·······································

Глава VIII. Между 10° и 28° северной широты и 92° и 101° восточной долготы»

<<К оглавлению книги «Страна золотых пагод»  

«Суванна бхуми» — золотая земля

Горячая и знойная Бирма занимает всю западную часть Индокитайского полуострова. Ее территория составляет шестьсот семьдесят тысяч квадратных километров. Страна протянулась на тысячу сто километров с востока на запад и на две тысячи — с севера на юг. С трех сторон ее стиснули горы и лишь юг открыт влажному дыханию океана. Плодородные рисовые поля и выжженные солнцем саванны, горы и леса, каучуковые плантации, нефтяные вышки, рубиновые копи — это все Бирма. «Суванна бхуми» — Золотая земля — так назвал Бирму древнегреческий географ Клавдий Птолемей.

На северо-западе Бирма граничит с Бангладеш и Индией, на северо-востоке — с Китайской Народной Республикой, на юго-востоке — с Лаосом и Таиландом. На юго-западе и юге ее земли омывают Бенгальский залив и Андаманское море.

Соседство с двумя великими странами, Индией и Китаем, не могло не повлиять на культуру страны. Однако первооснова ее осталась глубоко национальной, включившей местное наследие бирманцев, монов, шанов и древнего народа пью.

Этнически Бирма теснее связана с Таиландом, Лаосом и Кампучией, нежели с Китаем и Индией.
В старинных учебниках географии Бирму рисовали в виде кисти руки с пальцами, простертыми вниз — к югу, к морю. «Ладонь» — это Гималаи, «пальцы» — цепи гор, бегущие к морю и понижающиеся у побережья. Между «пальцами» пролегли долины рек.

Горные цепи подковой окружили центральную низменную часть страны — на западе Чинские горы, на востоке Шанское нагорье. На границе с Таиландом высятся цепи Тенассерима (Танинтайи), образуя узкую плодородную прибрежную низменность. Между хребтом Ракхайн (Аракан) и Бенгальским заливом пролегла Араканская низменность.

Большая часть территории Бирмы геологически молода и покрыта рыхлыми породами, легко поддающимися эрозии. Особенно когда вырубаются леса, почва остается не защищенной от В целом почвы страны разнообразны. На юге много неплодородных латеритных почв. Зато благодатны красноземы Шанского нагорья и илистые земли дельты Иравади.

Большая часть страны расположена в области действия тропического юго-западного муссона. Здесь три сезона: прохладный сухой (ноябрь—февраль), жаркий сухой (март—май) и дождливый (июнь—октябрь).

Разнообразен рельеф Бирмы, неравномерно и количество осадков по районам. Основную массу осадков муссон изливает там, где на его пути встают горы. Поэтому самые сильные дожди и разрушительные циклоны обрушиваются на побережье Танин-тайи на западе страны. В год здесь выпадает вдвое больше осадков, чем в районе дельты Иравади. Имено здесь, на юге страны, самый тяжелый в Бирме климат. Почти стопроцентная влажность воздуха во время дождей сменяется влажной жарой в сухой сезон, а сочетание жары и влажности сильно изнуряет.

Самым знойным городом считают Мандалай. В сухой жаркий сезон температура в тени здесь достигает сорока восьми градусов. Но жара тут переносится легче, чем во влажных областях.

Летний муссон врывается бурно, его называют «взрыв муссона». С моря дует ветер ураганной силы, принося дожди. Затем постепенно муссон утихомиривается, наступает спокойная и прохладная погода. Дожди ослабевают, все чаще в сентябре проглядывает голубое небо и солнце. А к декабрю на большей части Бирмы наступает сухая и ясная погода. В феврале температура поднимается выше, начинается жара и пыльные бури в долинах.

Самый прохладный месяц — январь. На Шанском нагорье температура падает ниже нуля и может выпасть снег.

Муссону подчиняются и реки Бирмы. Зимой они мелеют, пересыхают, летом разливаются.

Самая полноводная река — Иравади. Ее воды несут вниз, к морю, огромное количество ила и земли. Река неуклонно отвоет вывает у суши все новые площади. Крупный приток Иравади — золотоносный Чиндуин.

За Промом могучая Иравади дробится на ряд проток, рукавов, образуя обширную дельту. Этот район — рисовая житница страны.

Иравади исстари связывала Верхнюю и Нижнюю Бирму, как принято называть северную и южную части страны с символиг ческой границей близ города Таунгу. Десятки столиц возникали и рушились на берегах Иравади: Паган, Таунгу, Пинья, Ава, Сикайн, Амарапура, Пром, Мандалай…

Есть и другие значительные реки — Ситаун и Салуин. Но они не могут соперничать с прославленной Иравади. Ситаун течет параллельно Иравади, беря начало в горах Пегу. Длина реки — пятьсот шестьдесят километров. Но из-за вырубки лесов она обмелела и в сухой сезон совершенно непригодна для судоходства.

Салуин — самая длинная река, около трех тысяч километров. Но она протекает по малонаселенному Шанскому нагорью и особой роли в жизни страны не играет.

Реки Араканской низменности короткие и бурные. Они не судоходны, зато перспективны как источники гидроэнергии.

Озер в Бирме мало. Самое большое — Индоджи лежит на севере. Самое интересное — Инле расположилось в центре Шанского нагорья. Оно стоит того, чтобы сказать о нем несколько слов.

На редкость красивое горное озеро Инле лежит несколько южнее города Таунджи — столицы Шанской национальной области.

Вода в нем удивительно чистая, прозрачная, голубая. Глубина везде одинакова — около четырех метров. Кое-где озеро поросло тростником, в зарослях которого гнездятся стаи диких уток.

Три столетия живет на этом озере народность инта — озерные жители. Многие из них никогда не ступали на «Большую землю», весь свой век проведя в деревне на воде. Здесь живут рыбаки, ремесленники, огородники, ткачи. Как цапли, стоят над водой на тонких ногах-сваях хижины. Между ними перекинуты горбатые мостики. К порогу каждого дома привязана лодка. «Дети на озере Инле сначала учатся грести, а уж потом ходить» — так говорят бирманцы, и это недалеко от истины. Здесь всё на воде: школы, базары, мастерские, пагоды, бани, ткацкая фабрика и даже кладбище.

Вот выстроились ровными рядами плавучие огороды. Сооружаются они так: в дно вбивается бамбуковый шест, а вокруг него в землю, насыпанную на сетку, сплетенную из лиан, высаживают зелень, овощи, цветы.

Еще примечательно Инле тем, что это единственное место в мире, где гребут ногой. Рыбак стоит на самом краю плоскодонки. Левой ногой он упирается в нос лодки, а правой захватывает весло и загребает им. Со стороны это выглядит цирковым номером. Но рыбаку удобно: руки у него свободны, ими можно ставить сети, глушить и выбирать рыбу.

Муссонный климат определяет и тип флоры и фауны страны.

Чем выше к северу, тем засушливее климат, тем скуднее растительность. Сухо. Жарко. Вода — проблема, особенно когда пересыхают реки. Длинные очереди людей с кувшинами собираются у рек, где еще можно зачерпнуть немного воды. На высохшем дне речушек, поросшем травой, пасется скот.
В центральной Бирме, где меньше дождей, простирается саванна. Леса здесь давно вырублены, что усугубило засушливость климата. Уцелели лишь кустарники, акация и бамбук. Зато здесь каждый клочок земли заботливо возделан, распахан под рисовые поля. Почти не осталось лесов в дельте Иравади. Только на Шанском нагорье и в Чинских горах сохранилась первозданная растительность.

Южнее хребта Пегу местами распространены листопадные леса. Склоны Ракхайна — царство влажных тропических лесов.

На севере в горах растут субтропические леса, а еще выше — леса умеренного пояса. Встречается даже сосна.

Растительный мир страны очень древний и богатый. Ботаники насчитывают здесь одних орхидей… семьсот видов. В Бирме растут семьдесят видов пальм и столько же видов бамбука, четыреста видов папоротника.
Легкий и прочный, доступный и дешевый бамбук служит универсальным материалом. Из него строят жилища, делают водопроводные трубы на полях, плетут корзины, циновки. Молодая листва бамбука ценится в народной медицине, а его зеленые побеги идут в пищу…

В Бирме сохранились древнейшие виды животных — шерстокрылы, малайские тапиры, индо-малайские ежи. Водятся слоны и носороги, более четырехсот видов пресмыкающихся и земноводных, около тысячи видов птиц. В листопадных лесах живут антилопы, дикие буйволы. В горах встречаются тигры и гималайские медведи.

Однако хозяйственная деятельность человека ставит под угрозу существование многих видов диких животных. Сократилось стадо слонов. Реже стали встречаться тигры и носороги. Уже организовано несколько заказников, где законом охраняются редкие животные. Особое внимание уделяется поддержанию численности стада слонов, так как дикими слонами пополняются стада рабочих слонов, незаменимых при лесоразработках.

