтому хорошо продуваются. Это вполне оправданно тем, что морозов тут не бывает – и поэтому незачем тратиться на лишние стены.
Любой приходящий в гости к жителю обычного дома в хаузинге без труда достигнет нужной квартиры. В кондоминимумах добраться до нужного этажа тоже не проблема – охрана без проблем пропустит, проверив документы (а редкие люди с европейской внешностью обычно лишены даже этой процедуры).
Существует, однако, еще один тип домов, практически все из которых расположены в янгонском даунтауне. Это не хаузинги – тут бывают иногда довольно богатые квартиры, и в целом такие дома содержатся в хорошем состоянии. Это и не кондоминимумы – потому что, как правило, в таких домах всего несколько квартир на 4-5 этажах и охраны в них нет.
Подъезд в таких домах обычно заперт на замок, чтобы по лестнице не бродил кто попало. А самый главный способ общения хозяев с остальным миром – обыкновенные прочные веревочки, свисающие с балконов.
Поскольку веревочки свисают со всех этажей, каждый хозяин стремится придать своей веревочке максимум индивидуальности – чтобы она была максимально опознаваема, и за нее никто не дергал по ошибке. Веревочки, например, могут быть разных цветов. Они также могут различаться тем, что на них подвешено (это может быть, например, гайка как грузило, или большой канцелярский зажим). Наконец, они могут оканчиваться табличкой с конкретным указанием, на какой этаж или в какую квартиру они идут.
Наверху веревочка привязана к колокольчику. Излишне говорить, что при отключенном электричестве это – самый надежный способ связи с внешним миром.
Вот, например, для каких добрых дел может использоваться эта веревочка.
Во-первых, для того чтобы помочь друзьям войти в дом. В этом случае приходящие друзья дергают за веревочку, и по этой же веревочке хозяин спускает к ним ключ от подъезда. Как вариант – забывшая ключи хозяйка также будет дергать за веревочку вместо громкого исполнения под балконом песенки «Ох козлятушки вы ребятушки».
Во-вторых, для того, чтобы облегчить нелегкий труд почтальона и разносчика газет. Обычно таким образом наверх поднимаются конверты и газеты, а вниз при необходимости опускаются деньги, прицепленные на зажим.
В-третьих, веревочки служат для связи продавцов и покупателей. Обычно хозяйки договариваются с продавцами, которые каждое утро катают тележки с товаром мимо их домов, о том, что они готовы купить свежее мясо, рыбу или другие продукты (опять же при отключенном электричестве и неработающем холодильнике это актуально). Продавцы по пути на рынок уже знают, за какие веревочки дергать, чтобы облегчить себе тележку.
И, наконец, в четвертых, веревочки выполняют примерно такую же функцию как и в сказке про Карлсона. Соседка может пригласить подругу спуститься вниз поболтать о жизни. Водитель машины, приехавшей за начальником, может оповестить о том, что карета подана.
Единственное, что не поощряется – это дергание веревочки без цели. Конечно, можно потом оправдаться, что это ты так хотел сказать: «Какое счастье, что есть на свете Карлсон!» Но боюсь, что это оправдание не будет принято с восторгом. И чтобы исключить подобные детские шуточки, веревочки обычно оканчиваются на довольно «взрослом» расстоянии от земли.
8.2 Как снять квартиру в Янгоне
Jan. 7th, 2010
Летом 2008 года, после циклона Наргиз, когда многие здания в Янгоне были разрушены, а деревья повалены, вдруг резко подскочили цены на проживание в хороших отелях и на аренду жилой недвижимости. Причина была проста – в Янгон в массовом порядке понаехали представители международных организаций, главной целью которых, похоже, было не оказание помощи пострадавшим, а забота о собственном комфортном проживании. В отличие от бизнесменов, которые привыкли считать свои деньги, эти господа денег не считали (потому что это были не их трудом заработанные деньги), а поэтому могли себе позволить такой комфорт. За три месяца цены на номера в хороших отелях и на аренду солидных двухэтажных домов в престижных местах недалеко от центра подскочили не меньше чем на 50 процентов. Там в тиши и прохладном ветерке от кондиционеров нежились чиновники международных организаций, прибывшие спасать пострадавших от циклона.
В природе все взаимосвязано, и рост цен на отели тут же спровоцировал повышение спроса на квартиры. Многие иностранные бизнесмены попросту не смогли оплачивать гостиничные номера после того, как их с шиком заняли господа, оказывавшие помощь жертвам Наргиза. Они стали искать жилье в хороших домах.
И тут выяснилось, что предложение хороших квартир в Янгоне довольно ограничено. Просто понятие «хорошая квартира» для мьянманца и для иностранца несколько отличается. Для мьянманца – это только что отремонтированное жилье, с новой мебелью, которое расположено недалеко от оживленной улицы. В этой квартире электричество может быть всего шесть часов в сутки, вода подаваться с перерывами, отсутствовать телефон, а рядом может не быть более-менее цивильного супермаркета – но это, по мнению мьянманцев, не ухудшает качество квартиры. Электричества в Янгоне почти везде нет, с водой тоже не все в порядке, а ужин мьянманцы каждый вечер покупают на стихийных вечерних рынках у обочин дорог (потому что холодильник стоит без электричества декоративным шкафом). Поэтому они искренне недоумевают, почему иностранцы считают их «хорошие квартиры» плохими.
Более-менее сносными условиями в Янгоне могут похвастаться 4-5 кондоминимумов. Квартиры в них купили (или получили по государственной квоте) люди по определению не простые (а значит, нуждающиеся в особых условиях и могущие эти условия себе обеспечить), поэтому здесь обычно все в порядке с водой, стоит общественный генератор, круглосуточно по отдельной линии подается электричество для работы лифтов и освещения территории, плюс к этому внизу имеется охрана. И в довершение ко всему, как правило, внизу такого кондоминимума есть какой-нибудь сетевой супермаркет.
При этом не факт, что кондоминимум этот вне квартиры представляет собой ухоженное пространство. Более-менее приличные и современные кондоминимумы в Янгоне, как правило, недостроенные. Первые этажи, на которых как бы должны быть магазины и офисы, – часто неотделанные пустые помещения без окон и дверей, где вполне себе комфортно гуляет ветер и живут крысы. Пространство на входе внизу – часто либо уже обшарпанное, либо наоборот, еще не отделанное: хозяин ждет, когда продаст все квартиры в построенном здании, чтобы приняться за отделку первого этажа. Плюс во многих квартирах идет ремонт со всеми вытекающими из этого звуками и грязью на лестничной площадке. Поэтому говорить об удобстве кондо чаще всего можно с известной долей преувеличения. Скорее, надо говорить о качестве жизни в отдельно взятой квартире.
Надо ли говорить, что в тот момент, когда из гостиниц и «резиденс» в кондоминимумы начали переселяться иностранцы, для владельцев квартир наступил звездный час. Годовая аренда жилья в кондо сегодня иногда равняется сумме, за которую можно купить простенькую квартирку в обычном янгонском доме не в центре. Причем, владельцы квартир, прочувствовав конъюнктуру, стали требовать годовых контрактов (с оплатой всей суммы сразу), лишь после долгих уговоров соглашаясь на полгода (чаще всего – с некоторой наценкой). Именно поэтому сегодня минимальная цена на квартиру с двумя спальнями в таком кондоминимуме не опускается ниже 400 долларов в месяц (это 5200 долларов в год, уплачиваемых в момент заселения – сюда же входит дополнительный депозитный платеж в размере месячной оплаты, возвращаемый по окончании срока аренды). И это, повторюсь, самая дешевая цена. Есть квартиры на две спальни и по 500, и по 700 долларов. Среди владельцев квартир существует негласный консенсус, согласно которому иностранцы должны платить за аренду раза в полтора больше, чем если бы это жилье сдавалось мьянманцам.
Итак, что же получает человек, который арендует квартиру в янгонском кондоминимуме? Помимо более-менее пригодных для жилья меблированных помещений, он получает возможность почти избежать темных вечеров без электричества. Есть кондоминимумы, где днем при блэк-аутах запускают общественный генератор, а есть такие, где не считают нужным это делать – все равно днем светло (такое положение дел вряд ли устроит тех, кто, например, любит днем работать на компьютере или стирать белье – да и почитателям холодного пива из холодильника в дневную жару это не очень в кайф).
Основное неудобство – переключение с «гавернмент лайн» на генератор надо осуществлять вручную, посматривая, над какой стороной рубильника загорелась лампочка. Ну и кроме этого, после того, как «гавернмент лайн» отключится, надо ждать несколько минут в темноте, пока внизу специально обученные люди запускают генератор. Но по сравнению с теми условиями, в которых живет большинство янгонцев, пять минут с фонариком – это просто маленькая досадная мелочь на фоне райской жизни. Как и тот факт, что платить приходится по двум счетчикам, а энергия от генератора в десять раз дороже государственной.
Про автостоянку, супермаркет, охрану, работающие лифты и прочие удовольствия жизни я уже сказал. Как правило, рядом с кондоминимумом появляется медицинский центр, а на первых этажах чаще всего возникает что-то вроде частного детского садика или чего-то типа школы продленного дня. Естественно, где-то рядом должен быть и какой-нибудь неплохой ресторанчик.
Вот таков портрет типичного янгонского кондо, более-менее пригодного для жизни иностранцев, желающих хоть какой-то минимальный комфорт. Впрочем, некоторые иностранцы (в том числе европейцы) живут и в обычных янгонских коммунальных домах, без воды, Интернета, телефона и электричества. И, видимо, находят в этом какой-то кайф, если никуда не уезжают.