Бирма — богатая ресурсами страна. Она обеспечена энергетическим сырьем. На Центральной низменности открыты значительные запасы нефти, газа и угля. Экономика ее может стать совершенно независимой от импорта топлива.

Добыча рубинов, сапфиров, турмалинов, нефритов ведется уже несколько веков. Бирманские нефриты (джейды) — великолепные зеленые камни — знамениты на весь мир. Лучшие из них не уступают по красоте изумрудам. За двадцать лет на ежегодных выставках-продажах драгоценных камней — импориумах — было заключено сделок на девяносто миллионов долларов.

Увидеть хотя бы часть страны

Это было не просто сделать раньше, трудно и сейчас. Да, мятежники. Длительная гражданская война. Есть города, куда лучше добираться самолетом, так как в самих городах тихо, но на дорогах и подъездах к ним небезопасно. Иностранцам, для их же безопасности, запрещается покидать столицу без специального разрешения А1инистерства иностранных дел.

На шоссе, ведущих из Рангуна, стоят сторожевые посты. Здесь записывают номера всех выезжающих и въезжающих автомобилей.’ О каждом нашем выезде за пределы Рангуна направлялась информация в города, куда мы держали путь. Выезды на несколько часов допускались без особого разрешения. А вот с дальними поездками было сложнее. Чтобы получить разрешение на выезд, надо было точно указать трассу, график следования я дать достаточно веское обоснование причины поездки, а потом неделями ждать решения бирманского МИДа.

Сообщения о вылазках мятежников ежедневно появлялись на страницах газет, и мы привыкли к ним. Казалось, что это не имеет к нам никакого отношения, происходит где-то в другой стране. Столица жила в тишине и в повседневных заботах, ничто не нарушало однообразного течения дней.

Мандалай отделяют от Рангуна шестьсот девяносто два километра. Опытные путешественники знают: в тропиках хорошо пускаться в путь в начале прохладного сезона, осенью, в сентябре—октябре, когда солнце еще скрыто за облаками, а дожди на исходе. В это время по утрам дышится легко.

Но сложилось так, что мы выехали в апреле, в самый пик жары. Урожай давно убран, рисовые рыжие чеки опустели. Трава побурела, высохла.

Шоссе Рангун — Мандалай — одна из двух главных транспортных артерий страны. Как и железная дорога, она идет вдоль Иравади. Но севернее Рангуна железнодорожная колея и шоссе в нескольких местах пересекаются. Не раз наш «голден» встречался с бронированной дрезиной, катившей впереди поезда, и мы терпеливо ждали у шлагбаума, пока она проедет. Потом узнали: было немало случаев, когда мятежники минировали рельсы. Поэтому путь сначала проверяла дрезина, а за ней уже следовал поезд. Встреча с дрезиной была первым зримым напоминанием о том, что жизнь в стране не так спокойна, какой она казалась на улицах Рангуна.

Рисовые поля остались позади, лишь хижины мелькали вдоль дороги. Время от времени мы видели ровные ряды опрятных деревянных домиков на высоких сваях за проволочными заборами. Все они были похожи как две капли воды: лестницы к верандам, дорожки, посыпанные песком, аккуратные дворы, заботливо возделанные приусадебные участки. Это так называемые «стратегические деревни». В городе стояла воинская часть, и в этих благоустроенных домиках жили семьи военнослужащих.

К долине Иравади сбегает множество речушек. Они су доходны только в сезон дождей, а потом мелеют, высыхают до самого дна. Нелепо выглядят мосты над сухими песчаными руслами
Мы подъехали к очередному такому мосту и остановились в нерешительности. На мосту толпились люди.

— Тюнтин, это что? Ремонт?

— Да, мятежники «поработали»,— хмуро ответил он. Газетные сообщения, казавшиеся такими нереальными в Рангуне, сразу обрели реальный смысл.

Наш «голден» начал осторожно съезжать по крутому склону к обмелевшему руслу. Две колеи проложены в пыли: одна вниз, другая вверх.

Путешествовать в апреле трудно. Выехали в четыре утра, а около одиннадцати были уже совершенно измотаны жарой. В автомобиле, как в духовке, нечем дышать, крыша раскалилась. Хотелось пить… Но сколько ни пей, жажда не проходит.

Пейзаж постепенно менялся. Стали протяженнее заросли невысоких арековых пальм и бамбука, появились холмы, поросшие кустарником. Рисовые поля взобрались на склоны гор, а вскоре совсем исчезли. Потянулись плантации перца чиле — зеленые кустики, высаженные зигзагами.

Вдали засинел хребет Пегу. Теперь горы будут сопровождать нас до самого Мандалая. Скудная зелень — колючие кустарники и кактусы в человеческий рост, вначале редкие, одиночные, потом непроходимые чащи.

У одного такого «частокола» мы остановились. Издалека заросли казались непроходимыми. На самом деле между кустами можно было пройти, если бы… не риск повстречаться со змеей. У нас нет с собой сыворотки. От укусов змей и ядовитых паукообразных в Бирме ежегодно погибают тысячи людей. Кобры, водяные змеи, скорпионы, фаланги. С ними нередки встречи даже в столице — в саду, на озере. Что же говорить об этих местах!

Когда созревает рис, на поля отовсюду сползаются змеи за обильной поживой — мышами, сусликами, лягушками. Случается, что жертвами их укусов становятся и крестьяне. Однако змеи не только беда, но и благо: они помогают уберечь урожай от грызунов. Великий закон равновесия в природе.

Наш шофер нервно расхаживал возле автомобиля. Змеи явно его не волновали. Он был озабочен другим — свободен ли от мятежников следующий отрезок пути, по которому нам предстояло ехать. Чем дальше мы отъезжали от Рангуна, тем чаще Тюн-тин останавливался в деревнях и городках, чтобы получить информацию у местных жителей.

Это было очень кстати. Можно было выйти из машины, размять ноги, заглянуть в придорожные лавочки.

Засушливые районы заселены не очень плотно. На этих скудных землях может расти лишь арахис да перец чиле. Земля на десятки километров безлюдна, перечеркнута лишь серой лентой дороги.

Попадались и небезопасные участки. Тогда наш Тюнтин нервно ерзал на сиденье, подтягивал лоунджи, низко склонялся над баранкой и, устремив взгляд перед собой, развивал такую бешеную скорость, словно он сидел не за рулем видавшего виды «голдена», а за штурвалом самолета. Стрелка спидометра подскакивала до отметки сто миль. Колеса свистели, едва касаясь покрытия.

Дорога узкая, неровная — то вверх, то вниз. И кто дал бы гарантию, что из-за пригорка впереди не вынырнет автомобиль, мчащийся навстречу на такой же скорости? Останется ли время, чтобы разминуться? Лишь когда Тюнтин выпрямился, сбавил скорость и привычно улыбнулся, мы с облегчением вздохнули.

Уже давно прошло время обеда, когда мы остановились передохнуть у небольшой деревни. Изнуренные пеклом, мы и не помышляли о еде, лишь бы сделать глоток воды, чуточку пройтись. У дороги стояли два военных «джипа» с солдатами. Ожидали нас. Короткая передышка — и снова в путь.

Солдаты с автоматами, перебросившись несколькими словами с нашим водителем и доброжелательно нас оглядев, расселись по машинам. Один «джип» поехал впереди, второй пристроился за нами.

Жители деревни с любопытством наблюдали за происходящим. «Ничего, немного беспокойства. Зато все будет в порядке!» — казалось, говорили их приветливые лица.

— Если где-то и есть опасность встречи с мятежниками, то воинский конвой превратит эту возможность в действительность,— саркастически говорили нам знакомые перед отъездом.

Мне вспомнились эти слова, когда последняя хижина мирного селения исчезла из виду. Солдаты сопровождали нас километров пятьдесят, пока мы не подъехали к Мандалаю. Слава богу, пронесло!

Пейзаж в районе Мандалая более привлекателен, чем в равнинной дельте. Особенно живописны холмы. Все они, как один, увенчаны белыми пагодами с блестящими, золочеными тхи.

Трудно даже представить, как люди преодолевали эти выжженные солнцем коричневые склоны с тяжелой ношей — кирпичами и камнями, чтобы поставить очередную пагоду на вершине холма.

Очень типичная картина: храмы во славу божества наверху и утлые бамбуковые хижины для тех, кто их строил, внизу, в долине. Так продолжалось веками.

«Это как раз то место!» — провозгласил король

Бирманские короли часто меняли столицы. Считалось, что у каждого города есть своя мера счастья и рано или поздно наступает время, когда судьба перестает благоволить к нему. Такой город лучше покинуть, построив новый — счастливый.

К тому же каждый новый правитель был уверен, что город хранит в памяти мысли и поступки его предшественника, которые отнюдь не всегда служили образцом для подражания. Вот почему он предпочитал оставить старую столицу и поселиться в другой. В свою очередь его преемник поступал точно так же.

И все же главное было не в этом. В то время города быстро перенаселялись. Скученность, теснота нередко приводили к пожарам. Не хватало воды, отсутствовала канализация, город начинал задыхаться в отбросах, вспыхивали эпидемии. И люди переселялись на новое место. История оставила нам имена многочисленных бирманских столиц. На севере — Паган, Ава, Си-кайн. На юге — Швебо (Город Золотого Вождя), Таунгу, Пегу, Пром…

В XIV веке столицей стала Ава, на удивление остававшаяся цветущей и известной королевской резиденцией целых триста лет. Неоднократно возрождалась она и позднее.

Правители династии Алаунпая, третьей и последней в Бирме, были особенно непоседливы. Однако это не принесло им счастья. Король-завоеватель Алаунпая обосновался в Швебо в 1752 году. Через десяток лет, при Синбьюшине, столичная слава вновь вернулась к Аве. Но уже в 1783 году король Бодопая основал Город Бессмертных, который очень скоро оставил его преемник Баджидо, чтобы вновь переселиться в Аву.

Следующий владыка, Таравади, сделал столицей Амарапуру в 1837 году. Через двадцать лет король Миндон построил славный Мандалай.

Всего на два километра от Амарапуры переселился он, чтобы заложить новый город, который должен был затмить славой и превзойти численностью Рангун, строившийся англичанами на юге страны.

Посреди пыльной равнины возвышался зеленый Мандалайский холм. «Священное место» -провозгласил король и решил построить новую столицу у его подножия.

Если выбрать место для хижины не просто, то можно себе представить, как сложно было выбрать место для резиденции короля! Учитывалось все — длительные консультации со звездочетами, «вещие» королевские сны.

Счастливое место было трижды «указано» Миндону во сне могущественными натами. Но увидеть сон — одно, а истолковать его — другое. Это было делом придворных астрологов. А им, как утверждают злые языки, не хотелось оставлять насиженное место и переносить двор. Но что было делать? Король есть король.

Когда стало очевидным, что он не откажется от своего намерения, придворные мудрецы сдались и, поразмыслив, высказали мнение, что единственное место, которое может принести процветание стране, славу королю и возрождение блеска буддизму,— подножие Мандалайского холма.

От него столица получила свое название — Мандалай.

Но вряд ли только «вещие» сны и предсказания астрологов руководили действиями Миндона. Он торопился: Нижняя Бирма уже была занята англичанами, и угроза с юга нарастала. Дальновидный политик, Миндон решил построить новую, хорошо укрепленную столицу, которая могла бы противостоять колонизаторам. А чтобы придать вес новой столице, была пущена в ход легенда о пророчестве Будды.

Гора давно считалась священной. По преданию, ее когда-то посетил сам Будда со своим учеником Анандой и предрек, что здесь в 2400 году после создания его учения встанет великий город, центр буддизма. Стало быть, год для основания столицы был выбран правильно. Оставалось лишь определить счастливый день заложения первого камня. Придворные прорицатели назвали и этот день: пятница, 13 февраля.

У подножия холма был выбран участок земли, квадрат два на два километра. Его обнесли широким рвом и стеной из красного кирпича с двенадцатью воротами. На стене соорудили сорок восемь сторожевых башен, установили орудия. Ежечасно слышалась перекличка сторожевых, ходивших по крепостной стене. Но эти стены уже были анахронизмом для XIX века, а  короткоствольные бирманские пушки не могли противостоять английской артиллерии.

Тем не менее за стеной через год с небольшим вырос прекрасный дворец и удивительный город. Он был весь из дерева. Дворец, монастыри с резными крышами сказочной красоты, дома — всё было деревянным.

Весной 1858 года король Миндон со всем двором торжественно переселился сюда. В считанные дни сто тысяч жителей Амарапуры разобрали свои дома, погрузили скарб на буйволиные повозки и тоже прибыли в новую столицу, хотя строительство городских стен, валов, ворот и рва было закончено только через год. Надписи на столбах перед воротами города гласили, что Мандалай был окончательно отстроен 23 мая 1859 года.

За крепостными стенами раскинулись сады с прудами, библиотека, Монетный двор (Миндон впервые стал чеканить монеты), помещения для прислуги, стойла для слонов, казармы для охраны. Горе тому, кто осмелился бы непрошеным приблизиться ко дворцу.

Двенадцать павильонов дворца блистали позолотой, мозаикой, удивляли филигранной резьбой по дереву. Парадные залы растянулись на сотни метров. Как в любом бирманском помещении, во дворце было две зоны — парадная, восточная, и западная, жилая.

В восточной части размещалась анфилада тронных залов, в западной жили многочисленные жены и дети короля.

Главной считалась королева Южного дворца, у нее был титул «тонпхлан сан». За ней шла королева Северного дворца, затем — Изумрудного озера, королева бамбука и так далее.

Восемь тронных залов было во дворце, и у каждого свое предназначение.

Главный, Львиный трон под семиярусной крышей занимали король с королевой во время торжественных приемов. На Гусином троне король принимал иностранных послов. На троне Морских раковин давал ежедневные аудиенции. На троне Лилий восседала главная королева. В зале с Пчелиным троном праздновали свадьбы, провозглашали главную королеву, возвещали о рождении наследника. Здесь же каждый год в апреле встречали Тинджан.

К каждой стороне крепости через ров вел один мост. Лишь с западной стороны их было два. Второй мост считался нечистым, или погребальным. А ворота, к которым он выходил, называли Ворота дурного предзнаменования. Поэтому мосту из города вывозили мертвых. Согласно поверьям, мертвые тела оскверняли место, поэтому их без промедления вывозили за стены города.

Любопытно, что именно по «нечистому» мосту во дворец проходили иностранцы — миссионеры, дипломаты, посланники, торговцы. Так было заведено во времена правления последнего бирманского короля Тибо.

Люди, умершие насильственной смертью, становятся натами — такое суеверие бытовало не только в Бирме, но и в Лаосе, и в Таиланде. Из этого языческого суеверия развился варварский обычай, призванный сделать новое поселение непобедимым. Если духи умерщвленных людей возвращаются на место гибели и ревностно стерегут его покой, то нельзя ли их сделать стражами нового города?

Так возник кровавый ритуал— при закладке городов и дворцов заживо погребать людей под массивными столбами ворот и в углах оград. Считалось, что, умерев во славу города, они становятся его верными стражами — натами-тхейн.

Этот обычай, сохранявшийся вплоть до середины XIX века, находился в вопиющем противоречии с догмами буддизма, считающего смертным грехом лишение жизни любого живого существа. Религия оставалась в таких случаях в стороне. Решающее слово принадлежало звездочетам и прорицателям, а ими были при бирманских королевских дворах брахманы из индийского Манипура.

Был ли соблюден этот жестокий обычай при закладке Мандалая? Трудно сказать. В хрониках сообщений на этот счет нет. Но некоторые литературные источники подтверждают, что «этот ужасный факт произошел, несмотря на то что король, монахи и вельможи отвергали его».

Данные о количестве жертв противоречивы. Одни утверждают, что их было четыре. Другие уверяют, что были преданы смерти «ради всеобщего блага» пятьдесят два человека.

Жертв отбирали дворцовые звездочеты на основании «астрологических расчетов». Признаки для выбора несчастных были столь распространены, что их можно было приписать любому.

Однако, повторяю, в бирманских хрониках того времени упоминаются лишь горшки с маслом, закопанные под фундаментом крепости. По ним каждые семь лет звездочеты проверяли, надежна ли еще защита натов-тхейн, или нужны новые жертвоприношения. Если масло сохранялось нетронутым — город считался в безопасности, покровительство духов действовало.

В 1880 году, в правление преемника Миндона, короля Тибо, при проверке оказалось, что масло осталось целым лишь в единственном сосуде, в остальных либо высохло, либо через трещины вытекло и впиталось в землю.

Это было зловещим предзнаменованием. Разразившуюся эпидемию оспы, не пощадившую даже первенца короля, объявили началом бед. Затем из клетки придворного зверинца убежал тигр и разорвал человека. Появление дикого зверя на улицах города также считалось дурным знаком. Встревоженные астрологи предложили королю или снова перенести столицу, или принести новые жертвы. Но ничто уже не могло спасти бирманский трон. Исторически он был обречен: Англия готовилась к третьей войне с Бирмой, намереваясь окончательно превратить ее в свою колонию.

Из южной, «британской» Бирмы на север, в Мандалай, одна за другой отправлялись дипломатические миссии, больше напоминавшие военные экспедиции.

Понимая, что страна не выдержит новой войны, Миндон старался проводить гибкую политику, не давая англичанам ни малейшего повода для вторжения. К сожалению, его преемник не продолжил эту линию поведения. Под предлогом ограждения бирманцев «от жестокостей короля Тибо» королева Виктория приказала английским войскам вступить в Мандалай и взять «иод защиту» жителей.