Когда иностранец сам начинает искать себе жилье, он сразу же делает ошибку, обращаясь в агентство. Дело в том, что агентство при всей своей кажущейся нужности – на самом деле совершенно лишнее звено, услуги которого к тому же стоят денег (как правило, это размер одномесячной платы). Лучше взять с собой знакомого мьянманца и за день объехать все 4-5 достойных внимания кондоминимума. В каждом из них в офисе порекомендуют сервис-агента, задача которого знать, кто в этом кондо сдает квартиру и как найти хозяина. Потенциальному арендатору этот сервис-агент не будет стоить ни копейки – услуги сервис-агента оплачивают владельцы квартир. Если квартира будет сдана на полгода – он получит от хозяина комиссионные в размере половины месячной оплаты. Если на год – то сумму, равную месячному платежу. Естественно, он заинтересован в том, чтобы квартира была сдана минимум на год.
В кондо, где я живу, сервис-агент – это вертлявый мужчина лет 35-38, обладатель круглых очков и жены-тайки. У него дома нету линии от генератора (почему – я затрудняюсь сказать), поэтому когда вечером нет света – он болтается по супермаркету внизу здания, здоровается со всеми и пристает с расспросами о жизни и о жилье, попутно рассказывая сплетни про соседей. По вечерам он часто сидит с охранниками, неспешно беседует и наблюдает за входящими-выходящими. Именно поэтому дело свое он знает, и четко может сказать, где, что и почем в кондо в данный момент сдается. О том, какое у товарища при этом звание – остается только догадываться.
При выборе квартиры нужно учитывать вот что:
1. Местоположение кондо. Далеко ли от центра. Легко ли поймать машину. Близко ли остановка общественного транспорта. Есть ли рядом спортплощадка (для спорта) или парк (место прогулок). Наличие супермаркета, рынка и одного-двух ресторанчиков и чайных. Для особо привередливых – есть ли поблизости фитнес-центр, бассейн, клиника… в общем, все то, что делает жизнь лучше.
2. Состояние кондо. Насколько чистые подъезды и лестничные площадки. Есть ли автостояника (для тех, кому это надо). Сколько лифтов работает. Не сырая ли квартира и нет ли на стенках грибка. Не живут ли в квартире крысы или насекомые (особое внимание надо обратить на коричневые дорожки на поверхностях, которые оставляют после себя термиты – «ча» – эти могут сожрать за пару дней что угодно, от штанов до паспорта). Муравьев, конечно, вытравить бесполезно (они живут везде – даже в моем лаптопе), но лучше если их будет не так много. А тараканов (они тут с палец размером) пусть не будет вообще. Не изгрызена и не разваливается ли мебель. Отдельно – текут ли краны, горят ли лампочки и работает ли газовая плита (газовая плита питается обычно от баллона – стоит узнать телефон конторы, которая эти баллоны наполняет). Насколько новые (и имеются ли вообще) электроприборы – телевизор, холодильник, стиральная машинка, водонагреватели в ванных комнатах (централизованного снабжения горячей водой в Янгоне нет). Прочищены ли и работают ли кондиционеры (для тех, кому они нужны). Для особых гурманов – подключен ли телевизор к коллективной спутниковой антенне, и какие там есть каналы.
3. Есть ли линия от общественного генератора (даже в цивильных кондо многие ее не имеют: зачем? – жили без электричества, и дальше жить будем!). Работает ли генератор днем. Бывают ли перебои с водой. Какие коммунальные услуги и сколько стоят. Отдельно следует договориться с хозяином, что все платежи, не относящиеся к разряду текущих (типа покупки нового стабилизатора для лифта и починки коллективной спутниковой антенны кондо) возмещает он.
4. Для тех, кому это надо – Интернет. Как правило, на первом этаже кондо обязательно есть Интернет-кафе. Самый лучший вариант – протянуть кабель из Интернет-кафе внизу (это будет считаться как бы удаленной рабочей станцией). Подключение будет стоить около 30 долларов плюс стоимость кабеля, помесячная плата при безлимитном тарифе (о медленных скоростях я уже писал) – в районе 40 долларов за один компьютер. Подключение на свое удостоверение личности может оформить для вас любой знакомый мьянманец. Конечно, можно договориться с хозяином и при наличии прямого телефона оформить ADSL-линию. Но это, во-первых, надо ждать несколько месяцев, а во-вторых, днем эта линия практически не работает из-за того, что все каналы забиты. Да и не всякий хозяин на это пойдет – зачем ему лишние головные боли? Ведь в этом случае, например, формальную ответственность за посещение вами блокированных сайтов будет нести он.
5. Для тех, кому это надо – телефон. Вообще, квартирный телефон в Янгоне – редкость. И даже если они есть в кондо – большинство их работает через коммутаторы (нужно называть добавочные цифры). Это плохо, если вам будут звонить ваши соотечественники – многие телефонистки отказываются понимать другой акцент, кроме их собственного, даже если им говорят простейшие цифры. Плюс коммутаторные телефоны не годятся для ADSL.
Есть еще несколько мелочей, на которые следует обратить внимание. Но самый главный совет, который обычно дают мьянманцы тем, кто собирается поселиться в кондоминимуме – постараться снять квартиру там, где живет (как правило, на самом верхнем этаже, с площадкой на крыше) владелец этого кондо. Именно этот факт и станет самой серьезной гарантией, что будут исправно работать лифты, без перебоев течь вода в кране, а генераторы – включаться вовремя.
8.3 “Полночь, товарищи! В городе полночь!”
May. 21st, 2009
Иностранцы это обычно не слышат – в гостиницах окна задраены наглухо, чтобы не терялся холод от кондиционера, поэтому в номера не долетают звуки янгонских улиц. Зато те янгонцы, у кого окна настежь, в вечернее и ночное время всегда слышат, как каждый час где-то недалеко от их домов раздается стук железа о железо. И если лень смотреть на часы, они в полусне считают глухие удары: один, два, три, четыре… Четыре часа ночи. Еще спать да спать.
С разницей в несколько минут (это у кого как идут часы) такой же стук раздается практически во всех тауншипах Янгона. Выражаясь современным языком это можно было бы назвать флэш-мобом, если бы этому флэш-мобу не было по крайней мере несколько сотен лет.
Человек, стучащий каждый час железякой по железяке, «микинг сэйнг дама», – это наблюдатель за тем, не поднимаются ли от окрестных домов клубы дыма и не начался ли где поблизости пожар. Так его должность и переводится с бирманского. С ноября по апрель на территории Мьянмы почти не бывает дождей, а начиная с марта солнце палит беспощадно. В это время пожары – не редкость, а ночью, когда бывает хоть какая-то прохлада, люди спят особенно крепко.
Как написано в Википедии, пожар — неуправляемое, несанкционированное горение веществ, материалов и газовоздушных смесей вне специального очага, приносящие значительный материальный ущерб. Причин для пожара в Янгоне может быть масса, и с древних времен они все прибавляются и прибавляются – например, еще несколько десятилетий назад никто не подозревал, во что может превратиться дом, если в нем окажется газовый баллон с дырявым шлангом (централизованного газоснабжения в Янгоне нет, а электричество для приготовления пищи в связи с частыми отключениями – вещь ненадежная, да к тому же и дорогая). Вот для того, чтобы увидеть ночью несанкционированное горение и поднять тревогу, как раз и нужен бодрствующий человек.
Такой человек обычно выбирается из числа неработающих пенсионеров – особенно из тех, кто может спать жарким днем. Ночью он садится на свое рабочее место (откуда более-менее хорошо просматривается окружающее пространство) и бдительно обозревает окрестности. Сидеть и часами обозревать окрестности – это в духе простого мьянманца, а здесь к любимому занятию прибавляется еще и социальная реализация.
Вопрос о том, нельзя ли ему сидеть всю ночь тихо, а не колотить по железяке, мьянманцев никогда не смущал. Мне объяснили, что если бы он сидел тихо, окрестные жители думали бы, что он давно сладко спит, а в это время пожар охватывает окрестные дома – поэтому ему надо периодически подавать признаки жизни. Причем, объяснение тому, что он отбивает время, а не просто иногда дергает за веревочку – вообще гениальное. Жителям окрестных домов надо знать, что дежурный не только не спит, но и пребывает в здравом уме и трезвой памяти. Издать металлический звук можно просто стукнувшись во сне лбом о что-то железное. А определенное число ударов говорит о том, что дежурный не только не спит, но и соображает. И удовлетворенные граждане засыпают снова в полной уверенности, что нажитое непосильным трудом добро находится под надежной защитой.
Должность эта – неоплачиваемая. Но заступающего на дежурство обычно снабжают едой на ночь. Иногда окрестные жители подкидывают ему кто мешок риса, кто несколько рыбешек. Это и есть благодарность за бессонные ночи.
Впрочем, в Янгоне часто такой человек все-таки получает зарплату. Например, в том случае, если обязанности ночного дежурного добровольно принимает на себя сторож какой-нибудь автомастерской, или строительного объекта. Тогда окрестные обыватели спокойны вдвойне – потому что сторожу спать нельзя не только по причине моральной ответственности, но и согласно должностным инструкциям.