В ноябре 1885 года части британской колониальной армии поднялись вверх по Иравади, высадились в Мандалае и без единого выстрела заняли город. Король не оказал сопротивления. Его вместе с семьей отправили в изгнание в Индию навсегда. Столицей страны стал Рангун.

А за красными кирпичными стенами, в мандалайском дворце и монастырях, поселились английские солдаты, превратив их в клубы, канцелярии, казармы.

Во время второй мировой войны в Мандалае произошла последняя трагедия: в результате японских и английских бомбардировок треть города была разрушена, а главное — сожжен уникальный дворец. Стерт с лица земли шедевр деревянного зодчества, созданный руками безыменных народных мастеров.

Сгорели изумительные «воздушные» позолоченные крыши, рухнули покрытые тончайшей резьбой стены. Утратив дворец, Мандалай потерял «лучшую часть своей души». Остался лишь фрагмент дворцовой зубчатой стены и воспоминания о славном прошлом столицы.

Самый бирманский город — Мандалай

Да, так говорят в народе. А еще говорят: Мандалай—наследник лучших традиций национальной музыки и танцев, хранитель чистейшего бирманского языка. Яданабон — «гроздь драгоценностей» — называли Мандалай на санскрите. Тихий, спокойный город дышит славой минувших дней. И хотя столицей страны давно стал Рангун, для бирманцев Мандалай остается сердцем страны, заповедником ее культуры и традиций.

Жители Мандалая — потомственные мастера — резчики по камню и ювелиры. Никто не сравнится с мандалайскими златокузнецами. Здесь делают те самые золотые пластины толщиной в микрон, которые верующие приклеивают к пагодам.

Город очень любим народом. Где бы ни жил бирманец, он мечтает хоть раз побывать в Мандалае

Однако вернемся к королю Миндону. Тяжело переживал он поражение своего предшественника во второй англо-бирманской войне и захват Нижней Бирмы англичанами. Он решил сделать Мандалай оплотом независимой Бирмы, но не учел возможностей обескровленной страны, много лет воевавшей с Англией.

Город возник на пыльной равнине в невиданно короткий срок. Под искусными руками талантливых плотников, столяров, художников, резчиков и скульпторов вырастали всем на удивление монастыри, дома, храмы. Через три года в Мандалае уже жило двести тысяч человек, тогда как в Рангуне, строившемся много лет,— втрое меньше.

Миндон провозгласил Мандалай «центром Вселенной». Сюда на Пятый буддийский собор съехались со всего мира две с половиной тысячи монахов. Это было в 1871 году, через тысячу девятьсот лет после Четвертого, Цейлонского собора, где были впервые записаны на пальмовых листьях священные тексты. Мандалайский собор длился пять месяцев. Все это время рассматривались, сличались буддийские тексты.

Памятью об этом событии стала уникальная пагода Кутодо у подножия холма. Собственно, это «книга» из камня, призванная сохранить для потомства исправленные священные тексты. В «книге» семьсот двадцать девять «страниц» — белых мраморных плит с выдолбленными на них текстами и именами преданных буддизму бирманских королей. Мраморные «страницы» окружают центральную ступу длинными рядами.

Чтобы посетить все мандалайские храмы, не хватило бы месяца.

— Не забудь про зейджо,— напутствовали меня друзья в Рангуне,— не пожалеешь.

Зейджо всего-навсего базар, но базар красочный. Вся многонациональная семья Бирмы собирается здесь в базарный день. Крестьяне и ремесленники идут пешком, иногда приезжают в фиакрах, запряженных малорослыми, но крепкими и ладными лощадками.

Меня удивила чистота рынка. Тщательно подметенные ряды крытого зейджо были гораздо чище рангунских.

Отчего безмолвны статуи

Есть в Аракане (в Мандалае, вывезена после захвата  Аракана королем Бодопайей в 1784 г – shus) статуя, слава которой соперничает со славой Шведагона. Это Махамьямуни — «Величественный святой» — статуя сидящего Будды, самая священная из всех, поскольку именно она, как утверждают хроники, имеет наибольшее портретное сходство с Великим учителем.

Однажды, рассказывает легенда, люди пришли к Будде и просили позволить изготовить статую, которая осталась бы на земле в память о нем, когда его не станет. Он согласился, и такая статуя была отлита из бронзы. Оставалось лишь прикрепить голову к туловищу. Но это оказалось сложным. Голова вновь и вновь отделялась.

Тогда сам Будда пришел на помощь мастерам. Он обнял статую и семь раз припал к груди. После этого работу без труда можно было закончить. Великий учитель завещал почитать эту статую, как его самого. По преданию, до конца жизни Будда разговаривал со статуей. Однако перед смертью он приказал статуе замолчать, иначе люди тревожили бы ее бесконечными просьбами и невыполнимыми желаниями.

С того момента статуя не издала ни звука. Она останется немой до того моменту когда нужно будет поведать людям о приходе в мир пятого Будды — Ариматрейи.

Стало быть, онемела.

В Бирме миллионы ликов Будды, дышащих покоем и умиротворенностью, с вечной, загадочной, скорее снисходительной улыбкой. Но лицо Махамьямуни жесткое и неприступное. С устало прикрытыми веками, 0но выглядит почти грозным. Старики говорят, что со временем лицо статуи приобрело выражение недовольства оттого, что человечество изменилось к худшему.

Время ли преобразило священный лик, или он изначально был таким — не известно. Но вот то, что контуры статуи изменили люди,— это факт. Статуя разбухла, стала бесформенной от наклеенных на нее золотых листков; этот драгоценный слой достиг уже пяти сантиметров и продолжает расти.

— Лишь на лице запрещено наклеивать листки золота,— сказали мне.

— Почему?

— Лицо Махамьмуни не должно утратить своих первоначальных черт.

Я встала позади поунджи, склонившихся перед статуей. Такая достопримечательность стоила того, чтобы с ней познакомиться поближе. Тихенько, чтобы не отвлекать сосредоточенного внимания верующих, обошла я ее с другой стороны и приблизилась к золотому колоссу.

И вдруг какое-то необычное ощущение, словно меня сверлит дюжина глаз, заставило меня оглянуться. Действительно, многие стоявшие позади с Удивлением смотрели на меня. В чем дело? Может, великий Махамьямуни не выносит стоящих близ него? Но ведь я не исповедую буддизм…

До сих пор непонятно, как удалось перевезти такую колоссальную тяжесть на огромное расстояние, преодолевая крутые склоны, по бездорожью, пользуясь примитивными транспортными средствами. Легенды намекают на помощь сверхъестественных сил. Но гораздо более существенной, реальной силой оказались двести тысяч пленных, которых бирманцы привлекли к перевозке.

Сам король со всем двором вышел приветствовать статую и даровал ей в качестве рабов при пагоде сто двадцать пять араканских семей, первыми добровольно пришедших в Мандалай.

Построенный для статуи храм сгорел, так что сегодняшняя Большая пагода, Пейаджи, относительно молода. Пагодой она лишь называется. На самом деле это огромный храм, построенный для статуи.

Входные ворота храма — хрупкое чудо: дерево, превращенное в ажурное кружево. Семь невесомых крыш, одна над другой, рисуются на фоне синего неба воздушной белизной. Главная лестница ведет в центральный зал, к которому примыкают еще два боковых. Двести шестьдесят две колонны, позолоченные, покрытые фресками, обрамляют лестницу. Между колоннами в два ряда тянутся, как обычно, лавочки, такие же, как в Шведагоне и в сотнях других пагод. И те же в них свечи, зонтики, цветы, гонги, тканевые сумки через плечо…

В главном зале, куда сходятся все лестницы, царит тишина.

Равнодушно взирает на молящихся огромный сидящий Будда — Махамьямуни. Бронзовое четырехметровое божество в толстой золотой «облатке».

«Здесь будет центр вселенной»

На вершине Мандалайского холма, на высоте в двести сорок метров, там, где Будда, по преданию, читал свои проповеди, стоит его каменное изваяние. Три крытые лестницы сходятся к нему — широкие, удобные, с навесом из гофрированной жести, оберегающим путников от солнца и дождя, с площадками для отдыха.

Склоны холма усеяны глиняными черепками. Кувшины, принесенные в дар Будде, разбивают, чтобы их нельзя было использовать еще раз.

Здесь я впервые увидела скульптурное изображение темы трех встреч, побудивших принца Сиддхартху оставить отчий кров и уйти искать истину. То были старец, больной проказой и покойник.

Фигуры раскрашены, как на лубочных картинках: человек, пораженный смертельным недугом, с выступающими из-под кожи ребрами; убогий старик в лохмотьях — олицетворение немощи; мертвое тело, раздираемое грифами. Такой натурализм не для моих нервов. Достаточно одного взгляда. Следующие подобные сцены можно обходить стороной.

Нескончаемая лестница на вершину Мандалайского холма наконец-то вывела нас к скульптуре стоящего Будды.

Его правая рука указывает вниз, к подножию холма. Этот повелительный жест означает: «Пусть там поднимется город, который станет центром Вселенной!» Но недолго длилась слава города. Это ли не подтверждение буддийского догмата о бренности земного бытия?

В 1885 году сильный пожар уничтожил все, что было на вершине холма. Правда, пагода, монастырь и статуя были потом реставрированы усилиями поселившегося здесь «мандалайского пустынника» У Канти — человека возвышенного интеллекта, представителя националистически настроенной бирманской интеллигенции. В народе его называли Светочем.

У Канти удалось собрать у верующих деньги, достаточные для реставрации мандалайских святынь. Кстати, одной из святынь считается след ступни Будды, хранящийся на вершине холма. Чтобы взглянуть на это «чудо», мы не поленились одолеть 999 ступенек вверх.

«След» оказался углублением метровой длины, выложенным золотыми пластинками и огороженным решеткой. На решетке висели ленты, цветы, куски ярких тканей — дары божеству.

Когда смотришь с вершины Мандалайского холма, вдали видны синеватые контуры Шанских гор, а внизу — четкий квадрат Мандалайской цитадели — крепостные стены, опоясанные блестящей ленточкой Лотосового рва. Ров часто зарастал лотосами, поэтому его так и назвали.

У подножия раскинулась пагода Кутодо со своей каменной «рукописью» Трипитаки.

Солнце клонилось к закату. Сейчас оно скользнет вниз, и наступит темнота. Надо спешить. Успеть взглянуть на мраморные «страницы» Трипитаки.

Дорога вниз так же трудна, как и вверх. И все же мы пришли к Кутодо засветло.

Маленькие пагодки-часовни с выгравированными на бирманском языке текстами выстроились как солдаты на плацу — одинаковые, безликие. Длинные ряды часовен превратились в лабиринт, и я… потеряла ориентацию. Куда идти?

Кутодо была безлюдна. Я стояла затерянная в скучной, почти кладбищенской тишине. На белые ряды ложилась тень. И светлые плиты с текстами на минуту показались надгробиями. В безмолвии они выплывали из сумерек одна за другой.

Неужели мне страшно?.. Самой неловко за минутное малодушие. Но вот оно, спасение: песчаная дорожка пересекла строй мраморных плит и повела к воротам. Облегченно вздохнув и не оглядываясь, устремляюсь к выходу. К людям, к машине.

Через полчаса мы в Мандалае. Стемнело. В сумерках тонули зубцы дворцовых стен с башнями-пьятатами. Тускло отсвечивала неподвижная водная гладь рва. Почему-то припомнилось, что этот ров стал могилой для многих членов королевской семьи: король Тибо, взойдя на трон, умертвил всех своих возможных конкурентов.

Пролить кровь, а тем более королевскую? Ведь это тяжкий грех. Поэтому жертвам наносили удар деревянным молотком и в красных бархатных мешках бросали в воду.

«Пещера Будды»

Мандалай и Сикайн разделены могучей Иравади, а соединены самым длинным в Бирме мостом Ава, названным так в честь лежащего рядом в развалинах города. Длина моста почти два километра. Построенный в 1934 году, он был разрушен во время второй мировой войны. В 1954 году его восстановили; в центре пролегла железная дорога, по краям — автострады. Но проехать по мосту не так-то просто: он забит буйволиными повозками, объехать которые просто невозможно. Мы продвигались вперед черепашьим шагом. За мостом остановка. Военные: два мотоцикла и «джип». Поджидают нас. Снова приветственные улыбки, короткий разговор с Тюнтином. Но что такое? Наши сопровождающие расселись в тени дерева, явно настроившись отдыхать.

— Будут нас ожидать здесь,— радостно сообщил Тюнтин.— Можем ехать куда угодно и на любое время.

Логично рассудили: теперь мы в безопасности. Держим курс к «Пещере Будды».

Приземистое, полукруглое строение встретило нас всего одним открытым входом, остальные были заперты. Недлинный ряд обуви перед входом означал, что посетителей внутри не так много. Мы добавили туда свою и вошли.

В сумрачном зале восседали, отливая медным блеском и тесно прижавшись друг к другу, совершенно одинаковые божества. Мы переходили от одной статуи к другой, и скоро у меня зарябило в глазах: выражение .лиц, длинные мочки ушей, черные волосы, золотые ногти, оранжевые тоги и даже драгоценные камни в диадемах — все было утомительно одинаковым.

— Сколько же их всего?

Я досчитала до сорока двух и сбилась. Придется начать сначала. Лучше с конца, двигаясь от одного к другому. У последней статуи я остановилась изумленной. Что это? Диадема зияла пустотами — камни украдены.

Невозможно было поверить в это. Кто из бирманцев дерзнул бы поднять руку на святыню? Чья это «заслуга»?

Мы вышли из «пещеры» и поднялись по лестнице на холм, откуда открывалась неповторимая панорама города Сикайна. Сотни живописных холмов, и на каждом пагода. Белая, светящаяся, со сбегающей вниз лестницей.

Пагоды Сикайна отличаются от традиционных ступ с золотистыми тхи, которые так типичны для юга страны. Это скорее храмы с тонкими, ажурными башенками. Монастыри разбросаны среди холмов. На фоне выжженной солнцем травы они кажутся сказочными замками, окруженными гигантской дугой Иравади. Монастыри и пещеры на холмах стали прибежищем для сотен бирманцев во времена, японской оккупации во второй мировой войне.

«Грудь матери»

Справочник был сух и лаконичен: «Пагоду Каунхмудо воздвиг над зубом Будды, привезенным с Цейлона, король Тилуин Ман. Ее полусфера достигает высоты сорока шести метров, установлена на трех ступенчатых террасах, периметр нижней — сто двадцать два метра».

Об этой пагоде в народе рассказывают такую легенду.

Умирал король, пришло его время оставить на земле пагоду. Когда ему показали эскиз будущего строения, он разгневался, позвал свою любимую королеву, которая только что кормила грудью ребенка, приподнял белое кружевное эйнджи и сказал: «Вот какой формы должна быть пагода!»

Есть другая версия, мало чем отличающаяся от первой.

Долго думал король, какую поставить пагоду. Однажды он вошел в покои королевы, та кормила грудью ребенка. Зрелище было так целомудренно и прекрасно, что решение созрело мгновенно.

Более трехсот лет изумляет людей красотой гигантская белая полусфера с маленьким золотым торчащим наверху тхи.

Каунхмудо — не традиционная ступа. Это храм с одной лишь статуей Будды внутри. Своей необычной формой она привлекала издалека, но вблизи разочаровывала. Белизна ее оказалась замшелой, а пол внутри был так нечист, что к вечно улыбающемуся божеству босиком идти не хотелось.

Сикайн — город мастеров

— Куда теперь? — спросил Тюнтин.— В какую пагоду?

— Ни в какую. Куда-нибудь к ювелирам. Посмотреть, как чеканят серебряные ковши и чаши.

У каждого города своя слава, которую создают ему мастера. В Магуэ живут лучшие кузнецы, на озере Инле — ткачи, в Мандалае — каменотесы и ювелиры, в Сикайне — чеканщики.

Издавна завоевали славу кустарные ремесла и народные промыслы. Бирманское прикладное искусство народно в истинном значении слова: оно делается руками народа и адресуется народу. В редком доме не найдется керамической посуды, деревянной поделки или бамбуковой плетенки. Из раковин жемчужных устриц бирманцы делают редкостной красоты чаши, светильники, тарелки с ажурной резьбой.

Часами можно смотреть на шелковые ткани ручной работы — «ламе» с золотым и серебряным шитьем. Прежде из этой изысканной ткани шили одежды королю и его свите, теперь в нее облачаются артисты балета.

Под руками народных мастеров оживают нехитрые материалы — глина, тростник, тыква, превращаются в полные очарования вещи.

Никого не оставит равнодушным лаковая миниатюра: на зеркально-черном фоне светится золотая вязь рисунка. Секрет изготовления лаковых подносов и шкатулок бережно пронесли мастера через многие поколения до наших дней.
Технология промысла сложна. Сначала готовят лак. В него входит сок тропического дерева, твердеющий на воздухе и смешанный с различными добавками. Лак наносят на основу, дают высохнуть, тщательно полируют. Повторяют этот процесс несколько раз, пока черная поверхность не заблестит, как зеркало. Тогда на нее наносят тонкий рисунок золотом. Основа изделий чаще всего бамбуковая. Это придает вещам легкость и прочность.

Бирманцы очень любят и очень дорожат всем национальным. «Колониальное мышление», годами насаждавшееся англичанами, не нашло здесь благодатной почвы. Молодежь (за редким исключением) не стремится одеваться на иностранный манер, не стремится жить, «как на Западе».