Обычно звуки ударов довольно глухие – как если бы ложкой лупили по пустой алюминиевой кастрюле. Я спросил у знакомых мьянманцев, почему бы не сделать звуки более благозвучными и не привесить, например, колокол. На это мне резонно возразили, что звуки колокола перебудят все окрестности, а глухие удары по металлу не разбудят никого, кто уже спит. Я вспомнил виденную еще в советские времена карикатуру, где по ночному городу идет мужик с огромным барабаном на шее, дубасит по нему и орет: «Полночь, товарищи! В городе полночь!» – и согласился с такой аргументацией.
Сейчас эти ночные колотильщики по железу – уходящая натура. Через неделю в Янгон придет сезон дождей, и тема пожаров как-то сама собой рассосется на полгода. Поэтому дежурные в эти дни добивают свои последние удары. Потом они вернутся в свои семьи, будут как и все нормальные граждане спать ночами, а днем – нянчить внуков. И ждать октября – когда они снова смогут социально реализоваться в роли ночного дежурного. В конце концов, это так прикольно – лупить каждый час по железяке, зная, что к твоим звукам прислушивается вся округа.
8.4 Отражение в воде
Nov. 8th, 2009
В богатых домах Мьянмы сейчас мода на то, чтобы все было как в Париже и Лондоне. Здесь уже не пьют местное виски, а наливают друг другу исключительно «Джонни Вокера». Вокруг полно свежих фруктов, но высшим шиком считается поставить на стол для гостей пакеты кипрского сока, купленные в Сити-марте. А по утрам модно бегать трусцой, как в Европе, или гулять, попутно делая физические упражнения.
Вообще, утро – самая благодатная пора в жизни мьянманца. Еще не жарко, солнце только-только появилось над горизонтом, и пробежаться – самое милое дело. Жители янгонской Рублевки – Шветанджара (Золотой долины) предпочитают бегать и делать физические упражнения около озера Инья, вдоль которого проложены асфальтированные дорожки. Особенно удобно жителям северной части Шветанджара: достаточно немного пробежать по узким кривым переулкам «Золотой долины», потом пересечь пустую Университетскую авеню (ее на ночь перекрывают, потому что на ней живет Аун Сан Су Чжи, и утром она еще закрыта для машин) – и вот оно, озеро Инья.
Здесь уже сформировались свои компании утренних завсегдатаев. Люди бегают по дорожке, или чуть в стороне машут руками, совершая физические упражнения. Никаких китайских гимнастик – обычная европейская физкультура, которую каждый советский ребенок видел в средней школе. Не хватает только физрука со свистком и командами: «И-рэс…дваааа…трииии».
Даже по спортивной одежде видно, что это – люди отнюдь не скромного достатка. И майки хоть и китайские, но совсем не ширпотребного качества. Здесь каждый знает друг друга, и к новичку долго присматриваются – особенно если он приезжает сюда побегать на машине, которую оставляет у «Парка чудес» на полуостровке озера.. При внешней доброжелательности каждый пытается оценить, что этому человеку тут надо, зачем он сюда приезжает, стоит ли к нему относиться как к равному. Зато если они приняли его в свои ряды – тут же он становится членом своеобразного братства, которое в случае необходимости может задействовать свои контакты и связи для решения любого вопроса любого из его членов. Именно поэтому они приходят по утрам бегать именно сюда, хотя у каждого дома стоит беговая дорожка и имеется абонемент в какой-нибудь фитнес-центр при приличной гостинице – типа «Седоны».
Это сейчас около Инья-лейк начали бегать и люди попроще, особенно старики из окрестных домов. Но они – сами по себе, а обитатели Шветанджара – сами по себе. Мой знакомый, бегающий по утрам вдоль Инле, говорит, что «своих» он всегда отличает по белизне кроссовок и чистоте носков. А многие местные бегают вдоль озера вообще босиком.
Жители даунтауна по утрам гуляют и бегают возле озера Кандочжы. Здесь вдоль берега протянулся огороженный парк, в котором также проложены дорожки. Место это уже во многом историческое: здесь очень часто снимают многие мьянманские художественные фильмы. В большинстве мьянманских фильмов герои нет-нет да и забредают на берег этого озера – пообщаться на лавочке, побегать друг за другом с воплями, назначить романтические свидание. Просто место для киносъемок тут идеальное: не надо далеко ехать, красивая натура и надежная ограда, чтобы любопытные не мешали процессу. А тем, кто бегает по утрам, приятно осознавать себя основными хозяевами декораций, которые днем временно переходят в пользование киношников. На площадке с дощатым настилом здесь, построившись в шеренги, занимаются целые группы любителей утренней физкультуры.
Один из интересных мьянманских писателей, пишущих по-английски, Чьёт Маунг Маунг Ньюнт (кстати, фотограф, или даже фотохудожник по основному роду занятий) не случайно начинает свою книгу «Автопортрет мьянманца» описанием своих утренних прогулок около озера Кандочжы: «За минувшие двадцать лет я встретил тут множество друзей – моих партнеров по прогулкам вдоль озера. Каждый в жизни занимался своим делом. Майор из армии, чиновники, пенсионеры, торговцы, служащий одной компании… После того, как мы приветствовали друг друга, мы говорили о многих делах – о бизнесе, политике, знаменитостях, о текущих событиях. У нас уже было все, к чему мы стремились и чего хотели – комфортабельные дома, любящие дети и мирное окружение. Мы были почти одногодки – разница в два-три-четыре года уже непринципиальна в нашем возрасте».
Автор дальше описывает, как стоя на краю озера, он взглянул в его спокойную воду и увидел свое отражение. Тридцать лет назад он стоял на этом же самом берегу и точно так же смотрел на свое отражение. С тех пор отражение изменилось. Изменился и город вокруг озера. Даже вода, в которой как и тридцать лет назад отражалось лицо, была уже совсем другая. Но, будучи другой, она осталась на том же самом месте. И он, глядясь в нее, был на том же самом месте, что и тридцать лет назад. И при всей изменчивости всего вокруг, именно в этом было что-то неизменное и почти вечное.
(…Я вдруг подумал, что для москвича роль озера Кандочжы играют стекла вагонов метро, отражающие изнутри, когда поезд проносится по темному тоннелю, сидящих в вагоне пассажиров. Обычно в эти стекла мельком смотрятся, поправляют прическу, репетируют добрую физиономию. Когда-то эти стекла отражали твое молодое лицо и пионерский галстук на груди, потом – солидного дядю в костюме, а сейчас – лысого старикашку с клюшкой. И все это время поезда проносились по тем же самым темным тоннелям, и в них точно так же горел свет, помогая увидеть себя в черном окне…)
То есть, для буддиста Чьёта Маунга Маунга Ньюнта именно утренние прогулки около озера Кандочжы стали связующей нитью всех десятилетий. А не было бы этой связующей нити – вся жизнь распалась бы на отдельные куски. Автор книги – фотограф, профессионально знакомый с остановившимися мгновениями. Возможно, именно поэтому он уловил эту четкую ассоциацию. Но и все остальные, кто по утрам бегает или гуляет около озера Кандочжы, чувствуют примерно то же самое.
То есть, утренняя пробежка, которая для европейцев – просто попытка убежать от инфаркта, для мьянманца становится актом медитации. Пробегая по знакомому за десятилетия маршруту, здесь он возвышается над обыденностью и может оценить свои поступки не с позиций сиюминутных выгод, а с точки зрения цели своего существования на этой земле. И отношение к встреченным ему на этом утреннем пути людям – его неизменным товарищам по утренним пробежкам – будет для него совсем другим, чем если бы этих людей он встретил в их офисах в течение рабочего дня. Так на берегах озер Кандочжы и Инья рождаются совсем другие отношения, подчиненные совсем другим законам, чем отношения реального мира вокруг.
А потом наступает день. Мьянманцы побогаче садятся в машины с кондиционерами и стараются не делать лишнего шага на раскаленных от жары улицах. Сегодняшнюю норму работы для ног они уже выполнили – во время утренней пробежки вдоль озера. А по душным улицам пусть ходят другие – те, у кого нет дорогих кроссовок и чистых носков.
8.5 “Будьте здоровы” по-янгонски
Jun. 21st, 2009
Тем, кто едет в Янгон, следует помнить общее правило: болеть здесь можно только теми болезнями, которые ты сам в состоянии вылечить. Или которые проходят сами по себе. Другие болезни здесь не приветствуются. Мьянманские военные руководители предпочитают лечиться в военном госпитале в Сингапуре, чиновники также ездят в Сингапур и Бангкок. Не отстают от них и те жители Мьянмы, кто может себе позволить лечиться вне страны. Своему собственному здравоохранению они не особо доверяют. Впрочем, есть довольно значительная категория граждан (не только в сельской местности), которые предпочитают традиционную медицину европейской. Для них в аптечных секциях супермаркетов выделены особые полки, уставленные таинственными порошками, пахучими мазями в пластмассовых баночках, притирками и компрессами. Я как-то спросил мьянманского друга, какие заклинания надо произносить, используя все эти снадобья. Он юмора не понял и повел меня знакомить с 78-летней бабушкой, которая никогда не принимала европейские лекарства и лечилась исключительно традиционными средствами. Бабка была бодра и весела, и это наводило на мысль о том, что у каждого своя правда.
К характеристике этой ситуации нужно добавить и тот факт, что ничего подобного Единому социальному налогу в Мьянме нет, а поэтому нет и бесплатной медицины. Соответственно, нет и страховой медицины по причине полного отсутствия такого понятия в мьянманском законодательстве. Все услуги оказываются за деньги, а значит больницы весьма различаются по качеству услуг и квалификации врачей. Если сельские больницы по определению не могут прыгнуть выше крыши и имеют тот контингент, который живет в окрестных деревнях, то у городских больниц возможностей больше. Если попадется толковый менеджер или хороший покровитель – у обычной городской больницы есть все шансы стать дорогой, зато популярной.