Бирманцы предпочитают традиционную одежду, матерчатые сумки через плечо, казаны для варки риса, глиняные горшки для воды. Кстати, в условиях жары глиняная посуда удобнее, чем фарфоровая.

Раньше талант ремесленников служил пагодам, монастырям и королевским дворам. Изделия мастеров чеканки предназначались как для почитания Будды, так и для мирских целей. Чаши для риса, ковши для воды, цветочные вазы, коробочки для бетеля — все это издревле изготовлялось для королевского двора из серебра, реже — из золота. Ими короли одаривали верноподданных министров и храбрых военачальников.

Свадьбы, шинпью, натвин — ничто не обходилось без посуды из чистейшего серебра, настолько мягкой, что она прогибалась в руках.
Духовенство не одобряло такую роскошь, не очень-то сочетавшуюся с буддийским правилом быть воздержанным во всем. Оно признавало лишь серебряные алтари, вазы для цветов или чаши для риса, предназначавшиеся Будде.

И сегодня бирманские ювелиры работают так же, как их деды и прадеды. Все делается вручную, буквально на коленях. Вначале будущее изделие имеет вид бесформенного тусклого куска серебра. Его многократно нагревают, карандашом наносят черновой рисунок, а потом с помощью маленьких резцов-молоточков получают сосуд нужной формы. Все зависит от фантазии и  искусных рук мастера. Готовое изделие погружают в кипящую воду с квасцами. Ополаскивают в холодной воде с отваром специального масла, полируют — и работа закончена.

Узоры на серебряных сосудах необыкновенно выразительны.

Здесь сцены из джатак, из народного быта, сюжеты легенд. Пахари с буйволами, танцовщицы, рыбаки-г обычные герои рисунков. Не забыты и сказочные персонажи — билу, чинте, Галоун. Стук молоточков, доносящихся со двора дома, остановил нас. Ворота были распахнуты, и мы вошли. В тени под крышей длинного сарая сидели два мастера — старик и юноша.

— Вам не повезло,— сокрушался Тюнтин.— Уже поздно, работа закончена, все разошлись.

Но нам вполне хватило и этих двоих. С большим интересом мы наблюдали, как они, сидя на корточках, точными и быстрыми движениями чеканили серебряные кружки.

— Здесь есть человек, который может вам кое-что предложить,— шепнул наш  верный водитель.

А «человек» уже открывал замок неказистого деревянного амбара. На грубых, не струганных полках блеснуло несколько подносов и ваз филигранной чеканки.

Но когда мы услышали цену, то даже не попытались торговаться. И наверное, зря…

Кстати, сегодняшние чеканные вещи уже не прогибаются в руках. А возникающий на них со временем темный налет красноречиво свидетельствует, что их давно уже не делают из чистого серебра.

Архитекторы будущего

— А теперь назад, в Мандалай,— только и смогли мы выдохнуть и в изнеможении плюхнулись на горячие от жары сиденья «голдена».

— Нет, погодите,— возразил Тюнтин, улыбаясь так широко, что видны были все его, без единого дефекта, зубы.— Еще Акед-ми. Мне сказали, чтобы я обязательно отвез вас туда! — И он обернулся в сторону нашего «почетного эскорта».

Что это — Акедми? Еще одна пагода? Не хватит ли на сегодня?

Но Тюнтин твердо стоял на своем, и мы, смирившись, покорно согласились. Пусть везет, куда хочет.

Через несколько минут он притормозил у внушительного вида здания. Видимо, нас здесь ждали. Навстречу вышла симпатичная, средних лет бирманка и представилась: «Заместитель руководителя института».

Института? Да, об этом говорит вывеска у входа на бирманском и английском языках: «Академия по развитию национальных меньшинств».

Так вот что значило «Акедми» Тюнтина.

Гостеприимная, полная достоинства хозяйка на превосходном английском языке участливо спрашивала, не устали ли мы в дороге? Предложила отдохнуть, немного подкрепиться.

И вот уже мы сидим в прохладной, кондиционированной комнате — рай после знойной улицы — в удобных креслах, за длинным столом. Пол в комнате натерт до зеркального блеска, тихо жужжит кондиционер, на полках у стен настоящая выставка прикладного искусства — вышивки, ткани, шкатулки, ожерелья, сумки и много других работ народных умельцев из самых глухих уголков страны.

Принесли еду. Сэндвичи в белых салфетках (очень кстати, потому что руки у нас не мыты, по локоть в пыли), чашки и чайник зеленого чая.

Две девушки — одна в бирманском лоунджи, другая в одежде народности кая — потчуют нас, а хозяйка рассказывает о целях и задачах Академии.

Все очень интересно, но мы чувствуем себя неловко: вид у нас с дороги отнюдь не парадный… А рассказ продолжается. Затем нам показывают учебные аудитории, ведут на спортивные площадки и наконец знакомят с прелестными девушками в красочных национальных костюмах. Их пятеро — бирманка, чинка, кая, каренка и качинка. Мы фотографируемся на добрую память и дружески прощаемся.

Теперь, уже сидя в машине, можно обменяться мнениями.

— Наверное, они заранее подготовились к нашему визиту, знали, что приедем.

— А впрочем, может быть, и нет. Тогда это просто замечательно!

Во всяком случае очень хотелось, чтобы всё, что мы видели, было не показным, а отражало реальное положение вещей.

Предмет особой заботы правительства — просветительская работа, улучшение здравоохранения и образования в глухих уголках страны, где живут национальные меньшинства.

На развитие окраинных районов выделяется средств в несколько раз больше, чем до 1962 года. Но и их все же недостаточно.

Сохранить единство Бирманского Союза, не допустить сепаратистских тенденций и в то же время дать простор развитию собственной экономики, культуры всех этнических групп — задача сложная.

Основанная в 1964 году Академия по развитию национальных меньшинств делает немало для решения национальной проблемы. Здесь учатся юноши и девушки — посланцы почти всех народностей страны.

За четыре года учебы они становятся квалифицированными специалистами, чтобы потом нести свет знаний в те края, откуда они родом. Выпускники Академии должны стать, как нам сказали, «архитекторами будущего и служить делу объединения всех народов Бирманского Союза». И это прекрасно!

Летняя столица Бирмы

Англичане умели выбирать. Меймьо — горный курорт на высоте более тысячи метров, с каскадами водопадов, обильной зеленью.

Когда-то тут отдыхали колониальные чиновники, теперь сюда выезжают на каникулы студенты, школьники, проводят досуг военные.

Места здесь благодатные — плантации ананасов, клубники, мандаринов. Но нам не советовали останавливаться: дороги не совсем безопасны.

Из Мандалая в Меймьо ездят отдохнуть от жары. Хотя это в каких-то семидесяти километрах, климат и растительность совсем иные: воздух чист, как вода из горного источника, растут высокие эвкалипты, царственные каштаны, дубы и даже необыкновенно пахучая сосна.

Ползут по шоссе старенькие, перегруженные грузовики и битком набитые автобусы. Люди висят на подножке, устраиваются на капоте, на крыше кабины водителя, наконец, рядом с ним умудряются втиснуться пять-шесть человек. Что делать? Транспорта не хватает, а ехать надо!

Иногда мы замечали высокие рыжие конусы на земле, на кустах и даже на ветвях деревьев. Это термитники. Если растревожить гнездо, оттуда поползет скопище белесых насекомых. Термиты — настоящий бич для бирманцев. Горе тому дому, где они появятся: все будет превращено в труху.

В Меймьо ведет широкая асфальтированная дорога. И все равно Тюнтин был крайне предусмотрителен. Не проехав и километра, он вырулил на обочину, вышел из машины и отряхнул лоунджи.

— Что случилось?

— Ничего. Но лучше подождать, пока они проедут,— кивнул он на дорогу.

Мимо шла колонна тяжелых грузовиков, с трудом одолевая витки крутого подъема. Впереди двигалась машина с солдатами в зеленых касках, с автоматами наизготовку. Остальные грузовики везли технику.

— Едут вверх, в Лашо,— сказал Тюнтин.— Сильно перегружены. Боюсь, не повисла бы какая-нибудь машина.

Мы тоже с опаской взглянули на колонну. Это казалось почти невероятным, но она уверенно, метр за метром преодолевала подъемы и шла вперед.

Переждав, мы двинулись следом. И дорога раскрывала нам свои тайны. Вот длинные ровные ряды невысоких колючих кустов — ананасы! А когда последние повороты сменились у вершины маленьким плато, мелькнули такие же ровные ряды… деревянных святилищ. Их, вероятно, было около тридцати, и в каждом лежали цветы, фрукты.

«Плато натов!» — не успела я подумать, как оно исчезло так же быстро, как возникло. Нет, это был не мираж. Когда мы возвращались, они стояли на том же месте — десятки деревянных, совершенно одинаковых домиков на четырех столбах. Лишь слегка потемнели с тех пор, как мы увидели их утром,— свечи внутри догорели.

Меймьо преподнес нам несколько приятных сюрпризов. Показались первые дома. Не бамбуковые, а кирпичные и, заметьте, с самыми настоящими, дымящими трубами.

Куда теперь? Конечно, в ботанический сад. Знаменитая коллекция растений — около трех тысяч видов — самая большая гордость Меймьо. Одних фикусов в саду сорок разновидностей. Фикус еще называют баньяном или индийской смоковницей.

Но наверное, все ботанические сады воздействуют на непосвященных одинаково. Мы отдали должное красивым клумбам, ухоженным аллеям, аккуратным табличкам с латинскими названиями… Но главной прелестью для нас был зеленый простор, Свежий горный воздух, тенистые уголки со скамейками — блаженство!

Лилии, флоксы, астры — все это растет и у нас. К чему ученые латинские названия, если это так похоже на чешские сады! Вдруг я увидела бледно-желтый цветок нарцисса на стройном стебле и склонилась над ним почти так же благоговейно, как бирманцы перед своим божеством.

Ну а как не побывать на базаре в незнакомом городе? Дело даже не в покупках. В этих краях базар означает нечто большее. Он барометр общественной жизни, своеобразный культурный центр. С первого же взгляда базары скажут вам о многом.

Крытый рынок Меймьо показался через минуту. Было довольно рано, и в ремесленных рядах каждая вторая лавка пустовала. Зато шумел под открытым небом фруктовый базар. И он удивил нас.

Бетонированная площадь была тщательно вымыта. Нигде ни соринки. В центре площади блестел, отражая солнце, водоем. Лавки, окружавшие его, радовали опрятностью. Желтели связки бананов, аккуратно подвешенные на шнурках; теснились на прилавках ананасы, корзины с апельсинами, лукошки с клубникой, свежие, еще влажные от росы овощи. Все это было заботливо выложено на мытых прилавках, все радовало глаз.

Мы уже как-то привыкли к тысячам Будд и сотням пагод, но такое аккуратное изобилие земных даров видели впервые.

Паган — восьмое чудо света

Слава древнего Ангкора в Кампучии или Боробудура в Индонезии всемирна. О Пагане, древней столице Бирмы, мир почти ничего не знает. А ведь нет на земле города, подобного ему.

Что мне видится, когда я говорю — Паган?

Голубые силуэты полуразвалившихся храмов, выжженная солнцем земля и зарево небес. Полоса земли в излучине Иравади шириной три и длиной тринадцать километров сплошь усеяна храмами.

Когда-то Паган называли «Городом четырех миллионов пагод». Народная молва утверждает, что ныне в Пагане 9999 пагод.

Бирманское археологическое управление называет более скромную, но достаточно внушительную цифру — пять тысяч.

Из тысяч ступ в приличном состоянии сохранилось немногим более ста, остальные стали жертвами времени и стихии.

Тихий, безлюдный Паган для бирманцев не мертвое прошлое, а живой символ былого величия страны, начало всех начал, колыбель религии, государственности, культуры, письменности. Паган был крупным городом средневековой Юго-Восточной Азии. В нем действовал университет, куда приезжали слушатели из соседних стран, чтобы изучать священные буддийские тексты на языке пали.

Много лет ученые ломали голову, как мог на пустыре в короткий срок возникнуть такой фантастический город? Кем и когда он был создан? Некоторые считали, что его построили не бирманцы, а пришельцы из других стран. Но это не так.

Древняя архитектура Пагана — не подражание. Осталось немало доказательств национальных истоков города. Сохранились кирпичи храмов, на которых стоят клейма с указанием деревень, где их обжигали. В ямах- археологи обнаружили остатки известнякового раствора.

К сожалению, люди, чьи руки сотворили чудо Пагана, не оставили своих имен. Мало дошло до нас надписей на стенах храмов, сделанных дарителями. Эти надписи бесценны. Они рассказывают о том, сколько времени длилось строительство, сколько подвод с песком пришло, сколько затрачено на питание рабочих, на их одежду, сколько уплачено каменщику, водоносу, кровельщику, скульптору, резчику, художнику. Есть в них имена врачевателей, музыкантов, писцов, цирюльников, поваров, обслуживавших знать.

В Пагане денег в обращении не было, их заменяли рис и слитки серебра.

Рабочим платили натурой — рисом, материей. Художники и зодчие получали серебром На строительстве храма трудились целыми артелями. Староста распределял, кому сколько выдать за труды. Когда строительство завершалось, устраивали пир, резали быка, забивали свиней, пили пальмовое вино — тодди. В горах близ Пагана добывали драгоценные камни, в карьерах— песок и глину, обжигали кирпич, рубили лес. Но все жители Пагана в конечном счете работали на храмы.

Крестьяне сеяли рис, чтобы кормить строителей пагод, валили деревья, чтобы строить монастыри; старатели добывали в горах самоцветы, чтобы украшать статуи Будды. Талант и трудолюбие народа были подчинены одному — возведению храмов

Литература и искусство Пагана тоже служили религии. Мастера ваяли статуи, божества, резали барельефы на стенах храмов. Работу скульпторов сковывали раз навсегда заданные каноны. Вот почему скульптурные изображения Будды так похожи. Легче было художникам. Правда, их тоже ограничивала религиозная тематика — они писали фрески на сюжеты джатак — притч из жизни Будды. Но при этом селили героев джатак в привычные для себя дома, одевали в одежды своих современников. И фрески «заговорили», поведали потомкам, как жили, работали, проводили досуг, во что одевались, что ели, во что верили жители древней столицы.

В XI веке Паган был уже известен всей Бирме. Социальная структура Пагана была строго регламентирована. Наверху иерархической лестницы располагался король. Он имел неограниченную власть, был «Господином всей земли и воды». За ним следовали знать и духовенство: министры — аматы (на санскрите «аматья» — сановник), военачальники, затем чиновники — сукри. Это могли быть сборщики налогов, управители провинций. Потом свободные граждане — купцы, ростовщики, ремесленники и крестьяне — асан. Низший, зависимый слой представляли рабы — чван.

В 1044 году король Анируда объединил всю Бирму, сделав столицей Паган и став основателем паганской династии. При бирманском дворе появился монский буддийский монах Шин Ара-хан и склонил короля к переходу в буддизм хинаяны (тхеравады).

Анируда просил монского царя Манугу добровольно отдать часть священных буддийских текстов и, получив отказ, объявил ему войну. В результате Мануга был взят в плен, город Татхоун разорен, и в Паган торжественно вступили пять слонов, груженных вожделенными рукописями. За ними шли тысячи пленных.

Столица буддизма переместилась в Паган. Анируда положил начало строительству храмов. Одиннадцать последующих правителей продолжили его. Один за другим в излучине Иравади поднимались белоснежные сверкающие храмы.

Ранние паганские храмы принято называть монскими. Они возводились руками плененных монских мастеров. Темный зал, маленькие окна, забранные каменной решеткой, узкий коридор. Ступы приземистые, стоящие прямо на земле.

Бирманцы превзошли своих учителей в строительстве. Поздние храмы, построенные ими, устремлены ввысь, их архитектура легче, и они просторнее внутри. К платформам храмов ведут лестницы, двери украшены портиками, окна стали больше.

…Последний городок на пути к Пагану находится в двадцати пяти километрах от него.

Если есть в засушливых районах Бирмы самое сухое место, то это, бесспорно, Паган.

Наш «голден» превратился в пылевую комету, оставлявшую за собой длинный хвост клубящейся желтой удушливой пыли. Мы не ехали, а полоскались в пыли. Она скрипела на зубах, попадала в глаза, забивалась в волосы.

Старая, безжизненная земля здесь ничего не родит, только кактусы тянут к небу распятые руки. Изредка попадаются невысокие пальмы и колючий кустарник.

Паган возник перед нами неожиданно, как видение. Безлюдный, заколдованный мир храмов, погруженный в безмолвие. Руины,поросшие жесткой травой. Потрескавшаяся от жажды земля и стрекот цикад. Под сводами храмов в полутьме стоят и лежат позолоченные Будды, загадочно улыбаясь миру.

Не верится, что на земле XX век, что где-то рядом живет и трудится город нефтяников Чаук, день и ночь качают нефть вышки, снабжая страну топливом.

…Есть в Пагане настоящие шедевры зодчества, уцелевшие наперекор столетиям. Один из них — пагода Швейзигон.

Ее поставил в XI веке Анируда. Мощную ступу сплошной кирпичной кладки возводили двадцать лет. Реликвии ступы — зуб Будды, привезенный с Цейлона, его лобная и ключичная кости из Прома и изумрудная статуэтка божества, доставленная из Китая,— сделали свое дело. Швейзигон — одна из самых посещаемых пагод. В Пагане с нею может конкурировать лишь белоснежная Ананда.

Швейзигон стоит на трех могучих квадратных террасах. К ступе ведет лестница. Сверху, с ее платформы, открывается панорама города, простирающегося вплоть до Иравади.