В Янгоне три таких больницы. Причем, две из них – «Эйша Роял» и «Эс-Эс-Си» возникли на базе обычных медицинских центров путем победы в конкуренции, а третья – госпиталь «Пан Хлайнг» – был построен с нуля как элемент инфраструктуры при поселке для тех, кто приезжает играть в гольф на расположенное рядом поле. Поле это, возможно, лучшее в Мьянме (с учетом того, что гольф – это «генеральский» вид спорта, и толк в хороших гольф-полях тут понимают), с тщательным уходом и хорошо отлаженной современной инфраструктурой (включая коттеджный поселок а-ля Рублевка), поэтому госпиталь по определению должен был быть цивилизованным.
Именно в этих трех госпиталях размещают обычно тех, кому требуется экстренная помощь и кто может за это заплатить – будь то мьянманцы или иностранцы. Причем, если в «Пан Хлайнг» все палаты предназначены для ВИП-постояльцев, то в двух остальных бывают палаты разной ценовой категории. Например в «Эс-Эс-Си» («Швегондайн Спешиалистс Клиник») существуют палаты по 60 долларов в сутки (это одноместная палата типа «люкс»), обычные одноместные палаты по 40 долларов (в палате два кресла, кровать, столик, ковер, умывальник в широкой кухонной мойке и телевизор на тумбочке) и, наконец, общие палаты на 4-6 человек по 20 долларов за место, причем, у каждого человека, в отличие от российских больниц, есть свое приватное пространство – вокруг кровати можно задернуть занавеску. В отличие от российских больниц, здесь у кроватей нет тревожных кнопок на стенке. В случае чего почетная задача позвать персонал отводится присутствующим в палате родным и знакомым.
По всей больнице можно перемещаться в уличной обучи и без всяких белых халатов. Обувь снимается только изнутри палаты при входе в нее. В качестве пикантной подробности могу сообщить, что я сам лично видел в палате «Эс-Эс-Си» живую мышку.
В палате может находиться хоть целый табор родственников – никто ничего не скажет против. Обычно родственники сразу, привозя пациента, приносят с собой одеяла и простыни для того, чтобы ночевать в его палате. Кроме того, у мьянманцев существует традиция демонстрирования уважения больному человеку, особенно если это – старший член семьи. Для таких визитов мужчинам положено надевать юбку и традиционную рубашку или курточку (дело иногда доходит до анекдота, когда мьянманец, давно привыкший к брюкам, надевает юбку перед входом в палату, а потом судорожно сдирает через низ штаны). Сложно сказать, доставляют ли радость человеку, страдающему от боли, такого рода посещения родственников, но он вынужден их терпеть, потому что так надо.
Интересна процедура лечения (описываю на примере «Эс-Эс-Си»). Больной редко поступает в больницу один – как правило, его привозят родственники. При поступлении вносится залог (от 100 до 500 долларов – мьянманцы, естественно, платят в кьятах), врач осматривает больного и выписывает лекарства, которые родственники бегут покупать в нужном количестве в аптеку, расположенную в этом же здании и принадлежащую этому же госпиталю. Лекарства выписываются ровно на суточную потребность – через сутки на новом обходе врач выпишет лекарства на следующие сутки. Если лекарства остаются, а больного выписывают – их можно вернуть в аптеку. Таблетки там примут по счету и вернут деньги. Точно так же возвращается и неистраченная часть залога. Кроме того, поступающий (вернее, его родственники) обязан приобрести градусник и прочие мелочи, типа катетера для капельницы.
После поступления тут же начинается сбор информации о больном. Например, даже если он «ходячий» – он должен мочиться исключительно в «утку» с делениями и записывать время уринации и количество выпущенной мочи. Потом эти данные нужно сообщать медсестре, и она их тщательно записывает. Если больной не помнит время уринации, или по забывчивости сразу подарил мочу унитазу, медсестра осуждающе покачает головой. Интересно, что этот ритуал обязателен абсолютно для всех больных – и тех, у кого болит голова, и тех, у кого перелом ноги.
Процедура обхода не менее интересна. На стенке в коридоре висит белая доска с расчерченными ячейками, где около номера палаты маркером записывается имя больного и имя лечащего врача. Перед тем, как врач обходит свои палаты, эти палаты оббегает медсестра и распахивает настежь двери, подпирая их первым попавшимся тапком, чтобы не закрылись, после чего пациент может наблюдать разгуливающих по коридору родственников других больных – и наоборот, родственники других больных, проходя мимо, с любопытством поглядывают на лежащего в палате человека. Доктор обычно ходит в сопровождении человек двадцати свиты из медсестер и дежурных врачей, и его обязанность – глубокомысленно и важно изрекать мысли, типа: «Да, сегодня ему лучше». Он же назначает лекарства. Никакому академику, приехавшему в районную российскую больницу, не добиться такого уважения, которое демонстрирует персонал к этому доктору.
В общем-то, это уважение вполне понятно. В «Эс-Эс-Си клиник» за каждого осмотренного пациента этот доктор получает примерно 5 долларов (или 5000 кьят) в сутки. Если доктор знаменитый – число его пациентов одновременно может превышать человек пятьдесят. К этому следует добавить, что он еще ведет прием больных, которые приходят к нему амбулаторно, плюс может консультировать пациентов в других клиниках (типа той же «Эйша Роял»). Таким образом, месячный доход известного врача может составлять 5-6 тысяч долларов в месяц. Если учесть, что санитарки и дежурные врачи в «Эс-Эс-Си» получают от 60 до 150 долларов в месяц, уважение, демонстрируемое такому врачу, вполне понятно.
И наконец, в качестве еще одного аргумента, почему в Янгоне нельзя серьезно болеть. Понятия муниципальной «скорой помощи» здесь нет, поэтому в случае чего вам придется добираться до клиники на такси. При клиниках типа «Пан Хлайнг» есть свои машины, но они выезжают только к тем, у кого с этой клиникой уже есть контракт. Кроме того, в Янгоне при отеле «Инья-лейк» действует филиал сингапурской службы «СОС-клиник», которая (опять же только при наличии соглашения с вашей компанией-работодателем) готова выслать за вами машину, отвезти в любую клинику, а также при необходимости срочно эвакуировать в Бангкок или Сингапур. Последняя услуга как раз и помогает этой службе привлекать клиентов. Потому что в Мьянме серьезно лечиться не хочет никто.
8.6 Мьянманские китайцы, китайские бирманцы…
Mar. 1st, 2011
Давно хочу написать про китайцев в Янгоне, но про них нужно писать или серьезное исследование, или брать за основу какую-то отдельную сторону их жизни. Как и вся Мьянма – уникальный случай на фоне соседей по ЮВА, так и китайцы тут – тоже уникальные.
То, что в Янгоне живут китайцы, можно понять, пожалуй, только раз в году – на китайский Новый год. Хозяева янгонских магазинчиков, ресторанов и мастерских, до этого ничем не отличавшиеся своими юбками и рубашками от соседей-бирманцев, вывешивают около входа в свои владения традиционную новогоднюю атрибутику. И несколько дней после этого они вынуждены выдерживать настоящее испытание – бой барабанов и танцы мифических животных.
На новогодние фонарики у входных дверей в маленьких грузовичках съезжаются компании по-новогоднему одетых музыкантов. Из кузова вытаскивают огромный барабан и литавры, двое участников представления надевают на себя расписной тряпичный костюм дракона – и под какофонию звуков это существо начинает свои танцы. Нужно ли говорить, что музыка в подобных представлениях сведена к минимуму, и участники в основном гонятся за двумя зайцами – громкостью и ритмичностью. Жители окрестных домов обычно выглядывают из окон, чтобы посмотреть на представление. А хозяину заведения приходится расплачивается за привычку вывешивать китайские новогодние украшения.
До этого в янгонском чайна-тауне проходят другие новогодние празднества. Самое запоминающееся – конкурс танца льва, когда несколько команд участников в сверкающем львином одеянии выделывают пируэты на нескольких металлических столбах метровой вышины с маленькими круговыми платформами наверху. Прыжки с одного столба на другой, совершаемые почти вслепую, и при этом требуется четкая слаженность двух человек – на самом деле впечатляют. Победители конкурса выбираются исходя из оценок не только сложности и виртуозности танца, но и красоты костюма льва. Все это происходит под музыку и комментарии ведущего. Народу обычно собирается столько, что всем места не хватает, и за внешним кругом зрителей устанавливается большой экран с мультимедийным проектором – чтобы все желающие могли увидеть эту картину.
В это время вспомнившие о своей этнической принадлежности китайцы посещают храмы, устраивают конкурсы песни, сидят в ресторанах и от души веселятся. Богатые семьи, имеющие свои дома по всему Янгону (даже бирманцы) приглашают к себе коллективы музыкантов и танцоров, которые коллективно носят на палках матерчатую тушу длинного дракона, заставляя его оживать и гоняться за солнцем.
А потом все стихает. Китайцы надевают мьянманские юбки и снова становятся примерными гражданами Союза Мьянма. А исследователи отмечают нетипичную для китайцев картину: по сути, бирманская культура поглощает китайцев, размывая их островки самобытности. У них много смешанных браков, они принимают буддизм тхеравада, и они на самом деле понимают, что именно тут они – дома.
Образованные мьянманские китайцы любят рассуждать о причинах этого симбиоза. По сути дела, обе национальные группы не без проблем и конфликтов притерлись друг к другу настолько, что сегодня уже неразделимы.
Старики, греющиеся на солнышке у храма богини Гуаньинь в Чайна-тауне, с готовностью расскажут о роли китайских торговцев в отстраивании Янгона. Они показывают на площадь перед храмом – она вся вымощена серыми камнями, привезенными из-за моря. Из этих камней сначала построили сам храм, потом начали мостить сквер. Китайцы традиционно торговали, и поэтому именно Чайна-таун находится рядом с портом. Китайские торговые корабли привозили камни – и в Рангуне строились новые дома, а болотистая грязь припортовой территории города постепенно уступала вполне цивилизованным мощеным скверикам.
Но янгонский Чайна-таун – маленький, и китайцы сразу же начали покидать его пределы, оставляя «китайским» лишь небольшой район с двумя храмами, несколькими торгово-офисными кварталами и уличными китайскими ресторанчиками. Сюда они приходили по праздникам, когда вспоминали о своих корнях. В остальное время они уже были бирманцами. В Википедии в статье о бирманских китайцах гордо написано, что в споре «китайскости» и «бирманскости» верх чаще всего одерживает «китайскость». На мой взгляд, именно для Мьянмы это утверждение довольно спорное, если учесть, что многие мьянманские китайцы не знают языка (из иностранных языков китайский у них по популярности стоит вслед за английским, а не перед ним), уже не имеют китайских имен и предпочитают вести типично бирманскую по своему укладу жизнь.
По мнению самих мьянманских китайцев, быстро ассимилироваться им помогли три фактора.
Во-первых, бирманцы – плохие бизнесмены. Кто-то списывает это на лень, кто-то на высокую буддистскую мораль, кто-то – на абстрактное отношение к жизни. Издавна бизнес-ниша в Мьянме не то чтобы пустовала, но была благодатным полем для инициативы. Китайцы пришли сюда и оказались как нельзя кстати. И хоть бирманцы и ворчат о засилии китайцев в бизнесе – существует некий консенсус насчет того, что делать бизнес у них получается лучше. А значит – сам бог велел им заниматься. Тем более, что к китайцам в бизнесе (в отличие от бизнеса некоторых других национальностей) претензий предъявляется мало, и сами мьянманские бизнесмены говорят, что китайцы с ними стараются вести дела честно. Впрочем, даже разделение в мьянманском бизнесе на китайцев и бирманцев уже давно очень размыто – в отличие от других «пришлых» этнических групп в Мьянме.
Во-вторых, китайцы спокойно занимались своей коммерцией, осознавали свою уникальную роль, и не особо лезли туда, где опасно – например, в политику. Индийцы, помимо коммерции, отметились в чиновничьем аппарате и в полицейских частях (Бирма после потери независимости оказалась в составе Британской Индии, и колониальные власти предпочитали завозить сюда уже «готовых к употреблению» индийских чиновников и полицейских). Быть колониальным полицейским – занятие малопочтенное, и когда бирманцы периодически вспоминали о своей «великобирманскости» – у них было что припомнить этой этнической группе. А китайцы появились в бирманской власти сравнительно поздно, и их пригласили во власть в знак признания их успехов в другой сфере – например, в местном бизнесе, а не привезли откуда-то из-за моря и не назначили стоять с ружьем и стрелять по коренному населению. То есть, в сознании бирманцев индийцы были в чиновничьем аппарате во многом «самозванцами», а китайцы свои позиции заслужили собственным трудом.
В-третьих, китайцы обладали феноменальным терпением и чутьем на изменение конъюнктуры. Например, когда военное правительство в начале 60-х годов затеяло национализацию – лишившиеся собственности индийцы дружно потянулись за море (их уехало более 200 тыс. человек). Китайцев уехало гораздо меньше. Многие остались, хотя, вроде бы, им ничего не светило. И они не прогадали: вскоре за социалистическим фасадом начался разгул теневой экономики, в которой китайцы тут же стали играть главную роль.
Ну и, наконец, последнее качество – многие китайцы для Мьянмы выглядели совсем как «свои». То есть, китайцы внешне отличаются от классических бирманцев, но Мьянма – страна многонациональная. И те же шаны гораздо больше похожи на китайцев, чем на бирманцев. Но парадокс заключается не в этом. Как говорили мне китайцы, темная кожа – «прилипчива». И результатом многочисленных смешанных браков бирманцев и китайцев становились по-бирмански темнокожие люди, но с китайским разрезом глаз. «Некитайский» оттенок кожи заставлял многих жителей самого Китая относиться к ним как к чужакам (меня, кстати, этот факт не удивляет, поскольку я слышал, как многие мои знакомые китайцы искренне называли якутов представителями европейской расы – именно на основании цвета их кожи). А раз они были чужие в Китае – значит, они начинали чувствовать себя «своими» в Мьянме. Они в массовом порядке принимали бирманские имена, надевали бирманскую одежду, и только раз в году вспоминали о своей «китайскости» – но это даже ими самими уже воспринималось как экзотика. По меткому выражению одного из исследователей, янгонские китайцы чувствуют свою связь с Китаем не более, чем нынешние граждане США – свою связь со старушкой-Европой, откуда приехали их предки.
Обилие смешанных браков (тех самых, в ходе которого бирманцы щедро делились с китайцами шоколадным оттенком своей кожи) приводило к тому, что чаще всего сын в таком браке наследовал национальность и обычаи своего отца. А дочь – национальность и обычаи своей матери. Поэтому сегодня никого не удивляет, когда бирманцы ходят молиться в храм Гуаньинь, а в Шведагоне есть несколько пагод, возведенных на деньги местных китайских буддистов.
На то, что многие китайцы предпочитали влезть в шкуру бирманцев, взять себе бирманские имена и жить по бирманским обычаям, повлияли и некоторые негативные эпизоды в их отношениях с бирманцами. Во времена режима генерала Не Вина закрывались китайские школы и ликвидировались китайские ассоциации. Специфика мьянманского гражданства приводила к тому, что некоторым категориями «пришлых» национальностей (в том числе ряду китайцев) был закрыт доступ для обучения в вузах некоторым специальностям (например, военному делу, медицине, архитектуре). Но те китайцы, которые жили в Бирме уже несколько поколений, такой участи избежали. В этих условиях самым лучшим выходом для китайцев было стать истинными бирманцами. По сути, речь шла о социальной мимикрии, причем культура и обычаи бирманцев оказались для китайцев внутренне весьма комфортными, а значит, не было особых моральных угрызений при их принятии в качестве уклада жизни. Кстати, именно поэтому сложно сказать, сколько в Янгоне живет этнических китайцев. Если судить по статистике – то весьма немного.
Во время «культурной революции» в Китае и в годы поддержки руководством КНР коммунистических партизанских групп были опасения, что бирманские китайцы станут «пятой колонной» коммунистического Китая. Это привело к антикитайским кампаниям по всей стране, которые сопровождались вооруженными стычками, грабежом китайских магазинов и складов. В рангунском районе Латта сгорела китайская школа, подожженная, как подозревают китайцы, при прямом подстрекательстве властей. Есть предположения, что генерал Не Вин избрал китайцев в качестве врага для того, чтобы шумной антикитайской кампанией отвлечь внимание от провалов в экономике. А значит – многие антикитайские выступления были организованы по указанию сверху.
Тем не менее, достаточно быстро в сознании тогдашних бирманцев произошло четкое разделение на «тэйоук пхью» («белых китайцев» – лояльных граждан страны) и «тэйоук ню» («красных китайцев» из прокоммунистических партизанских групп). Разделение было фактически как на две национальности – поэтому рангунские китайские бизнесмены отделались очень легко по сравнению, скажем, с соплеменниками в Индонезии. Больше того, представители старшего поколения китайцев считают, что именно этнический китаец Ли Куан Ю (премьер Сингапура – классический «белый китаец») положил конец вмешательству КНР в дела Бирмы, уговорив Дэн Сяопина прекратить помощь коммунистическим повстанцам и перестать транслировать на страны ЮВА враждебные радиопередачи.
Сегодня китайцы выделяются своей активностью на фоне более спокойных и размеренно живущих бирманцев. Среди них много не только бизнесменов, но и вообще людей с хорошим образованием. Например, среди врачей число китайцев – непропорционально большое по сравнению с их долей в населении страны. Мьянмацы ворчат о «китайской мафии» во врачебных кругах, но когда серьезно припечет – предпочитают записываться к докторам-китайцам, поскольку сама «китайскость» доктора иногда бывает плюсом. Самое интересное тут то, что клиники традиционной мьянманской медицины (которая, кстати, вобрала в себя в том числе и древнекитайский опыт) во многом появились в ответ на то, что клиники и больницы западной медицины оккупированы докторами-китайцами, и бирманцам там сделать карьеру бывает нелегко. Образованность и навыки китайцев воспроизводятся и совершенствуются от поколения к поколению – сейчас богатые китайцы часто посылают своих детей учиться в Сингапур, или даже в Европу (при этом, кстати, образование в Китае не особо популярно). Среди бирманцев соотношение тех, кто может себе такое позволить, гораздо меньше.