Несмотря на известность пагоды, сегодня людей здесь немного. Напрасно я пыталась разыскать статуэтки тридцати шести натов, которые приказал свезти сюда Анируда. Те несколько человек, которые встретились на подворье, не понимали по-английски и не могли мне помочь. Поскольку солнце палило немилосердно и раскаленные плиты излучали жар, я отказалась от своей затеи.

Если Швейзигон самая посещаемая пагода, то Швейсандо — самая древняя. Ее первой поставил Анируда после своего триумфального возвращения из похода на монский Татхоун. Согласно легенде, реликварий Швейсандо содержит волосы Будды, привезенные в качестве трофея.

Это нетипичная ступа. Она напоминает египетскую пирамиду. Пять гигантских сужающихся террас образуют ступени, а невысокая цилиндрическая ступа наверху выглядит небольшой шляпкой, надетой на последнюю ступень пирамиды.

В архитектуре и декоративном убранстве многих храмов прослеживается индийское влияние. Так, белая пагода Махабоди выстроена в XIII веке по чертежам индийского храма Бодгайи. Меня сразу пленила ее хрупкая красота. Строение увенчано стройной пирамидальной башней, в маленьких нишах белеют изваяния Будд.

Своим изяществом Махабоди очаровала меня больше, чем величественный Годопален с пятидесятипятиметровым золотым шпилем, и даже, пожалуй, больше, чем прославленная Ананда.

Белоснежный храм Ананда по праву считается классическим во всей Юго-Восточной Азии. Сооружен он в XI веке наследником Анируды, королем Тилуин Маном. Ананда стоит отдельно, как бы давая себя хорошенько рассмотреть. Храм — квадрат со стороной в восемьдесят метров. Крытые галереи ведут к четырем входам. Сужающиеся крыши увенчаны небольшой стройной «сикхарой» — четырехгранной башней, заимствованной из индийской архитектуры.

В каменных галереях полутемно и прохладно. Даже не верится, что за стенами ярко светит солнце. Все сделано с расчетом подавить человека, вызвать в нем священный трепет от встречи с божеством

Вы проходите темным коридором и оказываетесь у ног громадной позолоченной статуи Будды. Присмотритесь: Будда здесь не один. На высоком постаменте стоят, прислонившись спинами, четыре статуи Будды, словно парящие в воздухе. Свет, падающий на них через маленькие оконца вверху, делает их глаза странно живыми.

Последний Будда, Гаутама, обращен лицом к западу. Перед ним две каменные скульптуры: коленопреклоненный молодой человек с пухлыми губами — король Тилуин Ман и худой аскетичный старец — монах Шин Арахан. Фигуры сделаны в человеческий рост.

Западный вход в Анаыду самый оживленный, здесь расположились неизменные лавочки со всякой всячиной. К слову сказать, нигде в Пагане мы больше не видели лавок.

Все четыре Будды в храме Ананда равнодушно взирали с десятиметрового пьедестала на человеческие фигурки, распростертые внизу.

А вот еще один храм — Татбинью (Всезнающий). Он построен преемником Тилуин Мана. Храм величественнее и выше Анан-ды, но уступает ей в благородстве пропорций. Он массивен и тяжеловесен. Чтобы увидеть Будду, надо взобраться на высокий второй этаж. Из верхнего зала по лестнице, выдолбленной в толще стены, можно подняться выше статуи Будды и выйти на террасу, чтобы с шестидесятиметровой высоты, как на ладони, увидеть весь Паган, холмы и Иравади.

Однако солнце, наш неумолимый погонщик, уже начало нам грозить. Ну еще полчаса! Хотя бы взглянуть на храм Мануги.

Плененный монский царь, чтобы поставить храм, продал все свои драгоценности, среди которых был уникальный изумруд. Да и ни к чему они были «королю» пагодных рабов.

Простая и строгая снаружи, пагода производила удручающее впечатление внутри. Не храм, а склеп. Казалось, что огромным статуям Будды душно, тесно под сводами. Их головы, спины, руки касались стен, как будто хотели раздвинуть их, разрушить тюрьму. С тыльной стороны храма протянулся низкий и длинный, как пенал, зал, в котором, словно замурованный и сдавленный стенами, лежал Будда. Так аллегорически были выражены чувства плененного монского короля.

При Тилуин Мане, или Кьянситте, Паган достиг расцвета. Пагоды и храмы возникали с невероятной быстротой. Большие и помпезные предназначались для королей, малые — разнообразных и причудливых форм — для простолюдинов.

Удивительная вещь: многие восточные владыки увековечивали память о себе величественными гробницами. Но никто не знает, где находили свое последнее пристанище короли Пагана. Они не оставили ни надгробий, ни мавзолеев. Видимо, они увековечивали свои имена, строя храмы. Храмы олицетворяли могущество короля, становились своеобразным пропуском в бессмертие.

Два с лишним века длился расцвет паганской династии. Двести лет поднимались на берегу Иравади блистательные статуи и храмы. В этом проявлялся не столько религиозный фанатизм, сколько всевластие и деспотизм королей, принуждавших целые поколения к изнурительному, каторжному труду во славу божества. Диву даешься: строили храмы, а сами ютились в хижинах, умирали от лихорадки, холеры, оспы…

Строительство храмов требовало, как Молох жертв, колоссального количества кирпичей. На топливо для их обжига рубили под корень окрестные леса и обрекли землю на бесплодие. Постепенно край превратился в пустыню, которая через двести лет уже не могла прокормить население столичного города.

Это стало одной из причин заката славы Пагана. По остаткам строений XI—XIII веков можно судить, каким крупным центром культуры по тем временам был Паган. Сохранились городские ворота «Сарабха»; руины монастырей с молельнями, монашескими кельями и центральным залом. Дошли до нас упалитейны — библиотеки, хранилища священных книг — удлиненные здания с двускатной крышей и декоративными карнизами…

Во второй половине XIII века через всю Азию пронеслись, как вихрь, монгольские кочевые племена, под ударами которых и пал Паган.

Свидетелем битвы паганских воинов с кочевниками был знаменитый итальянский путешественник Марко Поло. По его рассказам, король Пагана выставил шестьдесят тысяч воинов и слоновую кавалерию. Но неуклюжие слоны оказались бессильны против юркой монгольской конницы и метких лучников. Разгромленный король бежал на юг, в Пром, и принял там из рук сына чашу с ядом. Город захватили монголы. Они сожгли все, что могло гореть, и умчались дальше.

Но Паган больше не возродился. Шаны и моны вновь вернули себе независимость. Бирма распалась на ряд враждующих княжеств. Население Пагана заметно сократилось. А в 1300 году последний житель «по велению небес» покинул город.

Опустел Паган. Был оставлен, но не забыт. Древняя столица Бирмы стала легендарной. Народная память сохранила имена королей, строивших пагоды, сделав их героями волшебных сказок. Из истории они перекочевали в фольклор.

Так и стоит «мертвый город пагод», город-памятник. Сухой климат сохранил в веках это чудо.
Правда, после аннексии Бирмы Англией в Паган был открыт доступ любому солдату и путешественнику. Из древних храмов вывозились бесценные сокровища: статуэтки Будды, фигуры чинте,- вырубались необыкновенные фрески. «Цивилизованные» исследователи еще не начали изучать Паган, но вовсю его грабили.

Нет ничего вечного на этом свете

Не пощадила город и стихия. Сегодня Паган совсем не тот, каким был даже десять лет назад.

Восьмого июля 1975 года сильные подземные толчки за несколько секунд разрушили древнюю бирманскую столицу. Было повреждено восемьдесят процентов зданий. Разломы, трещины, обвалившиеся крыши, разбитые статуи, поврежденные фрески — вот все, что осталось от города.

Землетрясение обрушило в воды Иравади древнюю пагоду Бупейю, расшатало массивный Швейзигон, раскололо четырехгранную митру Ананды, разрушило статуи Будды в храме Мануги, осыпало позолоту с тысяч безыменных изваяний. Пошатнулась, но выстояла удивительная Махабоди. Ущерб непоправимый. И все же бирманское правительство делает все, чтобы потомки знали о Пагане не только по рассказам очевидцев и цветным фотографиям.

Но, видимо, восстановить все это без помощи международных организаций Бирма будет не в состоянии, так как для этого потребуются огромные средства.

В Пагане сейчас работают историки, археологи, искусствоведы. Открыты реставрационные мастерские, где художники восстанавливают древние фрески и скульптуры. И нет сомнения, что Паган поведает миру еще много удивительных тайн.

Когда в Рангуне открылась выставка искусства древнего Пагана, простые люди — докеры, каменщики, рыбаки, крестьяне — приходили и оставляли в книге отзывов свои записи: «Спасибо! Мы должны помнить свое прошлое, чтобы строить будущее…»

<<К оглавлению книги «Страна золотых пагод»  

«Суванна бхуми» — золотая земля

Web Analytics