К числу еще одной отличительной черты китайцев относится их стремление создавать разного рода объединения для того, чтобы оказывать помощь друг другу. Причем, это не обязательно клановые и родовые структуры. Первые ассоциации бизнесменов в Бирме были именно китайскими. При китайских храмах созданы и действуют сообщества, оказывающие помощь малоимущим и старикам, выплачивающие стипендии студентам. Существуют ассоциации типа «землячеств» – по провинциям, из которых приехали предки китайцев с их «родным» диалектом. Есть кружки пения, секции китайских танцев (того же «танца льва» на металлических столбах, требующего сложной и практически ежедневной тренировки), языковые курсы, курсы у-шу. Мьянманские китайцы говорят и о «секретных сообществах». Что это такое – объясняют неохотно, и, видимо, это смесь масонских лож с мафиозными структурами (раньше многие из них были связаны с китайскими наркобаронами из национальных районов Мьянмы). При некоторых из них молодежь учат традиционным китайским боевым искусствам.
К этой запутанности отношений этнических китайцев и бирманцев следует добавить и тот факт, что не только ведущие бизнесмены, но и многие государственные руководители и общественные деятели страны сами были этническими китайцами. Самый известный пример этнического китайца во власти – как раз генерал Не Вин, который немало сделал для того, чтобы бирманские китайцы забыли свой язык и стали бирманцами. Интересно, что этнические китайцы среди генералитета очень часто оказывались слишком смело мыслящими людьми, за что попадали под арест (как генерал Кхин Ньюнт) или пополняли ряды оппозиции (как соратник генерала Не Вина, генерал Аун Джи).
А еще – отношение к китайцам разнится в зависимости от региона. Если в Янгоне они занимают свою нишу, демонстрируют свою «китайскость» всего раз в год и практически не выделяются на фоне остального городского населения (а Чайна-таун превратился в одно из мест посещения туристов), то в Верхней Мьянме – своя специфика. В Мандалае число этнических китайцев достигает 40%. Есть в Мьянме районы (типа Коканга), где этнические китайцы – преобладающее большинство населения. И, наконец, есть в Мьянме территории (типа некоторых районов штата Качин), где китайский язык уже стал, если использовать понятный термин, «языком межнационального общения». Естественно, там свои проблемы и свои отношения с китайцами. До крупнейшего города Мьянмы Янгона с его небольшим экзотическим Чайна-тауном и одетыми в мьянманские юбки китайцами с мьянманскими именами эти проблемы пока не добрались.
8.7 Доктор Уильям Монтгомери
Dec. 30th, 2010
Перед Новым годом всегда хочется написать что-то, относящееся к неумолимому бегу времени. Причем, не сухую статью, а что-то более живое и лирическое. Поэтому если предыдущий пост мог бы быть воспринят как материалы к научной статье, то этот пусть будет фабулой для возможного литературного произведения. Тем более, что мне давно хотелось написать что-нибудь про историю Янгона. А конкретно – о нескольких событиях, случившихся в 1852 году, которые круто изменили судьбу этого города.
В России (да и не только в России) принято считать историю города ровно от того момента как обезьяна слезла с дерева и начала на этом месте жить. Мьянманцы в этом отношении более скромны. На территории современного Янгона люди жили давным-давно. По преданию, когда более двух с половиной тысячелетий назад сюда приехали два брата-торговца с волосками Будды, тут уже было поселение людей во главе с маленьким царьком всей округи. После этого времени люди неподалеку от пагоды Шведагон жили практически всегда.
А сам Янгон (или «Рангун» в «рыкающей» ракхайнской транскрипции) появился только в 1755 году, когда эти земли захватил король Алаунпайя. Присоединив эти территории к своим владениям, он реализовал тем самым свои воинственные амбиции, успокоился и назвал это место именно Янгоном – то есть, «окончанием вражды».
Столетний период после этого вошел в историю как время «Янгона Алаунпайи», хотя кроме смены имени король для этого города ничего толком не сделал – может, даже тут же забыл о его существовании. Это было очень маленькое поселение, причем расположенное на весьма гиблом месте. Город стоял вдоль излучины плоского берега на болоте, едва-едва возвышаясь над уровнем реки. Когда река Янгон разливалась – люди переселялись на чердаки зданий, а в гости ездили на лодках. Это же было и тогда, когда южные ветры нагоняли в дельту реки морскую воду.
Кто знаком с нынешним Янгоном, очень удивится тому, что пагода Суле, например, в то время была с трех сторон окружена водой протоки, а сама центральная часть города помещалась южнее Суле – на небольшом на острове с хаотически расположенными несколькими улицами. Можно, конечно, умильно называть все это азиатским Манхэттэном. Но Манхэттэн лежит на каменной скале, которая как раз и позволила строить знаменитые небоскребы. Здесь же было только тягучее болото с москитами и уходящая из-под ног трясина, постоянно размываемая водой. Поэтому, как пишут исследователи того времени, Янгон можно охарактеризовать одной фразой: это поселение поражало своей малозначительностью. В самом деле, кто захочет жить среди болот на топком месте, в то время как относительно неподалеку уже стояли города типа Баго, жизнь в которых была куда комфортнее. До последних лет 18 века в Янгоне даже не было мощеных улиц.
Тем не менее, жизнь в городе кипела. И главной причиной было то, что Янгон из дельты реки имел прямой выход к морю. Причем, было ясно, что широкая дельта (а фактически – морской залив) будет на этом месте еще очень долго. Русла же рек, текших по равнине к морю, постоянно менялись – поэтому те, кто строил в глубине суши на реке очередной город, никогда не были уверены в том, что через несколько десятилетий этот город не превратится в никому не нужные заброшенные развалины посреди безводной равнины.
Таким образом, это гиблое место оказалось интересно именно с логистической точки зрения – как площадка для разгрузки судов, приходящих сюда с океана. А поэтому национальный состав жителей уже во времена Янгона Алаунпайи был весьма разнообразный – в том числе тут появилось много европейцев и были построены, например, римско-католическая и армянская церкви.
Как-нибудь я тоже может напишу обо всем этом подробнее – потому что жизнь этого небольшого космополитического городка была на самом деле по-своему интересной и разнообразной. Скажу лишь, что в 1824-26 годах город захватывали англичане (потом передали его бирманской администрации), в 1841 году он практически полностью выгорел, а в 1852 году англичане пришли вновь, подвергнув при этом город такому обстрелу, что от него мало что осталось.
На этом история Янгона Алаунпайи закончилась. И началась совсем другая история.
Когда отгремели последние залпы, встал вопрос – что дальше? В город возвращались его обитатели, и уже почти ничего не тревожило его мирную жизнь за исключением одного взрыва, убившего с полдюжины человек. В ноябре 1852 года взорвался расположенный недалеко от Шведагона склад боеприпасов (где находились в том числе пушечные ядра и круглые увесистые пули для мушкетов), которые в буквальном смысле взлетели на воздух и пробили крыши домов, а попутно – и головы мирных граждан. Это событие еще раз поставило на повестку дня необходимость формирования гражданских органов власти для управления городом. А главное – формулирование понимания того, как этот город должен развиваться дальше. Молодой генерал-губернатор Индии, лорд Дальхузи, одобрил схему управления этими территориями, создав провинцию с центром в Пегу (Баго), которая управлялась бы специальным уполномоченным (им стал капитан Пхэйр с зарплатой в 800 рупий, плюс 1000 рупий в месяц «лодочных расходов»). А в Янгоне должен был постоянно находиться его заместитель, капитан Спарк, зарплата которого была 1000 рупий в месяц, плюс 100 рупий «лодочных».
Лорд Дальхузи выразил то, что уже давно носилось в воздухе: на этом месте должен возникнуть хорошо оборудованный порт. То есть, территория нуждалась в развитии, и ее роль в будущем должна была только возрастать. Задачу облегчало то, что от Янгона Алаунпайи после пожаров и обстрелов практически ничего не осталось, а то, что осталось – не имело никакой исторической или культурной ценности. Поэтому эта территория давала простор для самых смелых мыслей, которые можно было реализовать с чистого листа.
Вот тут, собственно, самое время начать рассказ о том человеке, жизненный путь которого привел его в это время в Янгон.
Звали его – доктор Уильям Монтгомери. Доктором он был в самом прямом смысле – он прибыл в Янгон с британскими войсками в качестве «superintendent surgeon». Нужно сказать, что к этому времени он был уже вполне зрелым человеком. И этот опыт касался не только медицинской практики. Его первое назначение состоялось еще в 1819 году – в Сингапур. А 1819 год для Сингапура – это время, когда Томас Стэнфорд Раффлз оценил важность острова и принял решение о строительстве там большого порта с прилегающим к нему городом. Доктор Монтгомери служил в Сингапуре до 1842 года – поэтому вся деятельность по планированию и строительству нового портового города проходила не только на его глазах, но и при его живейшем участии. Нужно ли говорить, что такой человек в Янгоне оказался, что называется, в нужное время и в нужном месте.
В сентябре 1852 года доктор Монтгомери представляет меморандум о будущем Янгона. По скрупулезности написанного можно судить о личности доктора. Берег реки шириной 160 футов (как наиболее ценный актив) предполагалось оставить пустым (его предполагалось разбить на участки и предоставлять для коммерческих целей). А весь город должен был быть спланирован в виде параллельно-перпендикулярных кварталов с улицами шириной 60 футов в ширину, отстоящих друг от друга на 200 футов. Места под строительство домов внутри кварталов должны были реализовываться на аукционах.
Обоснование параллельно-перпендикулярной планировки и относительно малого размера кварталов было весьма интересным: в жаркие дни либо параллельные, либо перпендикулярные улицы должны иметь теневую сторону, а это значит, что жители домов, большинство которых расположены по углам кварталов, будут всегда иметь возможность уйти в ту комнату, в окно которой не светят палящие лучи солнца.
Ширина улиц обосновывалась необходимостью вентиляции и защиты от распространения пожаров. По центру каждой улицы должен был проходить подземный водовод, по которому во время высоких приливов ввода из реки поступала бы в накопители (что-то типа прудов), расположенные на болотистой местности возле пагоды Суле, или там, где уровень земли начинал повышаться по мере приближения к находящемуся на более высоком месте Шведагону. Эти водоводы предполагалось сделать закрытыми, но при этом размер их должен был быть достаточно большим, чтобы люди могли находиться внутри для их очистки. Через каждые 100 футов в водовод должен был вести колодец, причем под ним на дне водовода должно быть вырыто углубление на 12-15 футов – чтобы обеспечить постоянный запас воды на случай пожара, если воды в самих водоводах по причине отлива не будет.
Главная цель накопителей у пагоды Суле – канализационная. По плану доктора Монтгомери, от центра города вниз к реке должны быть проложены узкие дренажные стоки, и за полчаса до достижения водой в реке самой низкой отметки накопители должны открываться для пуска в эти стоки воды. Вода, несущаяся с высоты под давлением, эффективно чистила бы дренажные стоки от продуктов жизнедеятельности горожан. От общего дренажного стока планировались отводки вглубь каждого квартала – причем, несущаяся под напором вода должна была забрасываться и в них, производя их очистку.
Улицы, ведущие с запада на восток, должны быть шире, чем ведущие с севера на юг. По сути, доктор Монтгомери замыслил сделать из них проспекты с манговыми и тамариновыми деревьями – так создавалась бы тень в жаркие солнечные дни. Каждый дом должен был иметь свой колодец. На возвышенных местах помимо этого должны были находиться общественные колодцы и места для гигиенических процедур, сточная вода от которых направлялась бы также в канализационную систему. В наиболее многолюдных частях города должны быть сооружены общественные туалеты.
Таковы были планы доктора Уильяма Монтгомери по строительству нового города. Лично мне всегда было интересно, понимал ли доктор, какой город в конце концов вырастет на этом месте с полусгоревшими и полуразрушенными деревянными зданиями? О чем он думал, сидя среди гнилых болот, отмахиваясь от комаров, слушая громкое пение жаб и сочиняя свой меморандум? Сейчас легко говорить о том, что доктор Монтгомери не сумел увидеть на этом месте будущего большого города – а ведь пару десятилетий до этого он наблюдал, как рос новый Сингапур! Исследователи пишут, что если бы он был архитектором, то понимал бы, какой доминантой и каким прекрасным центром стала бы древняя пагода Суле – а она у него расположена на задворках, возле северо-восточной окраины. Да еще и рядом с ней находятся накопители с водой, чисто технические сооружения, основная цель которых – смыв произведенных горожанами нечистот.
Но мог ли он вообще понять будущее этого города, если лорд Дальхузи высказался о перспективах этого места уже после того, как доктор Монтгомери составил свой меморандум? Доктор Монтгомери – не Петр Первый, думающий о новой столице великой империи. Это человек, которого попросили создать чертеж нескольких модельных кварталов, чтобы они стали основой нового максимально уютного и чистого города, без разрушительных пожаров, эпидемий и фекальных стоков на мостовых. И со своей задачей доктор справился, предусмотрев все до мелочей (даже то, что вода после моющихся граждан в расположенных на возвышенности местах совершения гигиенических процедур должна прочищать канализацию). Сегодня специалисты говорят, что доктор, конечно, не изобрел ничего нового – но настолько четко и полно воплотил в своих предложениях самые последние достижения тогдашнего градостроительства, что его проект можно назвать идеальным.
Я никогда не видел портрета доктора Монтгомери, и не знаю его полной биографии. Тем не менее, понимаю, что именно он дал первый толчок тому процессу, который привел к появлению современного Янгона со всеми его уникальными зданиями и исторической ролью в жизни страны. Без этого толчка движение вперед, конечно, все равно было бы, но это было бы совсем другое движение, и совсем другая история.
Лично я не представляю, кто, кроме доктора Монтгомери с его одним-единственным меморандумом, изменил историю Янгона больше, чем он. А между тем, доктора обидели дважды. В первый раз – при жизни, когда, рассмотрев его план, передали его для совершенствования и исполнения прибывшему в город инженеру лейтенанту Александеру Фрезеру, а самому доктору сказали: «Спасибо, вы свободны». И второй раз – после смерти, когда улицу Монтгомери в Янгоне (названную так в знак признания его заслуг по решению лорда Дальхузи) переименовали в честь генерала Аун Сана.
У каждого времени – свои герои. Пусть даже и не сделавшие для развития Янгона ровным счетом ничего, зато прямо причастные к тем разрушениям и потерям, которые этот город понес во время Второй мировой войны.
8.8 Армянская история Рангуна
Jan. 6th, 2012
Странное поселение было на месте нынешнего Янгона в 17-18 веках. На противоположном от него берегу широкой реки располагался Майнгту (небольшой городок «длиной в одну улицу»), где была резиденция губернатора провинции Далла. Он и был главным центром цивилизации в этих краях, и даже нес на себе ее пороки – в качестве пикантной подробности обычно сообщают, что целый район этого городка, Мейнма Шве Йва, был населен исключительно проститутками. А через реку, на гнилом болотистом берегу, испещренном заводями и протоками, в это время постепенно возникало совсем новое поселение – будущий Янгон. Это уже была не бирманско-монская рыбацкая деревушка Дагон – тут, наряду с местными жителями начали появляться европейские торговцы.
Сюда чаще всего приезжали те, кто имел проблемы у себя на родине. Кого-то тяготили невыплаченные долги, кто-то скрывался от правосудия. Ясно, что среди европейцев преобладали люди авантюристические и темпераментные – кто еще будет селиться в таком непригодном для жизни городе, где земля под ногами мягко и противно хлюпала, а чтобы перейти с места на место, нужно было ходить не по твердой почке, а по специальным деревянным мосткам, перекинутым через маленькие и большие цветущие заводи. Здесь запрещалось строить дома из камня, поскольку в случае перестрелки (как вариант – антиправительственного выступления) такие дома могли бы служить отличной крепостью, увеличив тем самым число жертв. Холера, малярия и дизентерия были здесь обычными болезнями. Но люди здесь жили, и даже находили некоторую радость в этой жизни. По праздникам они ходили в церкви (каждый в свою – в 18 веке тут уже были католические храмы, армянская церковь и мечеть), устраивали пикники, танцевальные вечера и театральные представления. Улицы здесь уже давно носили отнюдь не бирманские и не монские названия.
На фоне европейских авантюристов, волею судьбы осевших в этом малопригодном для жизни месте, очень выделялись представители еще одной пришлой национальности – армяне. Первые ее представители появились на территории нынешней Бирмы в 17 веке. Самый ранний из известных надгробный камень датирован 1725 годом.
Рангунские армяне были в основном выходцами из центральной Персии – например, из Новой Джульфы (куда армяне в свою очередь были незадолго до этого переселены с Кавказа) и из Шираза, причем, попали они в Бирму через Индию. Большинство из них сюда пригнали не уголовные проблемы, а экономические и политические: в самой Персии в это время армянам жилось отнюдь не всегда комфортно, зато они хорошо умели торговать. А опыт выживания армян в Персии заставил их научиться лояльности к любой власти, которая к ним относилась по-хорошему. Губернаторы провинции Далла быстро оценили лояльность и расторопность армян, и поэтому они часто назначались на высшие должности из тех, которые могли занимать иностранцы.
Собственно, этих высших должностей было две – Акауквун (сборщик таможенных пошлин) и Акунвун (сборщик налогов со всей провинции). На первую должность европейцы назначались чаще всего – здесь требовалась широта взглядов, умение принимать нестандартные решения, знание языков и опыт торговли. Например, долгое время акауквуном являлся португалец Хосе Хавьер да Крус, который до этого был канонером на братанском корабле, затем убил своего капитана и, чтобы избежать преследования, стал жить в Рангуне, женившись на вдове одного француза и сделавшись добропорядочным прихожанином католической церкви. Именно его усилиями, кстати, Янгон обрел свои первые мощеные улицы. Но в истории Рангуна идеальным акауквуном был отнюдь не он, несмотря на его несомненные заслуги и кипучую энергию. Идеальным акауквуном того времени считался некий Баба Шиин, армянин по отцу и матери, но родившийся в Рангуне. При нем были установлены четкие правила сбора таможенных пошлин, назначены ответственные, налажена строгая отчетность, упорядочена дикументация.
С другой должностью – акунвуна – история была еще интересней. Естественно, сборщик налогов для целой провинции должен был быть исключительно местной национальности. Так оно и было – за одним исключением. Как можно легко догадаться, исключение это было армянским.
К началу XIX века в Рангуне было следующее соотношение различных некоренных (небуддистских) национальностей: около 5000 мусульман (впрочем, многие считают эту цифру завышенной), около 500 христиан, примерно такое же количество малабаров (то есть, выходцев из прибрежной южной Индии) и 40 армян. При этом под «христианами» понимались отнюдь не только европейские поселенцы, но и довольно многочисленные азиатские последователи этой веры.
Таким образом, армянская диаспора была достаточно большой по сравнению с другими группами иностранцев. Они контролировали основные торговые потоки (причем, армяне были не только успешными бизнесменами, но и опытными капитанами кораблей – то есть, в их руках была не только собственно торговля, но и логистика), и неудивительно, что дисапора процветала. В 1766 году они построили свою церковь, причем, она была возведена рядом с Таможенным управлением – местом работы многих армян. Возглавлял Таможенное управление в те годы акауквун Грегори Авас, опыт и умения которого бирманская администрация оценивала очень высоко.
Почти до середины 19 века в Рангуне действовало армянское кладбище. Кстати, расположено оно было в нынешнем центре города, на углу улиц Фрезера (теперь эта улица носит имя короля Аноратхы) и Пагоды Суле. За последнюю четверть века своего существования там было похоронено 24 человека – что заставляет сделать вывод о том, что численность армян (то есть, людей, принадлежавших к Армянской апостольской церкви) составляла в то время не менее 50-70 человек.
В 1852 году англичане окончательно заняли Нижнюю Бирму и наступила эпоха колониального владычества. Именно в первые годы при англичанах рангунским армянам жилось хуже всего. Британцы, занявшие Рангун, обращали свои взоры на север – туда, где все еще существовало отрезанное от моря независимое бирманское государство со столицей в новом городе – Мандалае. Правивший там король Миндон активно искал силу, которая могла бы уравновесить англичан и создать гарантии независимости Бирме, причем, делал это осторожно и не так грубо и вызывающе, как это потом сделает его сын Тибо, который начнет отчаянно флиртовать с Францией и тем заставит англичан поторопиться.
Миндон любил сравнивать себя с Петром Первым (и он действительно вошел в историю как король-реформатор), а жизнеописание русского царя было переведено на бирманский язык. В Мандалае побывало много именитых россиян того времени, некоторые из которых имели долгие беседы с Миндоном. Как результат – царское правительство России твердо поддерживало Бирму в ее усилиях сохранить независимость, и даже решило в знак этой поддержки постать к берегам Юго-Восточной Азии крейсер. Интересно, что в это же время было достигнуто соглашение о том, что в Россию отправятся на обучение молодые бирманские офицеры (как, однако, любит история повторяться!).
Так вот, на этом фоне британская администрация начала подозревать рангунских армян в пророссийских симпатиях. Дело даже дошло до рассуждений о том, что они под видом торговцев ездят по Бирме и собирают сведения для России. Имели ли эти рассуждения под собой реальные основания – сказать сложно. Но то, что бирманские армяне поддерживали тесные связи в том числе со своими соотечественниками в Российской империи (подкрепленные выгодными торговыми отношениями) – это на самом деле факт. Как факт и то, что армяне издавна служили бирманским королям, и для многих их семей приход англичан был отнюдь не радостным событием. Тем не менее, даже несмотря на сложности с новой властью, приход британцев дал армянским торговцам самое главное, чего они до этого не имели: единую экономическую территорию для торговли и относительную безопасность передвижения. А также – новые возможности для торговли с Европой. Именно в это время (в 1862 году) рангунские армяне отстроили свою новую церковь – Армянскую церковь Св. Иоанна Крестителя. Нужно ли уточнять, что расположена она была тоже недалеко от Таможенного управления.
Британцы дали нам и первые достоверные сведения о численности армян. По переписи 1871-72 годов, армян в Британской Индии (а Бирма структурно была ее частью) насчитывалось 1250 человек, причем жили они в основном в трех городах – Калькутте, Дакке и Рангуне. По переписи 1881 года, армян было уже 1308, из них в Бирме (то есть, в основном в Рангуне) жили 466 человек. Согласно архивам Армянской церкви Св. Иоанна Крестителя, в период с 1851 по 1915 год, были окрещены 76 человек, живущих в Бирме (в основном в Рангуне и несколько человек – в Мандалае и Мэймьо, известном сегодня как Пьин У Лвин – вот некоторые имена: http://www.amassia.com.au/burmab.html). В период с 1855 по 1941 года вступило в брак 237 армян (некоторые имена тут: http://www.amassia.com.au/burmam.html), а в период с 1811 по 1921 годы умерло более 300 армян (некоторые имена тут: http://www.amassia.com.au/burmad.html). А самой знаменитой армянской уроженкой Рангуна проведшей здесь ранние годы своей жизни, по праву считается первая в современной мировой истории женщина-посол Диана Агабег Апкар (иногда пишут – Абгар), удивительная жизнь и судьба которой описана во многих книгах.
В колониальной истории Рангуна, пожалуй, самой известной армянской семьей остается семья Саркисов, хотя они и не жили в этом городе постоянно. Носившие эту фамилию четыре брата (Мартин, Тигран, Авет и Аршак) были выходцами из персидского Исфахана. Сначала судьба привела их предков в Индию (в Калькутту), где они преуспели в торговле. После основания Стэмфордом Раффлзом в 1820-х годах нового города Сингапура, Йохан Саркис устремился туда. А та ветвь Саркисов, о которой я веду речь, с 1869 года обосновалась на острове Пинанг (это территория нынешней Малайзии). Когда Мартин Саркис прибыл на Пинанг, это было уже довольно известное место, популярное как у торговцев (которые здесь сделали перевалочную базу своих товаров), так и у путешественников. За почти 80 лет с момента покупки и освоения англичанами острова здесь вырос целый город со зданиями колониального стиля и виллами европейских поселенцев.И еще одно событие в то время сделало роль Пинанга более важной, чем прежде – открытие Суэцкого канала, подхлестнувшее процессы торговли между Юго-Восточной Азией и Европейскими странами. Соответственно, поток торговцев и путешественников (в том числе богатых и именитых) резко вырос.
Вот именно на этом фоне братья Мартин, Тигран, Авет и Аршак на вырученные от торгового бума деньги основали свой первый отель. Они не строили множество гестхаузов, как их конкуренты. Вместо этого их задача была – создать свою сеть фешенебельных отелей с ванными комнатами (неслыханная тогда роскошь для стран Юго-Восточной Азии), со столовым серебром и полотенцами с монограммами гостиниц. То есть, чтобы визитер из Европы, привыкший к роскоши дворцов с последними благами цивилизации, видел видел бы в азиатском короде тот комфорт, к которому он привык. Именно поэтому отели должны были стать «государством в государстве» – то есть, внутри ничего не должно было напоминать о том, что за его дверями – шумный и грязный азиатский город с бытовой неустроенностью и нищетой. Отели снабжались собственными парогенераторами, производившими электричество, системой забора и очистки воды, вышколенным персоналом, знающим, до какой температуры нужно охлаждать шампанское и как подавать виски. Сюда же с побережья Каспия по линии армянских торговцев привозилась черная икра, а пекари при отеле умели печь вкусные европейские булочки, жарить тосты для завтрака и по-фирменному готовить огромных лобстеров. Одного такого отеля в каждом крупном городе ЮВА было достаточно для того, чтобы поселить в нем всех находящихся там ВИП-клиентов – и победителем должен был стать тот, кто первый этот отель построит. Вот братья Саркисы как раз и стали такими победителями.
В Рангуне в их гостиничную империю вошел отель «Стрэнд» («Прибрежный»), который, наряду с сингапурским «Раффлзом» стал ее жемчужиной. Двое из четырех братьев, Авет и Тигран, занимались возведением этого отеля и разработкой его концепциеи. Нужно сказать, что первым удачным шагом двух братьев был выбор места для строительства – чуть в стороне от морского порта, на берегу устья реки Янгон, где уже почти не видно берегов, потому что впереди – Индийский океан. Вообще, это было одной из «фишек» братьев Саркисов – строить отели именно на берегу. Откуда такая тяга к морским просторам у выходцев из сухопутного Исфахана – никто не мог сказать. Тем не менее, именно этот принцип расположения повысил популярность отелей. Злые языки поговаривали, что европейским джентльменам за чтением утренних газет или чашкой пятичасового чая предпочтительнее было видеть морские просторы, чем грязные улицы.
Отель «Стрэнд» был открыт в 1901 году – в последний год правления королевы Виктории, и поэтому все его традиции впитали дух викторианской Англии. Расположен он в доме 92 по одноименной с ним улице, и уже с момента основания о нем стали писать как об «одном из самых фешенебельных отелей в британской империи, постояльцами которого были исключительно белые». До сих пор это – самый фешенебельный и самый дорогой отель Янгона с вышколенным персоналом и своими традициями, восходящими к колониальным временам. Здесь останавливались Пьер Карден, Оливер Стоун, Дэвид Рокфеллер, Мик Джаггер, Редьярд Киплинг, Соммерсет Моэм и другие знаменитости.
Но если отель «Стрэнд» – это реально существующий, действующий памятник прежним армянским жителям Рангуна, то в квартале от него лишь массивный столб на воротах с мраморной вывеской «Армянская церковь Св. Иоанна Крестителя» напоминает о представителях народа, внесшего свой вклад в развитие этого города. Да и отыскать ее сегодня непросто: во всех путеводителях по ЮВА (в том числе и в русскоязычных) с давних времен из издания в издание кочует ее адрес: 40-я улица, дом 66 – между тем, эта улица уже несколько десятилетий носит имя Бо Аунг Чжо. А там, где недалеко от пагоды Суле было старое врмянское кладбище – там уже давно построили дома, и это – один из самых оживленных перекрестков центра Янгона. И вместе с уехавшими из Рангуна армянами постепенно исчезает память о тех, кто прибыл сюда, или гонимый с собственной родины, или скрываясь от долгов и судебного преследования, или в поисках своего торгового счастья. Прибыл, чтобы здесь, в малярийном и дизентерийном болотистом Рангуне, начать с чистого листа новую жизнь, сохранив и передав потомкам при этом свой язык, культуру и религию.
